Рецензии на книги издательства «Прогресс-Традиция»

«Lingua tertii imperii», или сокращенно LTI написана не просто свидетелем и жертвой национал-социализма, но профессионально компетентным человеком для такой книги. Виктор Клемперер был ученым-гуманитарием, предметом которого была романская литература. В 1920 году был назначен профессором Дрезденского технического университета. Согласно закону Рейха о «восстановлении профессиональной государственной службы», который с 7 апреля 1933 года послужил поводом для увольнения с государственной службы политически непопулярных людей, но в первую очередь касался, конечно же, евреев. После того как Клемперер был изгнан со своего поста в 1935 году, он был защищен от немедленной депортации благодаря своей «арийской» жене, но потерял все гражданские права. Запрет на владение домашними животными, автомобилями или велосипедами, иметь радио, посещать общественные места, читать «нееврейскую литературу», лечиться у врачей (арийских).

Книга написана на основании дневниковых записей, которые автор вел на протяжении 12 лет. И почти каждый день он задавался вопросом, как национал-социализм мог прийти к власти в Германии. Для Клемперера самыми мощными пропагандистскими инструментами национал-социализма были не речи Гитлера и Геббельса, не листовки и плакаты и не парады с флагами и факелами. По его мнению, одобрение национал-социализма не следовало сознательным мыслительным процессам, а происходило, скорее, посредством использования отдельных слов, фраз и форм предложений, которые после повторения миллионы раз могли проникнуть в подсознание людей. Он пишет: «Слова могут быть подобны крохотным дозам мышьяка: их проглатывают незаметно, они как будто не оказывают никакого действия, а через некоторое время отравляющее действие наступает».

«Доступная народу речь — речь конкретная; чем больше она взывает к чувствам, а не к разуму, тем доступнее она народу. Переходя от облегчения работы разума к его сознательному отключению или оглушению, речь преступает границу, за которой доступность превращается в демагогию или совращение народа».

«Пропаганда, разоблаченная как похвальба и ложь, тем не менее действенна, если только хватает упорства без смущения продолжать ее, проклятие суперлатива – это не всегда саморазрушение, но достаточно часто – разрушение противостоящего ему интеллекта»

Ничего в мире не меняется.

«Фюрер не врет, ему следует больше верить, чем всем разумным доводам»

«И что бы ни делалось, с самого начала все это объявляется оборонительными мерами в навязанной войне: «навязанная» – с 1 сентября 1939 г. постоянный эпитет войны, да и в ходе ее это 1 сентября ведь не принесло ничего нового, это было лишь продолжение еврейских нападений на гитлеровскую Германию, а мы, миролюбивые нацисты, делаем только то, что мы делали и прежде, – защищаемся. И в нашем первом военном бюллетене говорится: с сегодняшнего утра «мы отвечаем на огонь противника».

Книга,которая заставляет задуматься о многом: о бытие, о будущем, о вечном. Такого плана произведения надо во-первых, читать осознано; во-вторых, я бы отнесла его к философским трактатам, который необходимо раскладывать на составные части и путем анализа искать ту истину, которую вкладывал автор.
Многослойного и многогранное произведение со своей идеей, в нем сокрыто многое, но дано ли все познать читающему человеку.

Для меня каждая прочитанная книга - это определенный жизненный опыт. С одними книгами можно уютно провести вечер, другие же заставляют остановиться и подумать - для чего она мне дана, что я вынесу, какие сделаю выводы.
Примечательно название произведения, тут можно обратиться к определению термина оборотень.

О́боротень — мифическое существо, способное временно менять свой облик магическим путём, превращаясь («оборачиваясь, перекидываясь») из человека в другое существо

Только вот автор подразумевает иное.

перед читателем – любовный треугольник и тема ревности, завершающаяся кровавой драмой. Но на сей раз Сандемусе уже прямо связывает низменные инстинкты человека, его «оборотническую» сторону с конкретно-историческим явлением – нацизмом.

В самом начале немного сбивает с толку нелинейность сюжета, такие произведения редко встречаются (по крайне мере мне).
Этапы жизни Эрлинга основная канва, на которую накладываются остальные события. Мы "скачем" по его жизни и порой кажется ускользает нить повествования, но автор планомерно ведет свой сюжет, который складывается в единое целое.
В каждом отрезке жизни мы видим и познаем путь Эрлинга, сопоставляем факты его жизни с исторической действительностью, я бы назвала портрет героя на фоне реалий жизни того периода.
И главная мысль, что есть оборотень в жизни человека - это не мифическое существо, это те потаенные начала, сокрытые в каждом из нас. Только вот одни могут сдержать своего "зверя, другие же полностью отдаются в его власть.
Приступая к чтению произведения, не совсем осознаешь, что ждет читателя и только завершив книгу, понимаешь, что к нему просто необходимо вернуться через время.
Многослойность произведения неочевидна с первых страниц, только погружаясь в особый скандинавский эпос мы раскрываем сущность особого человека, который вроде совсем как мы с вами, но со своими особенностями, которые не каждому человеку будут близки.

Я думал, что нет книги более унылой, чем "Обрыв" Гончарова - но нет, у нас нашелся претендент: после пары страниц начинает так клонить в сон, что можно ненароком впасть в кому.
Могу предположить, что мне недостает определенных человеческих качеств, чтобы насладиться произведением и увидеть в нем хоть что-то.
Вроде бы у нас сюжет про пожилого человека, у которого жена покончила собой, чтобы не умереть от рака, он весь такой страдает, кошку кормит, сидит в одиночестве, думает о разных вещах - никакого сочувствия этот персонаж не вызывает. Если бы он выпилился в самом начале книги, я бы сэкономил несколько часов времени, потраченных на ее прочтение.
Еще присутствуют условно постельные сцены, если вас не воротит от завуалированных описаний процесса с участием "валета" и "пещерок" (иногда мохнатых).
Зато попутно автор обольет помоями Советский Союз (людей тут кошмарят ни за что, репрессируют, калмыков щемят), ГДР, похвалит западный мир, ФРГ - они бы хоть методичку как-нибудь обновляли что ли.

Эта книга стала для меня настоящим открытием. Это лучшее из всего, что я прочитала за последнее время. Попадись мне эта вещь лет двадцать, а то и десять назад, моя реакция наверняка не была бы столь сильной. Про более ранние годы и говорить нечего — этот роман адресован взрослому читателю. Хотя по большому счёту он, скорее всего, не адресован вообще никому — это разговор автора с самим собой, потребность выплеснуть на бумагу собственные мысли и чувства в попытке познать непостижимое.

У романа сложная композиция, которой я так и не смогла найти определение. Ретроспективная, полифоническая, параллельная? Одно могу сказать наверняка: это нелинейное повествование. Сюжет играет второстепенную роль, он является чем-то вроде цементирующей основы, на которую, как на стержень детской пирамидки, в произвольном (на первый взгляд) порядке нанизываются события, воспоминания, философские размышления, лирические отступления, экскурсы в историю, образные сравнения, отсылки к национальным и религиозным мифам, и многое другое. Герои книги постоянно перемещаются из прошлого в настоящее и наоборот. Коме того, рассказ не всегда ведётся от третьего лица: микрофон, если можно так выразиться, то и дело переходит от одного героя к другому: вдруг раз — и повествование продолжается уже в режиме монолога от лица другого персонажа. В одной из статей про Акселя Сандемусе я прочитала, что всё вышеперечисленное делает его прозу сложной для чтения и восприятия. Но я бы даже не заострила на этом внимания, если бы мне не сказали об этом, вернее, такой стиль письма не показался мне сложным для восприятия — всё очень органично. Наоборот, мне было интересно наблюдать за происходящим с разных ракурсов — глазами главных героев, чьи судьбы переплелись настолько тесно, насколько это вообще возможно.

И ещё вот какая штука. Начав читать, я вдруг поняла, что ничего не знаю о Норвегии, кроме названия её столицы и места расположения на карте. То же относится к Швеции и Дании. В тексте романа много отсылок к знаменитым скандинавским авторам, к истории этих стран, к их мифам и легендам, к исторической памяти и судьбе этих народов. Поэтому мне приходилось отвлекаться от собственно чтения и искать ответы на интересующие меня вопросы (в конце книги есть примечания, но читатель попался дотошный и хотел бОльшего).

Сюжет пересказывать не имеет смысла, он выполняет роль холста, на котором автор рисует собственную картину мира. Но можно обозначить проблемы, которые, на мой взгляд, волновали автора больше всего. На самом деле их гораздо больше, но всё же...

В первую очередь, это тема фашизма. Как люди допустили такое? И что ещё важнее, почему человеческая память так коротка , и почему мы с лёгкостью забываем о страшных событиях истории?

Однако я боюсь другого, я боюсь, как бы Европа не оказалась чем-то вроде противопожарной просеки в лесу, боюсь, что и в тех странах, где не упадет ни одной бомбы, мы увидим, как с неба валятся мертвые птицы и точно дети падают прямо на дороге, а потом на все опустится великая тишина, потому что наши солдаты будут лежать бездыханными возле своих нетронутых атомных пушек; и люди уже не увидят, как некоторое время наш мир еще сохранится, словно в прежнем виде, но весной больше не будут петь птицы и зеленеть пашни, и никто не будет мучить ближних своих, потому что и их тоже не будет.

Вторая важная тема (или первая?) — это невидимое присутствие оборотня внутри каждого из нас — нежити, которая охотится за нашей душой. Понимайте это  как хотите: двойственность личности, тёмная сторона души и тому подобное.

Оборотень преследует нас с правремен, и он не имеет определенного пола. Он всегда был и остается одиноким, у него нет ни родителей, ни детей. Это не женщина и не мужчина, но и не нечто среднее. Божественное или сатанинское начало не имеет пола. Так же, как ангелы.

Помимо этого Сандемусе много размышляет о религии, о Боге, о власти, об отношениях между людьми, о смерти, об одиночестве и, конечно же, о любви. Прочувствовать и переварить этот роман за один раз вряд ли получится. Это настоящая пища для ума, он даёт столько поводов для размышлений, что перечислить их все не представляется возможным, иначе рецензия грозит превратиться в простыню. И я поймала себя на мысли, что это как раз тот случай, когда мне хочется обсудить с кем-нибудь эту книгу. Удивительно, но факт —  на LiveLib её прочитали всего лишь 30 человек. Впрочем, чему удивляться, я тоже наткнулась на неё совершенно случайно. И теперь мне очень хочется иметь эту книгу в своей домашней библиотеке, потому что я точно знаю, что мне непременно нужно будет к ней вернуться спустя какое-то время. И пусть это будет бумажная книга.

Выражаю огромную, хоть и запоздавшую, благодарность переводчице этого прекрасного романа — Любови Григорьевне Горлиной.

Виктор Клемперер в своей книге анализирует язык нацистской Германии (LTI - язык третьей империи), как суррогат немецкого языка, на котором говорила пропаганда нацистов и который постепенно внедрился в повседневную речь всех слоев общества "тысячелетнего рейха" (кстати, здесь я использую уничижительные кавычки - одни из элементов LTI, облекая в них другой элемент лексики LTI - нацисты любили подчеркивать временную бесконечность своей идеологии).

Попутно автор дает нам возможность немного увидеть жизнь еврея в нацистской Германии. И именно данный аспект книги мне понравился больше всего. Я впервые прочитал о легальной жизни немецких евреев при Гитлере. Клемперер практически всё время власти нацистов прожил в Дрездене. Благодаря жене-арийке он не был отправлен в концлагерь, но был обязан носить желтую звезду и на своей шкуре испытал ужасы антисемитизма. Вообще Кемперер считает, и я с ним согласен, антисеметизм краеугольным камнем германского нацизма.

Я снова возвращаюсь к возражению, которое сам же выдвигаю на протяжении многих лет: не переоценивал ли я – испытавший на себе ужасы антисемитизма – его роли в рамках нацистской системы?
Нет, я ее не переоценивал, и сейчас стало абсолютно ясно, что антисемитизм составлял средоточие и во всех отношениях решающий момент в нацизме. <...> Антисемитизм от начала до конца был самым эффективным пропагандистским средством партии, самой действенной и популярнейшей конкретизацией расовой доктрины, да и вообще в сознании немецкой массы тождествен расовому учению. <...> А с помощью научного, точнее, псевдонаучного расового учения можно обосновать и оправдать все злоупотребления и притязания национальной гордыни, любую захватническую политику, любую тиранию, любую жестокость и любые массовые убийства.

Что же касается основной темы книги - LTI, то здесь для меня много спорных моментов. Причин здесь несколько. Во-первых я не знаю немецкого и не могу всецело ощутить оттенки той или иной конструкции или слова, хотя переводчик с помощью комментариев старается объяснить основные вещи. Во-вторых мы сейчас используем некоторые слова точно также как они использовались в LTI и это стало повседневной нормой, а для Кемперера в 40-х годах прошлого века это было не так. Например, он обращает внимание на использование нацистами технических терминов в отношении людей.

Не вызывает сомнений, что механизация самой личности остается прерогативой LTI. Самым характерным, возможно и самым ранним детищем его в этой области было слово gleichschalten, «подключиться». Так и слышишь щелчок кнопки, приводящей людей – не организации, не безличные административные единицы – в движение, единообразное и автоматическое. <...> В LTI, пожалуй, не найти другого примера заимствования технических терминов, который бы так откровенно выявлял тенденцию к механизации и роботизации людей, как слово «подключить». <...> Сплошь и рядом деятельные люди сравниваются с моторами. Так, в еженедельнике «Рейх» о гамбургском руководителе говорится, что он на своем посту – как «мотор, работающий на предельных оборотах». Но еще сильнее этого сравнения, которое все же проводит границу между образом и сравниваемым с ним объектом, еще ярче свидетельствует о механизирующем мироощущении фраза Геббельса: «В обозримом будущем нам придется в некоторых областях снова поработать на предельных оборотах». <...> Нет ничего на свете, чего нельзя было бы «запустить» или «поставить на ремонт», подобно тому, как ремонтируют какую-нибудь машину после длительной работы или корабль после долгого плавания, нет ничего такого, чего нельзя было бы «прошлюзовать», и, разумеется, все и вся можно «завести», «раскрутить», ох уж этот язык грядущего Четвертого рейха!

Есть глава посвященная неумеренному использованию суперлативов в LTI, с помощью их внедряется лживая информация в умы людей.

Путем нагромождения обычных суперлативов можно добиться особой эффектности речи. Когда я выше переделывал в нацистском духе анекдот о слонах, у меня в ушах звучала фраза, которой генералиссимус Браухич украсил в свое время текст армейского приказа: лучшие в мире солдаты снабжаются лучшим в мире оружием, изготовленным лучшими в мире рабочими.

В современной рекламе такое сплошь и рядом.

И еще много подобного можно привести: "организовать", "мировоззрение" и т.п. Когда такое встречаешь в тексте, думаешь, ну и что? ничего такого! Но Кемперер конечно же пишет об изменениях языка с приходом к власти нацистов в середине 30-х, с этого времени прошло практически 100 лет.

Но вообще ценность анализа Кемперера в том, что он свёл в систему пропагандистский язык Третьего Рейха, показал механизм манипуляции сознанием. И ведь данный механизм успешно работал.

Я вспоминаю маленькую аптекаршу с литовско-восточно-прусской фамилией в последние три месяца войны. Она сдала труднейший государственный экзамен, у нее было хорошее общее образование, она была страстной противницей войны и вовсе не сторонницей нацистов, она точно знала, что дело их приближается к развязке, и мечтала, чтобы конец их наступил поскорее. <...> «Мне никогда не нравилось его пренебрежительное отношение к другим народам, – сказала маленькая Стульгис, – моя бабушка – литовка, ну почему она или я стоим ниже какой-нибудь чисто-немецкой женщины?» «Да, но ведь на чистоте крови, на преимущественном положении германцев построено все их учение, весь их антисемитизм…» «В отношении евреев, – перебила она меня, – он может быть и прав, здесь все-таки что-то другое». <..> Передо мной всплывали картины ночной бомбардировки Дрездена <...> Молодая девушка, прильнув к столбу, вся сжавшись, дышала громко и тяжело, она стонала и не пыталась скрыть этого. Наконец, самолеты улетели, мы смогли выпрямиться и вернуться, как в жизнь, из темного и холодного подъезда в светлую и теплую аптеку. <...> Неожиданно, со всей энергией, как будто она подводила итог долгому спору, маленькая, обычно такая кроткая девушка заявила: «И все-таки это иудейская война»

Кемперер в своей работе делает правильный вывод.

Язык победителя… говорить на нем даром не проходит: его вдыхают и живут под его диктовку

LTI и был тем самым языком, который постепенно вдыхали люди под властью нацистов, заражались им и теряли способность критически мыслить, правильно оценивать ситуацию.

В заключении могу сказать, книга интересная, не простая, но полезная, читая ее о многом задумываешься. И слово "мировоззрение" всё-таки надо теперь использовать осторожней.

Очень люблю то чувство когда какая-то книга по странному стечению обстоятельств привлекает твое внимание - и ты даже не можешь толком определить чем именно. И вот ты берешь книгу с надеждой и внутренним страхом - а вдруг надежды не оправдаются? Открываешь первую страницу, читаешь первое предложение, первый абзац и понимаешь - это ОН - твой новый любимый автор.
Перед непосредственно романом в книге дается небольшие предисловие, которое дает первые представления о том с чем столкнется читатель. Именно из него я узнала про характер писателя - который не любил шаблонов, постоянно искал что-то новое, но никогда не выставлял на показ свои достижения - всегда говорил, что это придумали до него, а он просто где-то подсмотрел. В каждой своей книге автор главного героя списывает с себя - один герой показывает юность, другой - зрелые годы. Наверное, поэтому поступкам и мотивам героя веришь - ведь реальный человек это все уже прожил и прочувствовал.
Сложно говорить про сюжет истории: это история про войну, про время до войны, про юность, про любовь, про человеческое общество. Говоря про этот роман, думаю важнее говорить ни О ЧЕМ а КАК. Перед читателем предстают отдельные фрагменты жизни писателя Эрлинга - они построены абсолютно не линейно: можно сначала прочесть про военные события, когда герой был уже молодым мужчиной, потом перескочить на юность, а следующий кусочек покажет современность писателя, которому за пятьдесят. Читатель кусочек за кусочком знакомится с жизнью персонажа и складывает картину целого: вначале кажется что это не возможно - настолько разным мы видим Эрлинга в разные промежутки времени.
В стиле автора читатель находит и легкий иронический смех, и мистические веянья, и почти философские размышления. События исторически важные соседствуют с простыми будничными - и спустя абзац читатель с удивлением обнаруживает, что через такие простые понятия автор доносит читателю свою точку зрения на сложный исторический процесс: чего стоит объяснение поведения людей во время немецкой оккупации с помощью рассматривания муравейника во дворе главного героя.
Оборотень в этой книге - это не мифическое создание, это то темное и пугающее нечто, что прячется внутри каждого человека. Просто кто-то успешно борется с этими качествами, а кто-то не может победить "внутреннего волка" и тогда окружающие встречают чудовище в человеческом обличье.
Эта книга завораживает, несет по волнам событий, порой накрывая с головой читателя - она не простая, но поистине великолепная. Если читателю нравятся эксперименты с текстом, многослойность сюжета и некая специфичность скандинавского менталитета - то эта Книга (именно с большой буквы) достойна Вашего внимания.

Типичная щёконадувательская книга про философов. Философия то, философия сё, Ньютон и Декарт стали известны только потому, что поднялись до философии (из такого дерьма, видимо, как математика и физика). А чуваки даже слова миллиард не знают, вот цитата: "В модели "расширяющейся Вселенной" предполагается некая особая точка - сингулярная точка Большого взрыва, с момента которого прошло, по словам Стивена Хокинга, не менее десяти тысяч миллионов лет (1 с десятью нулями)". И идёт ссылка на научно-популярную книжку Хокинга для детей "Краткая история времени"!!! Авторы НИЧЕГО не понимают в физике (вернее, понимают на уровне детского научпопа), а пыжатся, как будто именно они - создатели Вселенной. Общая теория относительности, оказывается, частный случай специальной теории относительности. Угу.

Это в первой трети книжки. В оставшейся части идёт текст, который, если убрать все повторы и стенания, уместится во фразу: "Наукометрические базы и индексы не подходят для оценки качества работы профессиональных философов". Ок, а прям все естественники якобы очень довольны этим подходом Минобрнауки.

Да уж, поневоле вспомнишь Стивена Вайнберга:

Мне не известен ни один учёный, сделавший заметный вклад в развитие физики в послевоенный период, работе которого существенно помогли бы труды философов. В предыдущей главе я упоминал о том, что Вигнер назвал "непостижимой эффективностью" математики. Здесь я хочу указать на другое в равной степени удивительное явление - непостижимую неэффективность философии.
Даже если в прошлом философские доктрины и оказывали какое-то полезное воздействие на учёных, влияние этих доктрин затягивалось на слишком долгое время, принося в конце концов тем больше проблем, чем дольше эти доктрины оставались в употреблении.

Стивен Вайнберг - Мечты об окончательной теории. Физика в поисках самых фундаментальных законов природы.

Я уже писала о необычной судьбе Виктора Клемперера, которая нашла отражение в дневниковых записях.
Пришло время сказать и о его академической работе, посвящённой исследованию языка Третьего рейха (далее по тексту LTI).

Клемперер, филолог по образованию, провёл в Германии все двенадцать лет, которые просуществовал нацистский режим. За эти годы, несмотря на усиливающиеся ограничения, ему удавалось наблюдать за окружающей действительности и делать заметки. Источником служили разговоры с соседями по т.н. «еврейским домам» и с работниками на фабрике, где Клемперер работал. Он собирал информацию по крупице из газет, речей и книг.

Данный труд показывает, как национал-социализм проникал во все сферы жизни и развращал немецкое общество, освобождал его от эмпатии. Люди из разных социальных слоёв, рабочие и представители интеллигенции, осознанно или нет, перенимали культивируемые нацистами слова и обороты. Даже те, кого режим открыто преследовал, употребляли те же выражения.

Язык победителя… говорить на нем даром не проходит: его вдыхают и живут под его диктовку.

Власть слова продолжалась до самого конца. Ещё в апреле 1945 года многие немцы, с которыми Клемпереру довелось пообщаться лично, повторяли пропагандистские клише о скорой победе и чудо-оружии. Кажется, они действительно верили в то, что говорили.

Язык - это то, что мы думаем, и то, что мы чувствуем.

Нельзя на протяжении более или менее длительного времени слышать потоки лжи, поданные под разными соусами, и думать, что на тебя это не повлияет.
Автор отмечает, что это не специфическая черта немцев, но присущее всем людям свойство.
Один из ключевых выводов этой актуальной работы - язык способен влиять на сознание, воздействовать на мировоззрение (нем. Weltanschauung) и в определённых случаях, особенно когда речь идёт о тираниях, трансформировать базовые представления о морали.

LTI активно использовал технические метафоры и заимствовал выражения из сферы спорта (особенно в чести был бокс).
Конечно, технические термины использовались в метафорическом смысле и до Третьего рейха. Однако, как подчёркивает автор, именно нацисты не просто уподобили деятельность человека машине, но самого индивида превратили в робота, винтик механизированной системы.

Крайности, злоупотребление превосходными степенями (одна из глав называется «Проклятие суперлатива»), отрицание границ присущи языку гитлеровской империи.

Клемперер находил следы всепроникающего LTI практически во всех текстах, различной тематики и ориентированных на разную аудиторию. Исключением не стала и заметка о лечебном чае в медицинском журнале. Тоталитарность вокабулярия и оптики, через которую надо смотреть на все жизненные явления в действии.
«К какой бы частной или общественной сфере ни относилась выбранная тема, – нет, это неверно, ведь для LTI [Язык Третьей империи] нет частной сферы, отличающейся от общественной, не знает он и различия между произнесенным и написанным словом: всё – речь, всё – общественность».

Обычные слова оказывались инфицированными нацистской идеологией, которая создавала специальные лингвистические регистры.
«Язык, который сочиняет и мыслит за тебя…»
Автор на множестве примеров демонстрирует, как словесные клише приобретают власть над сознанием людей.

Показательно презрение к идеям гуманизма и желание его дискредитировать.
«...за словом «гуманность» закрепилась репутация слова из лексикона евреев и либералов, немецкая «человечность» есть нечто совсем иное».

Клемперер, опираясь на текстовый анализ и свои филологические знания, полагает, что Гитлер и соавторы Третьего рейха немало переняли у романтической традиции. Автор говорит о китчевом Романтизме. Подчёркивались романтические свойства тевтонского характера. На национал-социалистическое видение мира, возможно, повлияли характерные для Романтизма приоритет мистического над рациональным, стремление к предельному совершенству (простите мне этот плеоназм) и некоторой аффектированности.
В этом наблюдении можно увидеть пластичность культурных кодов и идей. Многое в культуре (любой) может быть направлено как на созидание, так и на разрушение. Точка приложения зависит от человека, перерабатывающего эти идеи, расставляющего акценты.
Хочется также упомянуть другой фактор, который, вероятно, повлиял на идеологию национал-социализма в целом и Гитлера в частности. Редукционистское понимание представлений науки викторианской эпохи о том, что «выживает сильнейший».

LTI характеризовало предсказуемое презрение к мыслительной деятельности. Граждане не должны думать, они должны исполнять приказы и быть на одной эмоциональной волне с партией и её вождями.
«Правильные» эмоции, те, которые служат общей цели, берут верх над интеллектом, но они всего лишь средство поддержания и расширения базы верных последователей.

Среди любимых рейхом слов упомяну глагол «организовывать» и прилагательное «фанатичный».
Дошло до того, что организовывалась относительно обыденная деятельность, к примеру, покупка мыла.

LTI – язык массового фанатизма. Там, где он обращается к отдельному человеку, и не только к его воле, но и к его мышлению, там, где он является учением, он учит способам превращения людей в фанатичную подверженную внушению массу.

Отмечается пристрастие LTI к ироничным кавычкам.

Многие приводимые отрывки отражают бегство от ясности, стремление подавить сознание пафосными, туманными нагромождениями слов («славный союз силы и порядка», «крови и земли», постоянные «призывы крови» и т.д.) и утопить в них способность индивида распознавать вопиющий вымысел.

Клемперер говорит о забывчивости масс. В том числе и этим, вероятно, можно объяснить то, что люди продолжали верить пропаганде.
Одно из клише - фюреру война была якобы «навязана», а он только и думал, что о мирных решениях разногласий и о том, что надо не трогать гражданское население и наносить удары только по «военным целям».
«Навязанная война» занимает почетное место среди стереотипов LTI.

Английский городок Ковентри был «центром по производству вооружения» и только, населен он был тоже исключительно военными, ведь мы из принципиальных соображений атаковали лишь «военные цели», о чем твердили все военные сводки, мало того, мы совершали только «акты возмездия», да и вообще, не мы ведь начали, в отличие от англичан, которые первыми приступили к воздушным налетам и, будучи «воздушными пиратами», атаковали преимущественно церкви и больницы.

Эта история породила новый глагол - «ковентрировать». Правда, в обиходе он был недолго.
Добавлю, что типичная для фюрера риторика связана с утверждением об «искусственных» государствах. Так Гитлер называл Польшу и Чехословакию перед тем, как напасть. Подобные высказывания (atrocity talk) должны настораживать, независимо от контекста.

Акцент LTI делал на прочной и долговечной реальности, нередко оперировал масштабами вечности. Личные интересы должны были затеряться на этом фоне.
В ход шли иностранные слова. По мнению исследователя, нацисты намеренно использовали их. То, что звучит не так привычно, глубже врезается в память.

Автор предлагает несколько спорных комментариев относительно некоторых советских деятелей, но в дальнейшем, насколько можно судить, он пересмотрит своё отношение.

Некоторые нюансы будет непросто оценить читателям, не знающим немецкого. Однако минимальное знание языка позволит отдать должное замечанию автора о важности одного слога.

Именно между «принадлежать» (gehören) и «слушать» (hören) пролегла пограничная линия в нацистском самосознании.

Заметки Клемперера - невесёлое чтение. Он то и дело упоминает, что большинство тех, с кем он жил и работал в годы войны, были убиты в концлагерях или умерли под бомбами. На страницах книги возникает выражение юмор висельников. Клемперера во многом спасло то, что он был женат на «арийке». Им обоим удалось пережить бомбардировку Дрездена.
Изучение языка рейха помогало автору всё это время поддерживать внутренний баланс на фоне страшной действительности.

Книга разбита на небольшие главы, что облегчает навигацию по тексту. При этом сам текст густой. Чтение требует концентрации.

Несколько итоговых мыслей. Как писал Гюстав Лебон в своей «Психологии масс», зачастую для успеха вождю нужно следовать за общественным мнением.
Нередко успех тиранов зависит от того, насколько им удаётся затронуть болезненные точки общества.
Сложно сохранять здравый смысл, когда ежечасно приходится дышать воздухом лжи. Иммунизация логикой, критический подход к входящей информации работают слабо. Отрезвление - процесс долгий и тяжёлый, который часто предваряют глубокие потрясения.

«Язык, который сочиняет и мыслит за тебя…» Нужно всегда иметь в виду, что речь идет о яде, который впитываешь бессознательно и который оказывает свое действие.

Сложно оценить данную книгу, так как филология далека от сферы моих интересов, тем более, что речь идет об иностранном языке, который при переводе на русский наверняка в той или иной мере искажается. Признаюсь, я хотела прочесть другую книгу данного автора Виктор Клемперер - Свидетельствовать до конца: из дневников 1933-1945 , но, не найдя ее , решила, что и в этом издании тоже должна быть информация о писателе, его рассказ о довоенной эпохе и о Третьем рейхе. И хотя, бесспорно, Виктор Клемперер рассказывает о себе и о событиях того периода, все же главной темой является изменение немецкого языка во время правления нацистов.

К сожалению, книга открыла мне мало нового, да и постоянные скачки между временными периодами несколько мешали целостному восприятию картины данного исторического момента. К тому же автор соединял в одну главу те или иные зарисовки о прошлом именно с точки зрения изучения языка, а не рисовал последовательно изменения в жизни немецких евреев.

Конечно, было весьма познавательно узнать, что наличие арийской жены и отсутствие детей могло значительно помочь преследуемому нацистами еврею, хотя в последние годы войны этот факт уже не мешал совершаться преступлениям. Интересны рассуждения автора о героизме, о том, как подлинный подвиг может заменяться сомнительными трактовками, служить лишь для хвастовства и тщеславия.

Или о том, как те или иные словосочетания нацисткой пропаганды проникают в повседневную речь, отравляя разум людей. Сравнение религии и веры в Гитлера не первый раз встречаются в литературе, но об этом тоже было весьма занимательно читать.

LTI апеллировал к фанатическому сознанию, а потому вполне естественно, что этот язык в своих взлетах приближался к языку религии. Самое интересное здесь, однако, в том, что, будучи религиозным языком, LTI был тесно связан с христианством, а точнее – с католицизмом. И это несмотря на то, что национал-социализм с самого начала боролся с христианством, и особенно с католической церковью – как тайно, так и явно, как теоретически, так и практически.

Поэтому, подводя итог, хоть я и не буду рекомендовать эту книгу к прочтению, так как считаю, что она не для массового читателя и что есть более удачные описания происходящего в гитлеровской Германии, все же и из данного текста можно выписать много цитат на память и пополнить свою копилку знаний о том сложном, жестоком времени.

людмила ивановна сараскина перевернула мое представление о федоре михайловиче своим гениальным трудом 1990-х годов: "бесы: роман-предупреждение". ее рационалистично и правдоподобно построенная критика на бахтина была феноменальна. оттого мне так больно читать этот труд, так меня разочаровавший. даже за написание этой рецензии я села с трудом.

в введении людмила сараскина огромное время уделяет понятиям "правда", "истина", "правдоподобность", даже углубляясь (слишком) в этимологию слова. на критику идут все современные худ. фильмы и сериалы: "движение вверх", критикующее за изображение болезни александра белова; "матильда" учителя и так далее. постоянно упрекая их за сгущение красок, она, кажется, забывает, что киноиндустрия, как и все на свете, коммерциализирована и зачастую является выражением массовой, а не элитарной культуры, потому такое пренебрежение фактами, даже при их полном знании, в художественных фильмах нередко. да и само возмущение людмилы сараскиной все же неясно. это же кино, а не документалка, чтобы так обрушиваться на нее? и во что превратиться фильм, если будет неукоснительно следовать правде? в жизнь, которую мы и так постоянно наблюдаем?.. тогда в чем смысл? и автор, кажется, напрочь забывает о том, что фильм, даже снятый по книге, снимается через режиссерскую призму видения мира. это - его правда.

куда более неожиданным является критика чуть ли не всей истории кино. фильмы по пушкину, байрону, лермонтову, но сараскина часто отвлекается от темы и рассуждает о других фильмах. например, она рассмотрела "распутинский цикл" в сша, чему я только рада, потому что в интересной гипотезе: феликс феликсович юсупов - старвогин, передо мной во всей красе снова явился автор гениального "бесы: роман-предупреждение". снова эти поразительные, но такие цепляющие и убедительные сходства героев, что невольно киваешь головой. да, так и есть. хотя и параллели юсупова с раскольниковым из-за убийства распутина так и напрашиваются, что и отмечает сараскина.

сараскина заканчивает свое произведение на оптимистичной ноте. пока жив будет русский язык, "достоевский, с его сверхсмыслами и сверхзадачами, будет открываться каждой новой эпохе и служить ей". и я надеюсь, что людмила ивановна будет продолжать нас радовать своими монографиями, направленными действительно только на достоевского...

На первой странице этой книги написаны буквы, буквы складываются в слова, слова в словосочетания и предложения. На второй странице этой книги написаны тоже буквы, но слова из них складываются другие. Хотя повторения присутствуют, я нашел совпадающие слова: в, ее, и, отец, или, он, тоже.
Возможно есть еще, проведенное мной время для сличения было недостаточно для полноценного всеохватывающего анализа. Возможно, когда у меня появится достаточно свободного времени, я сличу страницы более внимательно, так как ни одно дело не должно быть не завершено.
Я использую электронную книгу PocketBook 616, используемый мной шрифт DejaVu Sans, обычный, размер 13. Можно много писать о достоинствах и недостатках данной книги, а также выбранных мной настройках для чтения, но я боюсь утомить читателя рецензии.

Так же, как австрийский писатель Адальберт Штифтер утомил меня бесконечными описаниями всего на свете до малейших деталей в своем романе. Пока я читал дотошное описание одного поместья, мне еще было интересно к чему автор ведет, но когда он с ним покончил и начал так же скрупулёзно описывать еще один дом и его окрестности, я сломался. Надо отдать автору должное, хорошо описывать он умеет, но описания практически без дополнительных смыслов и сюжета очень скоро наскучивают. А вот диалоги очень плохи. Не знаю автор виноват или переводчик, но все диалоги выглядят, как будто писал их дилетант от литературы: «Я ему сказал это… Он мне ответил то. А я ему на это возразил так». То есть прописываются не просто реплики, а каждая реплика с подводкой. Выглядит искусственно, и очень утомляет. К тому же почти все диалоги и монологи невероятно нравоучительны, что тоже утомляет.

Немногие сюжетные события рассказывают биографию некоего молодого человека из богатой семьи, который посвятил свою жизнь науке и искусству. Он знакомится с неким владельцем усадьбы, где все очень красиво и правильно, и проводит там много времени, прерываясь на походы в горы с научными целями и возвращения в отчий дом к семье. Дочитав первый том, я надеялся – ну сейчас наконец-то начнутся какие-то события. Но нет, те же бесконечные описания. И совершенно неинтересные перемещения главного героя: пошел в горы, вернулся, пообедал, сходил в сад, пошел в спальню, проснулся пошел в столовую завтракать и т.п. Лишь в самом конце второго тома появляется любовное объяснение, причем настолько бесчувственное, насколько вообще это возможно. Молодые люди настолько прилично и правильно себя ведут, что, вероятно, в каком-нибудь "Домострое" больше страсти. Впрочем, все герои книги невероятно правильные, всегда и во всем поступают так как надо, без единого порока или хотя бы маленькой вредной привычки. Я понимаю, автор хотел изобразить в книге некий идеал, так как он его видит. Но получилось нечто совершенно неудобоваримое. Каждого из персонажей посыпать нафталином и в музей, в жизни таких не бывает, и к счастью.

Возможно, для своего времени (год написания 1857) книга и была чем-то необычным по стилю и оказала влияние на развитие литературы. Однако сейчас ничего интересного я в ней не могу увидеть, и могу посоветовать лишь тем, кто интересуется историей европейской литературы середины 19 века.

P.S. Часто вы встречали слово «гостеприимец»? В этой книге оно упоминается раз 300 не меньше.

В общем, прочитав аннотацию к книге, я предвкушала неспешное, приятное чтение, наполненное милой стариной, которую мы все, как говорится, потеряли. Оно действительно было неспешным. Только из серии "вот это стол - за ним едятЪ, вот это стул - на нем сидятЪ..."
И если вначале было довольно-таки интересно почитать о детстве главгера и его сестры и благопристойных австрийских нравах, царящих в зажиточном бюргерском семействе, то потом действо трансформировалось в некий демонический ахтунг с арийским акцентом.

Для начала главгер всю дорогу очень нудно, но довольно неистово изучал все подряд, но строго по порядку, в целом, необъяснимому, ну да ладно. С благословения фазера и муттера, естественно, позволивших ему жить на денежки с капиталу и не работать. Прямо, хм. Как-то по-нашенски. Но и это ну да ладно, только он был реально зануда. И как-то слегонца нанесло ароматом ахтунга.
Потом в биографии главгера возник некий дом с розами и его загадочный хозяин. На мою беду, на мою погибель они образовались. И ахтунг расправил кожистые крылья, расщеперил зубастую пасть с ядовитыми клыками в пять рядов и начал многословно выражаться по-иностранчески, то есть непонятно, но явно бескультурно и со злым умыслом в сторону обычного расейского читателя.

И я начала медленно, но верно сатанеть от бесконечных походов персов в каждый угол дома-розария с описанием распоследней выбоинки на полу и плевка на обоях. Особенно доставили мраморные полы такой, твою ж муттер, ценности, что над ними желательно было парить над потолком, но не задевая люстр, естественно, или на крайняк униженно ползать в тапочках с десятерной подошвой, дабы не поцарапать сие великолепие.
На доме эти господа не угомонились. Как можно, сэр, когда вокруг столько достопримечательностей? Потому что же еще были в наличии разные надворные постройки и сараи образцового содержания. Еще ж был лес да лес кругом и поля со пшеницею и рожью-муттерошкой. И всякие благопристойные людищи, приставленные во фрунт к этим многочисленным зданиям и строениям.

И так всю книгу, всю, муттер твою так, книгу! Ежели персы изволят поедать суп, то о содержании варева докладывается штифтером во всех подробностях. Как и о посуде, из которого его наливают и поедают.
Ежели в поле зрения образовалась австрийская дева, то не рассказывается только о ее нижнем белье и размере бюста и бедер, ибо это неприлично все же. Спасибо, спасибо тебе, старый век, за строгие нравы! Обо всем остальном вы непременно узнаете в самых, что ни на есть, обстоятельных и кровавых подробностях.
Мало того. Во время всей этой вакханалии учета и переучета главгер, значит, ходил туда-сюда с умным видом и глубокомысленно вещал: "йа, йа, натюрлих, яволь!"

Поставила книге двойку за относительно неплохое начало и ряд вполне здравых мыслей и идей, к сожалению, утонувших по маковку в жире демонической занудности.

Мне в целом интересна тема языка, его развития и влияния на сознание. Ведь далеко не секрет, что язык отражает мировоззрение, культуру и традиции, менталитет и прочие характеристики. Но точно так же это работает и в обратную сторону, все заимствования и новые языковые формы и веяния так же в чем-то изменяют нашу культуру и сознание. Поэтому многие заимствования и языковые реформы бывают весьма болезненны и воспринимаются в штыки. А иногда все проникает в язык и культуру постепенно и меняет сознание плавно и незаметно. Бесполезно рассуждать о том, хорошо это или плохо и погружаться в баталии а ля славянофилы и западники. Живой язык в любом случае будет меняться, это нормально. Важно, какой будет при этом вектор.
Но одно дело рассуждать отвлеченно и совсем другое, когда кто-то уже поработал над этой темой и принес кучу примеров. В данном случае примеры воинственные, местами носящие пропагандистский характер и специально насаживаемые. Но тем не менее эти методы действенны и мы видим результаты и последствия.
Плюс ко всему сама тема из разряда вечных. Автор на личном примере, с эффектом погружения, живописует все, что он пережил в годы Третьего Рейха. И это тоже важно. Такой опыт нельзя забывать, тем более все там описанное не имеет растиражированного и спекулятивного характера, чем порой грешат многие современные книги и фильмы. А тут опыт очевидца, более того, свой опыт он подает сквозь призму своих исследований.
Так что в целом книга весьма любопытна, особенно для интересующихся тематикой. Но читать ее мне было нелегко - она весьма объемистая и пестрит всякого рода сносками и примечаниями - текст все же не художественный, в качестве отдыха не почитаешь. Тут надо именно сесть и уделить приличный кусок времени. В итоге я прочла сначала половину книги, а ко второй вернулась уже лишь пару месяцев спустя.

В этой хорошей книге есть все, что я в книгах не люблю. Темы старения, жизненного угасания, смертельно больные люди, главные герои - непонятные и неприятные мне по психотипу, бесполезный труд и коллекционирование камней, несколько сюрреалистичные диалоги людей, которые взирают на это жизненное мельтешение с философской высоты умирающих, и какая-то скучная и жалкая постельная возня с «валетом», «пышным пионом» и «песчаной розой». Еще здесь есть приюты для животных, обреченные головастики и переломанный дрозд. Еще не забудьте пасмурные пейзажи и заливы с холодной и чистой водой, в которой так удобно топиться. Печаль, скорбь и обман. Все тлен.
Это точно всё происходит в Швейцарии? В сытой, обеспеченной стране с высоким уровнем жизни? Это в ней так несчастен этот «счастливый» Зуттер, официально названный Эмилем Гигаксом, востребованный в прошлом журналист, муж богатой женщины, владелец дома и кошки? Ну вообще-то кастрированного кота, но на фоне прочих странностей, вопрос кошачьего гендера уже не так странен.
А в чем, собственно, счастье-несчастье? На мой взгляд, в обмане. На вид это удачная пара подходящих друг другу людей, довольствующихся своими ролями в семье, чья жизнь омрачена смертельным заболеванием. Жена Руфь кажется стойким и достойным оловянным солдатиком, переносящим свои страдания без жалоб с большой выдержкой. А после ее смерти выясняется, что она была закрыта от близкого человека, что у нее была другая жизнь, знакомства, интересы, увлечения во всех смыслах этого слова, которые заставили ее мужа переосмыслить их жизнь. Не знаю, как у Зуттера, но у меня был вопрос, а любила ли она его вообще, или кроме ее честного ответа «Я смогу тебя выносить», не было истинной открытости. Впрочем, до поры до времени ему ведь было удобно об этом не задумываться.
Учитывая, что и сам Зуттер у меня как персонаж и как мужчина симпатии не вызвал, его метания в поисках нового жизненного смысла и ориентира вызывали у меня лишь печаль. Кстати, вопрос с покушением так и остался для меня загадкой. Однако мне жаль его, ведь несмотря на некоторое бытовое слабоволие, его принципы и самоирония заслуживают уважения. Опять же основательный подход к задуманному требует силы духа. И мне жаль вообще и страдающих в книге героев, и неприкаянного кота-кошку, и дрозда, и головастиков.
Несмотря на то, что книги на подобные темы я в принципе избегаю, я могу оценить, за что Мушга называют мастером психологической прозы. Тяжело, как обкатанные волнами камни, честно и чисто, как холодная прозрачная озерная вода.