Лев Николаевич Толстой — один из самых значительных русских писателей и мыслителей. Участник обороны Севастополя, просветитель, публицист, в конце жизни основатель нового религиозно-нравственного учения — толстовства. Граф.
Идеи ненасильственного сопротивления, которые Л. Н. Толстой выразил в работе «Царство божие внутри вас», глубоко повлияли на таких важных деятелей XX столетия, как Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг.
в «Войне и мире» в лице добродушнейшего, непрактичного старого графа Ростова. Сын Ильи Андреевича, Николай Ильич Толстой (1794—1837), был отцом Льва Николаевича. Он изображен довольно близко к действительности в «Детстве» и «Отрочестве» в лице отца Николеньки и отчасти в «Войне и мире» в лице Николая Ростова. В чине подполковника Павлоградского гусарского полка он принимал участие в войне 1812 года и после заключения мира вышел в отставку. Весело проведя молодость, Николай Ильич проиграл огромные деньги и совершенно расстроил свои дела. Страсть к игре перешла и к сыну, который, уже будучи известным писателем, азартно играл и должен был в начале 1860-х годов ускоренно продать Каткову «Казаков», чтобы расквитаться с проигрышем. Чтобы привести свои расстроенные дела в порядок, Николай Ильич, как и Николай Ростов, женился на некрасивой и уже не очень молодой княжне Волконской. Брак, тем не менее, был счастливый. У них было четыре сына: Николай, Сергей, Дмитрий и Лев и дочь Мария. Кроме Льва, выдающимся человеком был Николай, смерть которого (за границей, в 1860 году) Толстой так удивительно описал в одном из своих писем к Фету.
Дед Толстого по матери, екатерининский генерал, выведен на сцену в «Войне и мире» в лице сурового ригориста — старого князя Болконского. Лучшие черты своего нравственного закала Лев Николаевич несомненно заимствовал от Волконских. Мать Льва Николаевича, с большою точностью изображённая в «Войне и мире» в лице княжны Марьи, владела замечательным даром рассказа, для чего при своей перешедшей к сыну застенчивости должна была запираться с собиравшимися около неё в большом числе слушателями в тёмной комнате. Кроме Волконских, Толстой состоит в близком родстве с целым рядом других аристократических родов — князьями Горчаковыми, Трубецкими и другими.
Детство
Лев Николаевич родился 28 августа (9 сентября) 1828 года в Крапивенском уезде Тульской губернии, в наследственном имении матери — Ясной Поляне. У Толстого к тому времени уже было три старших брата — Николай (1823—1860), Сергей (1826—1904) и Дмитрий (1827—1856). В 1830 году родилась сестра Мария (1830—1912). Толстому не было и двух лет, когда умерла его мать. Многих вводит в заблуждение то, что в автобиографическом «Детстве» мать Иртеньева умирает, когда мальчику уже лет 10—12 и он вполне сознательно относится к окружающему, но на самом деле мать изображена здесь Толстым по рассказам других.
Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница, Т. А. Ергольская (Соня из «Войны и мира»). В 1837 году семья переехала в Москву, поселившись на Плющихе, потому что старшему сыну надо было готовиться к поступлению в университет, но вскоре внезапно умер отец, оставив дела в довольно расстроенном состоянии, и трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне под наблюдением Т. А. Ергольской и тётки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен. Здесь Лев Николаевич оставался до 1840 года, когда умерла графиня Остен-Сакен и дети переселились в Казань, к новой опекунше — сестре отца П. И. Юшковой. Этим заканчивается первый период жизни Толстого, с большою точностью в передаче мыслей и впечатлений и лишь с легким изменением внешних подробностей описанный им в «Детстве».
Дом Юшковых, несколько провинциального пошиба, но типично светский, принадлежал к числу самых веселых в Казани; все члены семьи высоко ценили внешний блеск. «Добрая тётушка моя, — рассказывает Толстой, — чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною: rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une femme comme il faut» («Исповедь»).
Два главнейших начала натуры Толстого — огромное самолюбие и желание достигнуть чего-то настоящего, познать истину — вступили теперь в борьбу. Ему страстно хотелось блистать в обществе, заслужить репутацию молодого человека comme il faut. Но внешних данных для этого у него не было: он был некрасив, неловок, и, кроме того, ему мешала природная застенчивость. Вместе с тем в нём шла напряженная внутренняя борьба и выработка строгого нравственного идеала. Всё то, что рассказано в «Отрочестве» и «Юности» о стремлениях Иртеньева и Нехлюдова к самоусовершенствованию, взято Толстым из истории собственных его аскетических попыток. Разнообразнейшие, как их определяет сам Толстой, «умствования» о главнейших вопросах нашего бытия — счастье, смерти, Боге, любви, вечности — болезненно мучили его в ту эпоху жизни, когда сверстники его и братья всецело отдавались весёлому, лёгкому и беззаботному времяпрепровождению богатых и знатных людей. Всё это привело к тому, что у Толстого создалась «привычка к постоянному моральному анализу, уничтожившему свежесть чувства и ясность рассудка» («Юность»).
Вся дальнейшая жизнь Толстого представляет собою мучительную борьбу с противоречиями жизни. Если Белинского по праву можно назвать великим сердцем, то к Толстому подходит эпитет великая совесть.
Образование
Образование Толстого шло сначала под руководством грубоватого гувернёра-француза Сен-Тома́ (M-r Жером «Отрочества»), заменившего собою добродушного немца Ресельмана, которого с такою любовью изобразил Толстой в «Детстве» под именем Карла Ивановича.
В 15 лет, в 1843 году, Толстой вслед за братом Дмитрием поступил в число студентов Казанского университета, одного из лидирующих университетов того времени, где профессорствовали на математическом факультете знаменитый Лобачевский, а на Восточном Ковалевский. До 1847 года он готовился здесь к поступлению на единственный в России того времени Восточный факультет по разряду арабско-турецкой словесности. На вступительных экзаменах он, в частности, показал отличные результаты по обязательному для поступления «турецко-татарскому языку».
Из-за конфликта его домашних с преподавателем российской истории и немецкого, неким Ивановым, Лев Толстой по результатам года имел неуспеваемость по соответствующим предметам и должен был заново пройти программу первого курса. Во избежание полного повторения курса он перешёл на юридический факультет, где его проблемы с оценками по российской истории и немецкому продолжались. На последнем был выдающийся ученый-цивилист Мейер; Толстой одно время очень заинтересовался его лекциями и даже взял себе специальную тему для разработки — сравнение «Esprit des lois» Монтескьё и Екатерининского «Наказа». Из этого, однако, ничего не вышло: ему вскоре надоело работать. На юридическом факультете Лев Толстой пробыл менее двух лет: «всегда ему было трудно всякое навязанное другими образование, и всему, чему он в жизни выучился, — он выучился сам, вдруг, быстро, усиленным трудом», — пишет Толстая в своих «Материалах к биографии Л. Н. Толстого».
Неуспешность университетских занятий Толстого — едва ли простая случайность. Будучи одним из истинно великих мудрецов в смысле уменья вдуматься в цель и назначение человеческой жизни, Толстой в то же время лишен способности мыслить научно, то есть подчинять свою мысль результатам исследования. Ненаучность его ума особенно ясно сказывается в тех требованиях, которые он предъявляет к научным исследованиям, ценя в них не правильность метода и приемов, а исключительно цель. От астронома он требует указаний путей к достижению счастья человечества — а философии ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых достигли науки точные.
Начало литературной деятельности
Бросив университет, Толстой с весны 1847 года поселяется в Ясной Поляне. Что он там делал, известно из «Утра помещика»: здесь надо только подставить фамилию «Толстой» вместо «Нехлюдов», чтобы получить достоверный рассказ о житье его в деревне.
Попытка Толстого стать благодетелем своих мужиков замечательна как иллюстрация того, что барская филантропия не способна оздоровить крепостной быт, и как страница из истории порывов Толстого. Он стоит вне связи с демократическими течениями второй половины 1840-х годов, совершенно не коснувшимися Толстого.
Он весьма мало следил за журналистикой; хотя его попытка чем-нибудь сгладить вину барства перед народом относится к тому же году, когда появились «Антон Горемыка» Григоровича и начало «Записок охотника» Тургенева, но это простая случайность. Если и были тут литературные влияния, то гораздо более старого происхождения: Толстой очень увлекался Руссо, ненавистником цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте.
Мужики, однако, не всецело захватили Толстого: он скоро уехал в Петербург и весной 1848 г начал держать экзамен на кандидата прав. Два экзамена, из уголовного права и уголовного судопроизводства, он сдал благополучно, затем это ему надоело, и он уехал в деревню.
Позднее он наезжал в Москву, где часто поддавался унаследованной страсти к игре, немало расстраивая этим свои денежные дела. В этот период жизни Толстой особенно страстно интересовался музыкой (он недурно играл на рояле и очень любил классических композиторов). Преувеличенное по отношению к большинству людей описание того действия, которое производит «страстная» музыка, автор «Крейцеровой сонаты» почерпнул из ощущений, возбуждаемых миром звуков в его собственной душе.
Развитию любви Толстого к музыке содействовало и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г он встретился в весьма мало подходящей обстановке танцкласса с даровитым, но сбившимся с пути немцем-музыкантом, которого впоследствии описал в «Альберте». Толстому пришла мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл. Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту.
Так прошло после оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну приехал служивший на Кавказе брат Толстого, Николай, и стал его звать туда. Толстой долго не сдавался на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не помог решению. Чтобы расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума — и весной 1851 года Толстой торопливо уехал из Москвы на Кавказ, сначала без всякой определенной цели. Вскоре он решил поступить на военную службу, но явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно было добыть, и Толстой прожил около 5 месяцев в полном уединении в Пятигорске, в простой избе. Значительную часть времени он проводил на охоте, в обществе казака Епишки, фигурирующего в «Казаках» под именем Ерошки.
Осенью 1851 г. Толстой, сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ую батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей в казацкой станице Старогладове, на берегу Терека, под Кизляром. С легким изменением подробностей она во всей своей полудикой оригинальности изображена в «Казаках». Те же «Казаки» дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего из столичного омута Толстого, если мы подставим фамилию «Толстой» вместо фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Толстой-Оленин, двойственного характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с себя пыль и копоть цивилизации и жить на освежающем, ясном лоне природы, вне пустых условностей городского и в особенности великосветского быта, тут и желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в этом «пустом» быту, тут и тяжкое сознание проступков против строгих требований истинной морали.
В глухой станице Толстой обрел лучшую часть самого себя: он стал писать и в 1852 году отослал в редакцию «Современника» первую часть автобиографической трилогии: «Детство».
Как всё в Толстом сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало его литературной деятельности. По-видимому, «Детство» — в буквальном смысле первенец Толстого: по крайней мере, в числе многочисленных биографических фактов, собранных друзьями и почитателями его, нет никаких данных, указывающих на то, что Толстой раньше пытался написать что-нибудь в литературной форме. Нет никаких намеков на ранние литературные поползновения и в произведениях Толстого, представляющих историю всех его мыслей, поступков, вкусов и т. д. Сравнительно позднее начало увенчавшегося такою небывалой удачей поприща очень характерно для Толстого: он никогда не был профессиональным литератором, понимая профессиональность не в смысле профессии, дающей средства к жизни, а в менее узком смысле преобладания литературных интересов. Чисто литературные интересы всегда стояли у Толстого на втором плане: он писал, когда хотелось писать и вполне назревала потребность высказаться, а в обычное время он светский человек, офицер, помещик, педагог, мировой посредник, проповедник, учитель жизни и т. д. Он никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к сердцу интересы литературных партий, далеко не охотно беседует о литературе, всегда предпочитая разговоры о вопросах веры, морали, общественных отношений. Ни одно произведение его, говоря словами Тургенева, не «воняет литературою», то есть не вышло из книжных настроений, из литературной замкнутости.
Военная карьера
Получив рукопись «Детства», редактор «Современника» Некрасов сразу распознал её литературную ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а в голове его роятся планы «Утра помещика», «Набега», «Казаков». Напечатанное в «Современнике» 1852 г «Детство», подписанное скромными инициалами Л. Н. Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять к корифеям молодой литературной школы наряду с пользовавшимися уже тогда громкой литературною известностью Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Островским. Критика — Аполлон Григорьев, Анненков, Дружинин, Чернышевский — оценила и глубину психологического анализа, и серьёзность авторских намерений, и яркую выпуклость реализма при всей правдивости ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни было вульгарности.
На Кавказе скоро произведенный в офицеры Толстой оставался два года, участвуя во многих стычках и подвергаясь всем опасностями боевой кавказской жизни. Он имел права и притязания на Георгиевский крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в конце 1853 г вспыхнула Крымская война, Толстой перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854 г по конец августа 1855 г был в Севастополе.
Все ужасы, лишения и страдания, выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Толстой. Он долго жил на страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении при Чёрной, был при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Несмотря на все ужасы осады, к которым он скоро привык, как и все прочие эпически-храбрые севастопольцы, Толстой написал в это время боевой рассказ из кавказской жизни «Рубка леса» и первый из трех «Севастопольских рассказов» «Севастополь в декабре 1854 г.». Этот последний рассказ он отправил в «Современник». Тотчас же напечатанный, рассказ был с жадностью прочитан всею Россией и произвел потрясающее впечатление картиною ужасов, выпавших на долю защитников Севастополя. Рассказ был замечен императором Николаем; он велел беречь даровитого офицера, что, однако, было неисполнимо для Толстого, не хотевшего перейти в разряд ненавидимых им «штабных».
За оборону Севастополя Толстой был награждён орденом Св. Анны с надписью «За храбрость» и медалями «За защиту Севастополя» и «В память войны 1853—1856 гг.». Окруженный блеском известности и, пользуясь репутацией очень храброго офицера, Толстой имел все шансы на карьеру, но сам себе «испортил» её. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать сделанного для детей «Соединения разных вариантов былин в одну» в его педагогических сочинениях) он побаловался стихами: написал сатирическую песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 (16) августа 1855 года, когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего, неблагоразумно атаковал Федюхинские высоты. Песенка (Как четвёртого числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех и, конечно, повредила автору. Тотчас после штурма 27 августа (8 сентября) Толстой был послан курьером в Петербург, где написал «Севастополь в мае 1855 г.» и «Севастополь в августе 1855 г.».
«Севастопольские рассказы», окончательно укрепившие известность Толстого как одной из главных «надежд» нового литературного поколения, до известной степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10—12 лет спустя Толстой с таким гениальным мастерством развернул в «Войне и мире». Первый в русской, да и едва ли не во всемирной литературе, Толстой занялся трезвым анализом боевой жизни, первый отнесся к ней без всякой экзальтации. Он низвел воинскую доблесть с пьедестала сплошного «геройства», но вместе с тем возвеличил её как никто. Он показал, что храбрец данного момента за минуту до того и минуту спустя такой же человек, как и все: хороший — если он всегда такой, мелочный, завистливый, нечестный — если он был таким, пока обстоятельства не потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской доблести в стиле Марлинского, Толстой ярко выставил на вид величие геройства простого, ни во что не драпирующегося, но лезущего вперед, делающего только то, что надо: если надо — так прятаться, если надо — так умирать. Бесконечно полюбил за это Толстой под Севастополем простого солдата и в его лице весь вообще русский народ.
Семья
В конце 1850-х Толстой познакомился с Софьей Андреевной Берс (1844—1919), дочерью московского доктора из остзейских немцев. Ему шёл уже четвёртый десяток, Софье Андреевне было всего 17 лет. Ему казалось, что разница эта очень велика, что увенчайся даже его любовь взаимностью, брак был бы несчастлив и рано или поздно молодая женщина полюбила бы другого, тоже молодого и не «отжившего» человека. Исходя из волновавшего его личного мотива, он пишет свой первый роман, «Семейное счастье», в котором сюжет развивается именно по этому пути.
В действительности роман Толстого разыгрался совершенно иначе. Три года вынесши в сердце своем страсть к Софье, Толстой осенью 1862 года женился на ней, и на долю его выпала самая большая полнота семейного счастия, какая только бывает на земле. В лице своей жены он нашёл не только вернейшего и преданнейшего друга, но и незаменимую помощницу во всех делах, практических и литературных. По семи раз она переписывала без конца им переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения, причем своего рода стенограммы, то есть не окончательно договоренные мысли, не дописанные слова и обороты под её опытною в дешифрировании этого рода рукою часто получали ясное и определенное выражение. Для Толстого наступает самый светлый период его жизни — упоения личным счастьем, очень значительного благодаря практичности Софьи Андреевны, материального благосостояния, величайшего, легко дающегося напряжения литературного творчества и в связи с ним небывалой славы всероссийской, а затем и всемирной.
Дети:
Сергей (1863—1947)
Татьяна (1864—1950). С 1899 замужем за Михаилом Сергеевичем Сухотиным. В 1917—1923 была хранителем музея-усадьбы. В 1925 с дочерью эмигрировала. Дочь Татьяна Михайловна Сухотина-Альбертини 1905—1996
Илья (22.05.1866—11.12.1933)
Лев (1869—1945)
Мария (1871—1906) Похоронена в с. Кочеты Крапивенского уезда. С 1897 замужем за Николаем Леонидовичем Оболенским (1872—1934)
Пётр (1872—1873)
Николай (1874—1875)
Варвара (1875—1875)
Андрей (1877—1916)
Михаил (1879—1944)
Алексей (1881—1886)
Александра (1884—1979)
Иван (1888—1895)
Однако отношения Толстого с женой не были безоблачными. Между ними часто возникали ссоры, в том числе в связи с образом жизни, который Толстой избрал для себя.
Расцвет творчества
В течение первых 10—12 лет после женитьбы он создает «Войну и мир» и «Анну Каренину». На рубеже этой второй эпохи литературной жизни Толстого стоят задуманные ещё в 1852 и законченные в 1861—62 гг. «Казаки», первое из произведений, в которых великий талант Толстого дошёл до размеров гения. Впервые во всемирной литературе с такою яркостью и определенностью была показана разница между изломанностью культурного человека, отсутствием в нём сильных, ясных настроений — и непосредственностью людей, близких к природе.
Толстой показал, что вовсе не в том особенность людей, близких к природе, что они хороши или дурны. Нельзя назвать хорошими героев произведений Толстого лихого конокрада Лукашку, своего рода распутную девку Марьянку, пропойцу Ерошку. Но нельзя их назвать и дурными, потому что у них нет сознания зла; Ерошка прямо убежден, что «ни в чём греха нет». Казаки Толстого — просто живые люди, у которых ни одно душевное движение не затуманено рефлексией. «Казаки» не были своевременно оценены. Слишком тогда все гордились «прогрессом» и успехом цивилизации, чтобы заинтересоваться тем, как представитель культуры спасовал пред силою непосредственных душевных движений каких-то полудикарей.
«Война и мир»
Небывалый успех выпал на долю «Войны и мира». Отрывок из романа под названием «1805 г.» появился в «Русском вестнике» 1865 г.; в 1868 г вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные две.
Признанная критикою всего мира величайшим эпическим произведением новой европейской литературы, «Война и мир» поражает уже с чисто технической точки зрения размерами своего беллетристического полотна. Только в живописи можно найти некоторую параллель в огромных картинах Паоло Веронезе в венецианском Дворце дожей, где тоже сотни лиц выписаны с удивительною отчетливостью и индивидуальным выражением. В романе Толстого представлены все классы общества, от императоров и королей до последнего солдата, все возрасты, все темпераменты и на пространстве целого царствования Александра I.
«Анна Каренина»
Бесконечно радостного упоения блаженством бытия уже нет в «Анне Карениной», относящейся к 1873—76 гг. Есть ещё много отрадного переживания в почти автобиографическом романе Лёвина и Кити, но уже столько горечи в изображении семейной жизни Долли, в несчастном завершении любви Анны Карениной и Вронского, столько тревоги в душевной жизни Лёвина, что в общем этот роман является уже переходом к третьему периоду литературной деятельности Толстого.
«Анну Каренину» постигла весьма странная участь: все отдавали полную дань удивления и восхищения техническому мастерству, с которым она написана, но никто не понял сокровенного смысла романа. Отчасти потому, что роман печатался в реакционном журнале, мелкие интересы, выведенные в первых главах, были поняты многими как авторские идеалы, — и в эту ошибку впал даже такой близко знавший Толстого человек и великий почитатель его, как Тургенев. На тревогу Лёвина смотрели просто как на блажь. В действительности душевное беспокойство, омрачавшее счастие Лёвина, было началом того великого кризиса в духовной жизни Толстого, который назревал в нём с самого раннего детства, принял вполне определенные очертания в психологии Нехлюдова и Оленина и только на время был усыплен полосою безоблачного семейного и всякого иного счастия.
«Если бы, — говорит он в своей „Исповеди“ об этом времени, — пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы не знал, что сказать».
Ужас заключался в том, что, будучи в цвете сил и здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться достигнутым благополучием; ему стало «нечем жить», потому что он не мог себе уяснить цель и смысл жизни.
В январе 1871 года Толстой отправил А. А. Фету письмо: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану»
6 декабря 1908 года Толстой записал в дневнике: «Люди любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и т. п., которые им кажутся очень важными»
Летом 1909 года один из посетителей Ясной Поляны выражал свой восторг и благодарность за создание «Войны и мира» и «Анны Карениной». Толстой ответил: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Я приписываю значение совсем другим своим книгам (религиозным!)».
В сфере материальных интересов он стал говорить себе: «Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии — 300 голов лошадей, а потом?»; в сфере литературной: «Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!». Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя: «зачем?»; рассуждая «о том, как народ может достигнуть благосостояния», он «вдруг говорил себе: а мне что за дело?» В общем, он «почувствовал, что то, на чём он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет». Естественным результатом была мысль о самоубийстве.
«Я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от неё и, между тем, чего-то ещё надеялся от неё».
Философия
Лев Толстой явился родоначальником движения толстовства, одним из основополагающих тезисов которого является Евангельское «непротивление злу силою».
Эта позиция непротивленчества зафиксирована, согласно Толстому, в многочисленных местах Евангелия и есть стержень учения Христа, как, впрочем, и буддизма.
Сущность христианства, согласно Толстому, можно выразить в простом правиле: «Будь добрым и не противодействуй злу силою». «Будь добрым» — это положительное, деятельное содержание нравственности, которое включает в себя все заповеди Нового Завета — возлюби Бога, возлюби ближнего своего как самого себя и т. д. — все деятельное содержание учения Христа. Но если на добро мы отвечаем добром — мы не делаем ничего особенного, «не так ли поступают и язычники?» В этом случае мы находимся в рамках циклических, замкнутых отношений ответного дара: «ты — мне, я — тебе», в которых нет моральности, поскольку мы как бы «платим» за добро, содеянное нам. Другое дело, если мы на зло отвечаем добром. В этом и проявляется высшая нравственность, поскольку мы на себе останавливаем цепочку зла. Ведь зло существует (распространяется) в причинных цепочках зла как ответ на зло злом, а добро, наоборот, — в причинных цепочках добра как ответ на добро добром. Поэтому отвечать злом на зло, насилием на насилие означает давать злу распространяться через нас. Невозможно признать ответное на зло силовое действие остающимся в лоне добра. Поэтому единственный ответ на зло, осуществляемое против нас, может быть только слово, только жест, обращенный к совести, но не противодействие силой! В этом состоит отрицательное, «недеятельное» содержание нравственности. Таким образом, общее правило нравственности можно переформулировать следующим образом: творить новые цепочки добра (положительная, деятельная часть нравственности) и останавливать на себе распространение цепочек зла («не противиться злу силою» — отрицательная, недеятельная часть нравственности). Это означает, отдаривать мир добром сверхмеры — не только за все доброе, содеянное нам (что естественно), но и за все злое. Таким путем, мы не замыкаем добро в дискретных актах взаимного обмена, но делаем добро нашей судьбой — останавливая на себе распространение бесконечных цепочек зла и порождая бесконечные цепочки добра.
Радикальность такой «недейственной» по отношению к злу позиции оправдывается абсолютной верой в Бога, в его провиденциальность, мудрость и справедливость. Только Бог вправе судить Других, останавливать их действие силою. «Мне отмщение и аз воздам за зло» — такой эпиграф ставит Толстой в начале «Анны Карениной». Для христианина доступно единственное средство против зла — проповедь, обращение к совести. В этом также проявляется истинная вера, ведь если мы рискуем своей жизнью ради пробуждения совести в злой воле, значит мы на деле верим в Бога, полагаемся на его Волю и верим в то, что человек как создание Божье от природы добр, что он может обратиться. И, наконец, в чём ином можно усмотреть осуждение этого мира, как не в том, чтобы не участвовать в нём злым действием. Так, монахи «умирают» для этого мира, что по сути должно означать, что их действие в нём сведено к минимуму, а вся жизнь оказывается в духе — в слове Божьем. И, конечно, не может быть справедливых войн, справедливого смертного приговора и т. д. Вдумайтесь в заветы — «не суди», «просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся», «и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду», «любите врагов ваших, благославляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас», «не протився злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», «кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» и т. д. Ведь везде проповедано полное подчинение злой воле, но с условием обращения к ней в слове, в поучении.
В качестве аргумента в пользу позиции Толстого, можно обратить внимание на радикальное отличие Нового Завета от Ветхого, состоящее в том, что на место противодействия злу делом (насилием) «око за око, зуб за зуб», выступает противление злу только словом, не силой. Учение, которое основывается на непротивлении злу силой нарушает естественную симметрию природы, проявляющуюся в связанности действия и противодействия, акции и реакции — и впервые порождает сферу нравственности по ту сторону всякого утилитаризма и взаимной выгоды как бесконечную активность добра.
Здесь следует указать, что зло, о котором идет речь, следует отличать от простого вреда. Зло — это намеренность некоторой воли против другой воли, а вред — это случайное стечение обстоятельств места и времени. Так, стихийные бедствия, случайные неудачи, потери и т. д. есть вред, против которого мы можем и должны активно действовать. Но другое дело злонамеренная воля — против неё и возникает принцип «непротивления злу силою».
Против позиции непротивления выступил Ильин И. А. в своей работе «О сопротивлении злу силою». Вокруг этой темы в русской эмигрантской среде в 1925 году разгорелись до сих пор не утихающие споры, в которых принимали участие многие русские философы того времени.
Вам, молодым людям, людям 20 столетия, людям будущего, если вы точно хотите исполнить свое высшее человеческое назначение, надо прежде всего освободиться, во-первых, от суеверия о том, что вы знаете, в какую форму должно сложиться человеческое общество будущего, во-вторых, от суеверия патриотизма, чешского или славянского, в-третьих, от суеверия науки, то есть слепого доверия всему тому, что вам передают под фирмой научной истины, в том числе и разные экономические и социалистические теории, в-четвёртых, от главного суеверия, источника всех зол нашего времени, о том, что религия отжила свое время, а есть дело прошлого. Освободившись же от этих суеверий, вам надо прежде всего постараться изучить все то, что в области определения истинных основ, религиозных основ жизни сделано всеми величайшими мыслителями мира, и, усвоив разумное, религиозное мировоззрение, исполнять его требования не для того, чтобы достигнуть вами или кем бы то ни было определенной цели, а для того, чтобы исполнить свое назначение человека, несомненно ведущее к неведомой нам, но несомненной благой цели.
Последние годы жизни Льва Толстого
Мучаясь своей принадлежностью к высшему обществу, возможностью жить лучше, чем рядом находившиеся крестьяне, Толстой в октябре 1910 года, выполняя своё решение прожить последние годы соответственно своим взглядам, тайно покинул Ясную Поляну, отрекшись от «круга богатых и учёных». Своё последнее путешествие он начал на станции Козлова Засека. По дороге он заболел воспалением лёгких и вынужден был сделать остановку на маленькой станции Астапово (ныне Лев Толстой, Липецкая область), где 7(20) ноября и умер.
10(23) ноября 1910 года писателя похоронили в Ясной Поляне, на краю оврага в лесу, где в детстве он вместе с братом искал «зелёную палочку», хранившую «секрет», как сделать всех людей счастливыми.
Роковые женщины: жестокие игры на мужских нервах
Человек, который вернул нам Льва Толстого
Великий писатель, многодетный отец и духовный лидер: сложная семейная жизнь Льва Толстого
Жена гения: спутница жизни и героиня романов Льва Толстого
