История написания
Январь 1881 года. Иван Аксаков, "самый знаменитый славянофил", "единственный славянофил-деятель", только что открывший в Москве газету "Русь", просит у Лескова что-нибудь беллетристическое. Понимает риск (у Лескова - опасная репутация). Но просит. Две реплики из их переписки в сущности начинают наш сюжет. Аксаков-Лескову,4 января 1881 года, из Москвы в Петербург: ":Я не очень жалую глумления. Выругать серьезно, разгромить подлость и мерзость - это не имеет того растлевающего душу действия, как хихиканье: Надо бить дубьем, а не угощать щелчком: Поняли?" Лесков-Аксакову, 7 января 1881 года, из Петербурга в Москву: ""Понял": Но я не совсем с Вами согласен насчет "хихиканья": Хихикал Гоголь: и тожде совершал несчастный Чернышевский: Почему так гадка и вредна в Ваших глазах тихая, но язвительная шутка, в которой "хихиканье" не является бесшабашным, а бережет идеал?.. Вы говорите: "их надо дубьем": А они дубья-то Вашего и не боятся, а от моих шпилек морщатся".
Именно "Левшу" вынашивает в эту пору Лесков и именно к "Левше" психологически готовит Аксакова. "Это не дерзко, а ласково, хотя не без некоторой правды в глаза",- еще раз предупреждает он Аксакова 12 мая. Через неделю Лесков везет в Москву рукопись. Читает вслух. Оставляет. Осенью, тремя порциями, Аксаков публикует лесковскую сказку в своей газете. Впрочем, лучше сказать:легенду. Басню. Или уж вовсе по-лесковски: "баснословие". Именно это словцо употребил Лесков в авторском предисловии. Предисловие важное, на него надо обратить внимание. Лесков пишет: "Я не могу сказать, где именно родилась первая заводка баснословия о стальной блохе, то есть завелась ли она в Туле, на Ижме или в Сестрорецке: Я записал эту легенду в Сестрорецке: от старого оружейника: Рассказчик два года тому назад был еще в добрых силах и в свежей памяти; он охотно вспоминал старину: читал божественные книги: разводил канареек. Люди к нему относились с почтением". Опять-таки современный читатель, привыкший к коварной манере лесковского сказывания, не обманется этим "старым оружейником" и легко разгадает предисловие как стилистический прием, не чуждый веселой мистификации. Тогдашний читатель не столь искушен, так что лесковскому вступлению суждена в судьбе "Левши" достаточно каверзная роль. Но для этого "Левша" должен еще войти в литературный процесс. А это дело хитрое. В московской газете критики рассказ не замечают. Впрочем, замечают и даже "хвалят" - во время домашних чтений и обсуждений, но в печати - ни слова. Предстоит издать "Левшу" в столице.
Весной 1882 года "Левшу" печатает отдельной книжкой Алексей Суворин. Едва "Левша" выходит из суворинской типографии, как откликаются две крупнейшие петербургские газеты: "Новое время" и "Голос". Насчет "Нового времени". Не будем обольщаться его бескорыстием: издает газету все тот же Суворин; в сущности, он рекламирует собственную продукцию.
Затем Леско садится и пишет объяснение. Известное "Литературное объяснение", которое впоследствии со страниц "Нового времени" шагнет в Собрание сочинений и пойдет гулять по работам литературоведов. Лесков объявляет публике, что никакой "старой легенды" о стальной блохе нет в природе, а легенду эту он, Николай Лесков, сочинил "в мае месяце прошлого года". Что же до отзывов "Нового времени", которое нашло, будто народ в рассказе несколько принижен, и "Голоса", которому показалось, что народ в рассказе, напротив, очень польщен, то он, Николай Лесков, не имел подобных намерений и не ставил своею целью ни "принизить русский народ", ни "польстить ему". Объяснение выдержано в живом тоне, полном чисто лесковского лукавства, или, как сказал бы И. Аксаков, "хихиканья".
Однако на этом критический бой вокруг "Левши" не заканчивается: более того, самые тяжкие удары еще впереди. Тяжелая артиллерия не заставляет себя ждать: летом того же 1882 года по поводу "Левши" выступают три самых влиятельных столичных журнала: "Дело", "Вестник Европы" и "Отечественные записки". Все три журнала дают о "Левше" анонимные отзывы. Если для газет того времени эта форма обыкновенна, то в журнале она говорит о том, что явлению не придается значения. Отзывы краткие и идут "третьим разрядом" в общих библиографических подборках, чуть не на задней обложке. Наконец, все три отзыва - отрицательны.
Журнал "Дело", детище Благосветлова и Шелгунова, прямой наследник того самого "Русского слова", в котором Писарев вынес когда-то Стебницкому приговор о бойкоте,- в своей шестой книжке 1882 года пишет об авторе "Левши": "Г. Лесков - жанрист по призванию, хороший бытописатель и отличный рассказчик. На свою беду, он вообразил себя мыслителем, и результаты получились самые плачевные По-видимому, г. Лесков сам все это теперь понял.По крайней мере, Н. С. Лесков мало напоминает собою печально известного Стебницкого, и мы очень рады этому: Все, таким образом, устроилось к общему благополучию. В барышах даже мы, рецензенты, потому что хвалить гораздо приятнее, нежели порицать, и, кроме того, мы избавляемся от скучнейшей необходимости вести теоретические разговоры с людьми, у которых, по грубоватой пословице, на рубль амбиции и на грош амуниции. "Сказ" г. Лескова принадлежит к числу его мирных, так сказать, произведений, и мы с легким сердцем можем рекомендовать его вниманию читателей.Мы не думаем, что его объяснение ("Предисловие".) было простым facon de parler" (краснобайством). "Таким образом, авторское участие г. Лескова: в "Сказе" ограничивается простым стенографированием: Надо отдать справедливость г. Лескову: стенограф он прекрасный:" После такого комплимента рецензент "Дела" с хорошо рассчитанным простодушием излагает "застенографированную" г. Лесковым легенду: "Наши мастеровые: не посрамили земли русской. Они: как думает читатель, что сделали они? Разумеется, мы этого ему не скажем: пусть раскошеливается на 40 копеек за брошюру. Надо же, в самом деле, чтобы и г. Лесков заработал себе что-нибудь, и мы его коммерции подрывать не желаем, да и сам читатель, приобретя брошюру, будет нам благодарен. В наше время, когда крепостное право отошло в область предания и чесать пятки на сон грядущий уже некому, подобные "сказы" могут оказать значительную услугу".
В июле 1882 года на лесковский рассказ откликнулся умеренный и респектабельный "Вестник Европы". Он аннотировал "Левшу" на последней обложке, совсем кратко, но с тою уравновешенной точностью, в которой угадывалась рука уважаемого редактора, профессора М. Стасюлевича: "К числу легенд самой последней формации принадлежит и легенда о "стальной блохе", зародившаяся, как видно: в среде фабричного люда. (Похоже, что и Стасюлевич воспринял лесковское "Предисловие" буквально, но, в отличие от "Дела", в "Вестнике Европы" по этому поводу решили не иронизировать.- Л. А.): Эту легенду можно назвать народною: в ней отразилась известная наша черта - склонность к иронии над своею собственной судьбой, и рядом с этим бахвальство своей удалью, помрачающею в сказке кропотливую науку иностранцев, но, в конце концов, эта сметка и удаль, не знающая себе препон в области фантазии, в действительности не может одолеть самых ничтожных препятствий. Эта двойственность морали народной сказки удачно отразилась и в пересказе г. Лескова. (Следует пересказ.): Вся сказка как будто предназначена на поддержку теории г. Аксакова о сверхъестественных способностях нашего народа, не нуждающегося в западной цивилизации,- и вместе с тем заключает в себе злую и меткую сатиру на эту же самую теорию".
Отзыв, опубликованный в июньской книжке "Отечественных записок" 1882 года, начинается так: "В настоящее время, когда: когда так невесело живется:"А рука чувствуется, и более всего знаете, чья? Редактора журнала, Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Его дыханье! "В настоящее время, когда: когда так невесело живется, г. Лесков придумал развлечение - рассказывать сказки, или сказы, как он их, вероятно, для большей важности, называет. Такова рассказанная им давно всем известная (опять! Все бьют в одну точку; Лесков уже, наверное, проклял придуманного им "старого оружейника".) сказка о стальной блохе, которую: наши тульские мастера подковали: на посрамление, конечно, всей английской промышленности:О, г. Лесков - это - преизобретательный человек. Сказ выходит как раз ко времени: и развлекает, и мысли дурные разгоняет, и в то же время подъем русского духа может производить: "Мы люди бедные: а у нас глаз пристрелявши". Вот и у г. Лескова глаз тоже так пристрелявши, что он сразу видит, что по времени требуется: В Сестрорецке или в Туле:. (автор журнала иронизирует над предисловием Лескова, где тот "не может сказать, где именно родилась" рассказанная им легенда.) мы думаем, что это решительно все равно, так как баснословие это не особенно важно, и Тула и Сестрорецк, вероятно, охотно уступят его г. Лескову, сделавшему из него такую длинную эпопею и сочинившему, вероятно, добрую его половину:" Далее рецензент "Отечественных записок" высказывается по поводу мечтательного "парения" автора "высоко-высоко над Европой". Журнал находит это "парение" несерьезным, но это еще не главный удар. Главный же нанесен там, где мы не "парим", а "падаем". "Отечественные записки" не обманулись теми сатирическими нотами лесковского "Сказа", которые, как мы помним, напугали газету "Новое время". В "Отечественных записках" не испугались. Но и не растрогались. Пересказав сцены, где бедного лесковского героя насмерть мордуют жандармы, рецензент замечает: "Это для г. Лескова даже либерально. Впрочем, он любит иногда вытанцовывать либеральные танцы, вспоминая, вероятно, то время, когда он не был еще изгнан из либерального эдема.Либерализм этот в особенности неприятен, и как, право, жаль, что нет теперь такого Левши, который заковал бы его хоть на одну ногу, чтоб он, по крайней мере, не танцевал либеральных танцев. А сказки и при одной ноге рассказывать можно".
Николай Михайловский; в статье о Лескове (1897) он назвал "Левшу" анекдотом и вздором. Авторитет последнего великого народника был так высок, что ему невольно поддались и новые люди, шедшие в ту пору в критику.
Один из первых "символистов" Аким Волынский, издавший в 1897 году серьезную и интересную книгу о Лескове, вывел "Левшу" за пределы разговора и отнес его к "погремушкам диковинного краснобайства".
Один из первых критиков-марксистов Евгений Соловьев-Андреевич, явно имея в виду и "Левшу", назвал "вычурный стиль" лесковских сказов "позором нашей литературы и нашего языка".
На следующем этапе в дело вступили полковники. В начале 1900-х годов артиллерийский полковник Зыбин, работавший над историей Тульского оружейного завода, обнаружил в его архивах дело, из которого выяснил, что во времена матушки Екатерины из Тулы в Англию были посланы совершенствоваться в ремесле два молодых человека. Послать их послали, потом о посланных забыли и деньги переводить им перестали. Тогда хитрые англичане принялись соблазнять русских мастеров остаться. Один соблазнился - впоследствии он спился в Англии, другой же с негодованием отверг английские предложения и вернулся в Россию. Полковник Зыбин опубликовал свои изыскания в журнале "Оружейный сборник" (№ 1 за 1905 год) и объявил,что нашел источники той самой народной легенды, которую Лесков, как известно, изложил в "Левше". От полковника Зыбина берет начало совершенно новый угол зрения, под которым осмысляется лесковский рассказ,- отныне ему ищут источники.
В поле зрения исследователей попадает еще один полковник - Болонин, тоже оружейник, на сей раз сестрорецкий,- с ним Лесков встречался летом 1878 года. Беседы их слышал двенадцатилетний сын Лескова Андрей. Он-то, Андрей Лесков, вспоследствии удостоверил, что писатель доискивался у полковника Болонина "и вообще у кого только можно" - подтвердить "ходившее присловье" о подкованной туляками английской стальной блохе, а "все улыбались", говорили, что "что-то слышали, но что все это, мол, пустое".
За сто лет существования "Левши" литературоведы и историки просеяли горы материала в поисках корней этой легенды. Выводы таких знатоков, как В. Ашурков, Э. Литвин, И. Серман, Б. Бухштаб и А. Кудюров, можно сгруппировать. Первый источник - поговорки. "Немец обезьяну выдумал", а "туляки блоху подковали". Да, это в "Левшу" заложено. Но сплетено и переосмыслено заново. Не в том даже дело, что немца с обезьяной сменил англичанин с блохой, а в том, что смысл главной побасенки повернут: поговорка о туляке - насмешливая: кому подкованная блоха нужна? Лесков, стало быть, вел свою борозду наискосок общепринятому.
Затем - исторические анекдоты, до которых Лесков был большой охотник. Он прямо-таки выискивал их в старых и новых книгах. В частности, Лесков изучал сборник анекдотов, "касающихся покойного императора Александра Павловича", анекдоты эти он мог еще в детстве слышать от отца. Мог слышать на Орловщине и народные сказы об атамане Платове,- впрочем, легендарный атаман в этих народных сказах опять-таки был не таким, как в "Сказе" Лескова:
Наконец,- журнальные материалы о всякого рода диковинных умельцах, вроде фельетона В. Бурнашева об Илье Юницыне, делавшем железные замки "не больше почти блохи". Исследователи спорят о том, разыскал или не разыскал Лесков этот фельетон в подшивке "Северной пчелы" за 1834 год - Лесков работал в этой же газете тридцать лет спустя. Так или иначе, с изысканиями Бурнашева (где наши, действительно, беспрестанно затыкают за пояс иностранцев) Лесков был знаком; по поводу одного из них - "О целебных свойствах лоснящейся сажи" - Лесков писал с издевкой: "На Западе такого добра уже нет, и Запад придет к нам: за нашею сажею, и от нас будет зависеть, дать им нашей копоти или не давать; а цену, понятно, можем спросить какую захотим. Конкурентов нам не будет". К "Левше" это рассуждение прямого отношения, может быть, и не имеет, но оно проясняет вопрос о том, склонен или не склонен был автор "Левши" закидывать Запад шапками, или, как писали "Отечественные записки",- "парить высоко-высоко над Европой: припевая: ай, люли - се тре жули". Нет, не склонен.
В ходе начатых с 1905 года поисков обрисовалось, однако, интересное положение. Ищут источники, рассуждают о прототипах, оценивают фактическую основу деталей. А исходят при этом из молчаливой уверенности, что рассказ, само собой, давно всем известен, что он прочно вошел в неоспоримый культурный фонд. Вот это действительно открытие. Приговор радикальной критики, предрекшей "Левше" судьбу третьеразрядного анекдота, не столько опровергнут, сколько забыт. Россия голосует за "Левшу". Рассказ "сам собой" начинает прорастать в читательское сознание, он как бы незаметно входит в воздух русской культуры. И это - главное, хоть и непроизвольное, открытие полковника С. А. Зыбина.
История издания
Не будем преувеличивать широту этого первого признания. Пять изданий "Левши", вышедшие за первые двадцать лет его существования,[ Не считая газеты "Русь", это книжки 1882 и 1894 годов плюс все три Собрания сочинений Лескова. Тиражи тогда не объявлялись, но "рекордная" подписка, собранная первым лесковским томом суворинского издания в 1889 году - 2 тысячи,- позволяет предположить, что все пять первых изданий "Левши" вряд ли скопили намного больше десяти тысяч экземпляров этой вещи.] отнюдь не вывели рассказ за узкие пределы "читающей публики". В народ он еще не пошел. Характерно, что Лев Толстой, хорошо знавший Лескова, восторгавшийся "Скоморохом Памфалоном", вставивший "Под Рождество обидели" в "Круг чтения" и отобравший для "Посредника" "Фигуру" и "Христа в гостях у мужика", - "Левшу" не взял никуда. Толстого смущали "мудреные словечки" вроде "безабелье": в народе так не говорят: Толстой был прав: в ту пору это было еще не народное чтение. "Левше" еще предстояло выйти на широкий читательский простор. В новом веке.
Между тем после того как в 1902 году поступил к подписчикам четвертый том приложенного А. Ф. Марксом к "Ниве" лесковского Собрания сочинений, куда "Левша" вошел в ряду других вещей,- рассказ этот исчез с русского книгоиздательского горизонта. Чем объяснить последовавшее пятнадцатилетнее "молчание"? Атаками народнической критики? Инерцией пренебрежительного отношения профессиональных ценителей серьезной литературы? Так или иначе, в серьезную литературу "Левша" возвращается уже с другого хода: в качестве именно народного, массового чтения. Первые шаги робкие. В 1916 году товарищество "Родная речь" издает "Левшу" тоненькой книжечкой в серии, предназначенной для "низов"; на обложке, прямо под заглавием, чуть ли не крупнее его, стоит "цена: 6 копеек". Сейчас эта книжечка - библиографическая редкость.
Но это было начало. Следующий шаг сделан через два года, а лучше сказать: через две революции - в 1918 году. "Левшу" выпускает петроградский "Колос". Гриф: "Для города и деревни". Тираж не указан. Это первое советское издание "Левши". Второе[Если не считать двух организованных изданий на русском языке в Берлине и в Праге.] выходит восемь лет спустя в издательстве "Земля и фабрика". Тираж объявлен: 15 тысяч. Неслыханный для старых времен. Еще год спустя "Левшу" выпускает выходящая в Москве "Крестьянская газета".
