Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления

Двор Августа, его жена, племянники, пасынки, сестра, Агриппа, родственники, домочадцы, друзья, Арей, Меценат, врачи, жрецы, – весь двор вымер. Перейди затем к другому, к смерти не отдельных людей, а целых родов, например, Помпеев. На надгробных памятниках бывает начертано: "Последний такого-то рода". Подумай, сколько усилий затратили предки, чтобы оставить себе преемника – и все же кто-нибудь да должен остаться последним. А затем уже смерть всего рода.

Сидят ли и поныне Пантея или Пергам у гробницы Вера, а Ксабрий или Диотим у гробницы Адриана? Уже самый вопрос смешон. Но если бы они и сидели, то чувствовали бы это почившие? А если бы и чувствовали, то доставило бы это удовольствие? А если бы и доставило удовольствие, то стали бы сидевшие у их гробниц бессмертны? Разве не суждено им сначала превратиться в стариков и старух, а затем умереть? Но что стали бы делать покойники по их смерти? Все это – смрад, меха, наполненные тленом.

Подумав о Сатироне Сократите, представь себе Евтиха или Гимена, вспомнив о Ефрате – Евтихия или Сильвана. Если напомнишь себе об Алкифроне, не забудь Тропеофра, а подумав о Ксенофонте – Критона или Севера. Думая о себе, вспоминай кого-либо из Цезарей, и так поступай во всем.
Затем задай себе вопрос: "Где они все?" Нигде или неведомо где. И тебе станет ясно, что все человеческое – дым, ничто. Особенно, если представишь себе, что однажды изменившееся, уже никогда не возникнет вновь в беспредельности времени. Чего же ты добиваешься? Почему тебе недостаточно провести достойно свой краткий век? Какого материала и каких условий деятельности ты избегаешь? Ибо что такое все это, как не упражнение для разума, созерцающего всю жизнь точным и отвечающим природе вещей взглядом? Не отступай же до тех пор, пока не освоишься со всем этим, как усваивает себе все здоровый желудок, как сильный огонь обращает в пламя и свет все брошенное в него.

Постоянно размышляй о том, что все происходящее ничем не отличается от происходившего ранее и того, что произойдет в будущем. Пусть предстанут перед твоим взором целые периоды жизни и сходные друг с другом положения, которые известны тебе или из собственного опыта или из истории более раннего времени: весь двор Адриана, весь двор Филиппа, Александра, Креза. Ибо повсюду здесь одно и то же, только другие действующие лица.

Окинь сверху взором бесчисленные скопища людей, бесчисленные религиозные обряды, суда, плывущие по всевозможным направлениям и в бурю, и в затишье, многообразие всего возникающего, сущего, исчезающего. Подумай также и о той жизни, которой жили при других, и о той, которой будут жить после тебя, и о той, которой живут теперь варварские племена. Подумай о том, сколько людей вовсе не знают и твоего имени, сколько забудут тебя в самом непродолжительном времени, сколько сейчас, может быть, хвалят тебя, а очень скоро станут порицать, и о том, что нет ничего значительного ни в памяти, ни в славе, ни в чем-либо другом.

Все, что видишь, скоро рушится, а вслед за ним подвергнутся той же участи и наблюдающие это разрушение. И тот, кто умирает в самом преклонном возрасте, не будет иметь никакого преимущества перед умершим прежде времени.

Останавливаясь мыслью на каждом отдельном предмете, представляй его себе уже разложившимся, подвергшимся изменению и как бы гниению или рассеянию, или же обреченным на гибель.

Не презирай смерти, но будь расположен к ней, как к одному из явлений, желаемых природой. Ведь разложение есть явление того же порядка, что молодость, рост, зрелость, прорезывание зубов, обрастание бородой, седина, оплодотворение, беременность, роды и другие действия природы, сопряженные с различными периодами жизни. Поэтому человек рассудительный должен относиться к смерти без упорства, отвращения или кичливости, но ждать ее, как одного из действий природы.

"Лаская своего ребенка", говорил Эпиктет, "следует сказать самому себе: «Быть может завтра он умрет». – "Но ведь это – накликание беды". – "Ничего подобного", отвечал он, "это обозначение одного из действий природы. Иначе и слова: "Колосья пожинаются" также являлись бы накликанием беды".

Виноград зеленый, зрелый, выжатый – все это переход не в то, чего вообще нет, а в то, чего теперь нет.

Если ты негодуешь по поводу чего-либо, то ты забыл о том, что все совершается согласно с природой Целого, о том, что заблуждение другого не касается тебя, о том также, что все совершалось всегда таким образом, будет совершаться и ныне совершается повсюду, и о том, в каком родстве отдельный человек со всем родом человеческим, не по крови и общему происхождению, а по разуму. Ты забыл также о том, что дух каждого есть бог и от него исходит, о том, что ничто не принадлежит никому неотъемлемо, но и его ребенок, и его тело, и самая душа его достались ему из того же источника, о том, что все основано на убеждении, и что каждый живет исключительно настоящим и лишь его может лишиться.

"Человек, ты был гражданином этого великого Града. Не все ли тебе равно, пять лет или три года? Ведь повиновение законам равно для всех. Что же ужасного в том, если из Града отсылает тебя не тиран и не судья неправедный, а та самая природа, которая тебя в нем поселила? Так претор отпускает со сцены принятого им актера". – "Но ведь я же провел не пять действий, а только три". – "Вполне правильно. Но в жизни три действия – это вся пьеса. Ибо конец возвещается тем, кто был некогда виновником возникновения жизни, а теперь является виновником ее прекращения. Ты же ни при чем, как в том, так и в другом. Уйди же из жизни, сохраняя благожелательность, как благожелателен и тот, кто отпускает тебя".

Любая отдельная деятельность, прекратившаяся в урочное время, не терпит зла от самого прекращения, да и тот, кто был занят ею, не терпит зла от ее прекращения. Точно так же и совокупность деятельностей – именуемая жизнью, – если прекратится в урочное время, не претерпит зла от самого прекращения, да и тот, кто вовремя положит конец этому ряду, не испытывает зла. Время же и срок указывает природа, иногда природа каждого в отдельности, как в старости; во всех же случаях без исключения природа Целого, изменение частей которой поддерживает весь мир в вечной юности и расцвете. Все же полезное Целому всегда прекрасно и благовременно. Итак, прекращение жизни ни для кого не есть зло, не являясь постыдным, если оно не зависит от нашего выбора и не противоречит требованиям общественности; но оно есть благо, если оно благовременно для Целого, полезно ему и в своем движении с ним согласуется.

Какая частица безмерного и беспредельного времени уделена каждому из нас? Еще немного – и она исчезнет в вечности. А какая частица всей сущности? Какая – мировой души? На каком клочке земли мы пресмыкаемся? Раздумав над всем этим, не считай важным ничего кроме одного: действовать так, как предписывает твоя природа, и мириться со всем, что создаст общая природа.

Прекращение деятельности, приостановка стремления и способности убеждения и вообще смерть отнюдь еще не есть зло. Подумай только о возрастах, как то детство, юность, молодость, старость. Ведь и в них всякое изменение – смерть. Но разве все это страшно?

Все основано на убеждении; оно же зависит от тебя. Устрани, поэтому, когда пожелаешь, предубеждение и, как моряк, обогнувший скалы, обретешь спокойствие, гладь и тихую пристань.

Отбрось предубеждение и ты спасен. Но кто может помешать тебе его отбросить?

Здоровый глаз должен видеть все доступное зрению и не говорить: "У меня пристрастие к зеленому цвету", ибо это уже признак болезни глаза. Точно так же и здоровые слух и обоняние должны быть готовы воспринять любой звук или запах, а здоровый желудок должен одинаково относиться ко всякой пище, как мельница ко всему, что она предназначена смалывать. Поэтому и душевно здоровый человек должен быть готов ко всякого рода событиям. Тот же, кто говорит: "Мои дети должны остаться в живых, все люди должны хвалить меня, что бы я ни делал", подобен глазу, имеющему пристрастие к зеленому цвету, или зубам, предпочитающим мягкую пищу.

Не презирай смерти, но будь расположен к ней, как к одному из явлений, желаемых природой. Ведь разложение есть явление того же порядка, что молодость, рост, зрелость, прорезывание зубов, обрастание бородой, седина, оплодотворение, беременность, роды и другие действия природы, сопряженные с различными периодами жизни. Поэтому человек рассудительный должен относиться к смерти без упорства, отвращения или кичливости, но ждать ее, как одного из действий природы. И как ты теперь ждешь, пока дитя выйдет из утробы твоей жены, так следует ждать того часа, когда твоя душа сбросит с себя эту оболочку.

Что еще удерживает тебя тут? Все воспринимаемое чувствами изменчиво и неустойчиво, сами чувства смутны и легко поддаются обману, а сама наша душонка – испарина крови. Разве не суетно желание пользоваться славой у таких созданий? Почему же не ожидаешь ты с легким сердцем своего уничтожения или изменения во что-нибудь другое? Но как быть до тех пор, пока не наступил еще этот момент? Чтить и славить богов, делать добро людям, не тяготиться ими, но и не сближаться с ними слишком, помнить, что все, находящееся вне твоего бренного тела и такой же жизненной силы, не принадлежит тебе и от тебя не зависит.

Подумай о том, в каком состоянии будут твои тело и душа, когда тебя настигнет смерть, о краткости жизни, о зияющей бездне вечности за тобой и пред тобой, о бессилии всего материального.

Еще немного – и ты прах или кости; останется одно имя, а то и его не найти. Имя же – пустой звук и бездушное эхо. Все блага, ценимые в жизни, суетны, бренны, ничтожны и подобны молодым псам, кусающим друг друга, и капризным детям, то смеющимся, то вновь плачущим.

Еще немного, и я уже мертв, и все для меня исчезнет. Если моя настоящая деятельность достойна существа разумного, общественного, подчиняющегося тому же закону, что и бог, то чего еще мне желать?

Душе, готовой ко всему, не трудно будет, если понадобится, расстаться с телом, все равно – ждет ли ее угашение, рассеяние или новая жизнь. Но эта готовность должна корениться в собственном суждении, проявляя себя не со слепым упорством, как у христиан, а рассудительностью, серьезностью и отсутствием рисовки: только тогда она убедительна и для других.

Затем, сосредоточившись на своем деле, вникни в него и, помня о том, что тебе надлежит быть хорошим человеком, и о том, каковы требования человеческой природы. Неуклонно исполняй эти требования и говори так, как тебе кажется наиболее соответствующим справедливости; соблюдай благожелательность и скромность, избегай лицемерия.

Рассматривай причинные начала вещей в обнажении от всяких наростов, и в поступках же усматривай их цели. Подумай о том, что такое страдание, что – наслаждение, что – смерть, что – слава, о том, что всякий является сам причиной своих треволнений, что один человек не может воспрепятствовать другому, что все основано на убеждении.

Боящийся смерти боится или остаться вовсе без ощущений, или получать ощущения иного рода. Но если он будет лишен ощущений, то не будет ощущать никакого зла, если же он приобретает новый вид ощущений, то он станет другим существом, а его жизнь не прекратится.

Или роковая необходимость и непреложный порядок, или благостный промысел, или же беспорядочная, никому не подвластная сумятица. Если непреложная необходимость, то чего же ты упираешься? Если промысел, доступный мольбам, то сделай себя достойным божественной помощи. Если же никем не руководимая сумятица, то будь доволен уже тем, что среди этого вихря ты сам обладаешь в себе некоторым руководящим началом ума. И если даже вихрь увлечет тебя – то пусть он увлекает тело, жизненную силу и прочее, ибо разума он не увлечет.

Как это так случилось, что боги, устроившие все так прекрасно и с такой любовью к людям, просмотрели только ту несообразность, что люди вполне достойные, как бы заключившие союз с божественным началом, и, благодаря своим благочестивым деяниям и святости жизни, крепко сдружившиеся с ним, после своей смерти не возрождаются к новой жизни, а угасают навсегда? Если даже это и так, то все же будь уверен, что если бы должен был иметь место другой порядок, то они бы его и установили. Ведь если бы он был справедлив, то был бы и возможен, и если бы он был согласен с природой, то природа и произвела бы его. Из того же, что он не имеет места (если только его действительно нет), ты можешь с уверенностью заключить, что он и не должен был осуществиться. Ведь ты и сам замечаешь, что, подымая такие вопросы, ты обращаешься к ним таким образом, если бы они не были наилучшими и в высшей степени справедливыми. Но в таком случае они не могли, не противореча разуму и справедливости, отнестись с небрежением к какому-либо недосмотру в миропорядке.

Боги или безвластны или же властны. Если они безвластны, то зачем ты молишься им? Если же они властны, то не лучше ли молиться о том, чтобы не бояться ничего, не желать ничего, не огорчаться ничем, нежели о наличности или отсутствии чего-либо? Ведь если боги вообще могут содействовать людям, то могут содействовать и в этом. Но ты, быть может, скажешь: "Боги предоставили это моей власти". В таком случае не лучше ли пользоваться тем, что в твоей власти, что достойно свободного человека, нежели стремиться к тому, что не зависит от тебя, – подобно рабу или нищему? Но кто тебе сказал, что боги не принимают участия в том, что в нашей власти? Начни молиться об этом и увидишь. Вот человек, который молится: "Хорошо бы добиться обладания этой женщиной!" Ты же молись: "Хорошо бы не желать обладания ею". Другой: "Хорошо бы избавиться от этого человека!" Ты молись: "Хорошо бы не нуждаться в этом избавлении!" Третий: "Хорошо бы сохранить ребенка в живых!" Ты молись: "Хорошо бы не бояться потерять его!" Переделай на этот лад все молитвы и посмотри, что из этого выйдет.

Спасение жизни в том, чтобы относительно каждой вещи исследовать, какова она сама по себе в целом, что в ней от начала материального, что от причинного, всей душой отдаваться осуществлению справедливого и говорить истину. Что же остается затем, как не наслаждаться жизнью, связывая одно доброе дело с другим так, чтобы не оставалось даже кратчайшего промежутка?