Истории, связанные с книгой Крейцерова соната

Москва, пер. Спиридоньевский, дом 5, владение 2. Трухачевскому Д.А. Уважаемый Дмитрий Александрович! Эти записи я сделала сегодня, специально для вас и заранее прошу меня простить за неслыханную дерзость. Мне бы очень хотелось, чтобы, прочтя их, вы бы смогли прочувствовать все мое нынешнее положение, понять, что мучает меня уже очень давно и ощутить все те переживания, появившиеся совсем недавно. Божество "Крейцеровой сонаты", ворвавшееся в мою жизнь, со всею ее глубиной в кажущемся легкомыслии, всколыхнули мои чувства и заставили взяться за перо. Будьте же невзыскательны и попытайтесь понять тот смысл, что я попытаюсь вложить в эти…

Относительно несовместимости секса и любви и вообще разрушительного воздействия первого я высказывала как-то своё мнение на Лайвлибе, но меня задавили диагнозами и послали к сексологу/психологу. Только ты меня понимаешь, оказывается, Лев Николаевич. Будем вместе век коротать.

История произошла с JentzenEpiscopacy , была рассказана всем моим знакомым и является моей любимой книжной историей. Ехали мы как-то с Викторией на очередное кофейное собрание, разговаривали на отвлеченные темы, она смотрела на дорогу, я - в окошко, и тут она говорит: "Я читаю одну книгу, тебе с твоими асексуальными взглядами понравится". Я, разумеется, спросила автора и название, на что она ответила, что автор - Толстой (- Алексей или Лев? - Не помню) а название - "Корейская симфония". В моей голове сиюминутно наметился образ корейского скрипача-асексуала, и его жизненные терзания, но все оказалось, на удивление, гораздо интереснее.

ТОЛСТОЙ Л. Н. ИЗБРАННЫЕ ДНЕВНИКИ 1847-1894 ГОДЫ 1889 год 31 октября. Ясная Поляна. 89. Встал рано. Грустно. Да, вчера не записал того, что рассердился на Фомича за то, что он выпил кофе, который мне хотелось, и язвил его и, еще хуже, желал, чтобы Алехин не слыхал этого. Какая мелочность и гадость, надо помнить ее. Да, вчера получил длинное письмо от Черткова. Он критикует «Крейцерову сонату» очень верно, желал бы последовать его совету, да нет охоты. Апатия, грусть, уныние. Но недурно мне. Впереди смерть, то есть жизнь, как же не радоваться? По этому самому, потому, что чувствую уменьшение интереса, не говорю уже к своей личности, к своим…

Много-много лет назад я прочитала это как философско-нравственную повесть (и осталась очень довольна). Так же, как философско-нравственную повесть, начала я читать ее и на этот раз. Но чую что-то странное, не то, что раньше. Мысли читаю те же, они по-прежнему во многом верные, хлесткие и даже по-прежнему порой неожиданные, но если двадцать лет назад я с ними всей душой соглашалась, то теперь - возмущалась, прямо как волной меня поднимает. "Ну, погоди, - говорю себе, - разве ж он не прав?". И вижу, что прав, и невозможно принять, что прав. Какое-то наваждение. И так я металась, пока до меня не дошло, что это не граф Толстой сейчас хитрит…