La morte a Venezia

Этим двоим, чьи пути так неожиданно пересеклись в этом прекраснейшем из городов мира, точно было бы о чем поговорить друг с другом - в уютном пространстве моей головы, разумеется, где и без того ведут бесконечные, неумолкаемые ни днем ни ночью беседы персонажи самых разных - по жанру и тематике - произведений, иногда к ним, впрочем, присоединяются и авторы.

Этим двоим было бы, пожалуй, даже интересно делиться мнениями, информацией, впечатлениями: коллеги, как-никак. Мастера слова, стиля, слога, поэт и писатель, они сразу бы нашли общий язык.

Говорили бы о творчестве, ремесле и деле всей своей жизни - для них все перечисленное едино и неразрывно связано.

- А Вы знаете, - чуть бахвалясь и грустно, чуть обреченно даже улыбаясь при этом, произнес 50-летний Густав фон Ашенбах, - мои рассказы…

"Искусство и там, где речь идет об отдельном художнике, означает повышенную жизнь. Оно счастливит глубже, пожирает быстрее. На лице того, кто ему служит, оно оставляет следы воображаемых или духовных авантюр; даже при внешне монастырской жизни оно порождает такую избалованность, переутонченность, усталость, нервозное любопытство, какие едва ли гложет породить жизнь, самая бурная, полная страстей и наслаждений."

Служители искусства и писатели - это отдельная каста людей, с очень своеобразной душевной организацией. Именно... Не столько с тонкой, сколько своеобразной и часто нам непонятной. Художник рождает, мы потребляем его плоды, и часто с превеликим удовольствием, если ему удаётся родить шедевр. А откуда он черпает вдохновение, из каких душевных недр? Ну конечно из своих! Но ведь…

Томас как истинный гений написал произведение, которое живет теперь вечно.оно вне времени. как будто именно сейчас скучающий немецкий бюргер выкатил свои пыльные телеса на венецианский пляж и смотрит на все через свои старческие линзы.
мне не до конца понятна задумка. кажется Томас хотел нам что-то сказать,но отвлекся или понял,что направление мысли бесперспетивное.

У меня сегодня день рождения. В том смысле.. что у меня ночью была неудачная попытка суицида. В своей предсмертной записке я хотел написать, что в моей смерти виновен.. Томас Манн. Молодой Максим Горький, перед тем как выстрелить в себя, написал в записке, что во всём виноват Генрих Гейне. выдумавший «зубную боль в сердце». Он стрелял в сердце, но промахнулся и попал в лёгкое. А я… сам, сплошное, обнажённое сердце. Куда бы не выстрелил, попал бы в сердце своё. Если бы направил пистолет в клён за моим окном и выстрелил, то он бы закровоточил (хорошо что клёны не стреляют в ответ..). Если бы взял с полочки томик Томаса Манна и вырвал страницу, то закровоточила бы книга. Если бы лезвием провёл по голубым цветам на обоях, над постелью моей, то цветы бы закровоточили и девушка за стеной,…

Немолодой успешный писатель Густав фон Ашенбах приезжает на венецианский курорт. Его внимание привлекает 14-летний мальчик-поляк Тадзио. Ашенбах отмечает его безупречную красоту юного бога, видит в нём произведение искусства и источник вдохновения. В какой-то момент писатель понимает, что его тянет к Тадзио не как к скульптуре или картине, что его чувство не платоническое… Ашенбах никогда не совершал необдуманных поступков, жил размеренно и разумно, а тут его накрыло. Он не сопротивляется чувству, упивается им и страдает, боится выглядеть смешным – как молодящийся до отвращения старик, что повстречался герою на пути в Венецию. Эгоистично боится, что, узнав о надвигающейся холере, семья Тадзио уедет.
Я поразилась, что Ашенбах принял, как само собой разумеющееся, страсть к юноше. Герой,…

Томимый духовной жаждой писатель, пребывающий в творческом кризисе, отправляется в Венецию, где томится жаждой совсем иного рода.

Повесть написана в 1912 году, поэтому будет не слишком смелым предположить, что предчувствие скорого начала большой бойни уже прочно укоренилось в сознании европейской интеллектуальной элиты. Манн живописно и с иронией описывает состояние упадка и нравственного кризиса характерного для предвоенной Европы. Венеция древний город, знавший времена величия, сейчас поражен скверной разложения, в нем пахнет гнилью, в него исподволь, незаметно проникает смертельная зараза, которую предпочитают не замечать, проводя время в беспечной праздности. Состояние Венеции можно экстраполировать на состояние всей Европы. Как писал классик: В Европе холодно. В Италии темно.…

Поначалу язык заворожил. Я даже вспомнила "Игру в бисер". Но вся арка про восхищение мальчиком и опьянение влюбленностью - как-то не зашла. Даже описание гробов у Фолкнера не убило язык, а тут - будто и изысканного языка не видно на фоне непонятного сюжета

Наверно, эта тема просто не является для меня философией. Физическая красота как какое-то чудо света.

Но комментарий про пятое измерение и что автор уместил в это произведение "Войну и мир" - дада. Вроде короткий текст, но тянется и тянется

Первое знакомство с творчеством Томаса Манна и его новеллой «Смерть в Венеции». Интересна она не столько по содержанию, сколько по наполнению. Это такое произведение, которое после прочтения оставляет больше вопросов, чем ответов. Существует много различных трактовок касательно смыслов, которые вложил автор. Каждый выбирает свою версию трактовки. Неизменным остаётся то, что это новелла затрагивает не только физическое явление смерти, но и образное. И эти образы смерти будут не раз встречаться герою, предсказывая исход.

Как я и сказала, нет однозначного мнения, что символизирует смерть и помешательство Ашенбаха юным Тадзио. Чтобы это понять нужно прочесть новеллу самому. Так же как и рассказывать сюжет истории нет надобности — он довольно скучен, как и стиль написания, способный ввергнуть…

Давно знала об этой знаменитой новелле Манна и давно боялась её читать. Опасалась, что меня будет настолько потряхивать от происходящего, что ничего кроме я в тексте не разгляжу. Что сказать, потряхивало, конечно. Но, удивительное дело, скорее от осознавания ситуации извне, холодным разумом, а не от того, как она описана в новелле. В чувстве стареющего писателя к юному ангелоподобному подростку я скорее увидела отчаянный рывок к Красоте, которая одна придаст его жизни новый смысл. Само это чувство по природе своей довольно эстетическое. Ашенбах любуется красотой мальчика как любовался бы безупречными линиями античных статуй, полотнами старых мастеров или гармонией музыкальных симфоний. Не то чтобы это как-то оправдывает возникшее у него влечение, но, по крайней мере, не закапывает его…