Прочтите и пророните слезу: Маргарет Этвуд о внушающем страх и благоговение интеллекте Симоны де Бовуар

Эссе о ранее не опубликованном романе французской экзистенциалистки

Для всех стало потрясающей новостью известие о том, что Симона де Бовуар , праматерь второй волны феминизма, была автором еще одного никогда не опубликованного романа. Во французском оригинале он называется Les inséparables , и журналом Les libraires описывается как «история пылкой дружбы между двумя молодыми женщинами с бунтарскими натурами». Конечно, я хотела прочитать этот роман, но затем меня попросили еще и написать предисловие к английскому переводу.

Моей первой реакцией была паника. Это такой пережиток прошлого: в моей молодости Симона де Бовуар вселяла мне ужас. Я училась в университете в конце 50-х — начале 60-х — времени, когда знатоки в черных водолазках (хотя стоит признать, что их было не так много в Торонто того времени) почитали французских экзистенциалистов как малых божеств. Как восхищались Камю ! С каким запалом мы читали его мрачные романы. Как превозносили Беккета ! Его пьесы, особенно В ожидании Годо , были фаворитами в университетских драматических кружках. Театр абсурда Ионеско — как необычно, как сбивает с толку! И тем не менее, его пьесы мы тоже часто ставили (а некоторые, например, Носорог — метафора о фашистских захватчиках, и сейчас не теряют актуальность).

Сартр — как умно! Хотя и не очень лицеприятно. Кто не цитировал «Ад — это другие люди»? (Осознавали ли мы, что естественным следствием было бы «Рай — это уединение»? Нет, не осознавали. Простили ли мы Сартра за многолетний популизм сталинизма? Да, простили, более или менее, потому что он осудил вторжение СССР в Венгрию в 1956-м, а затем написал ослепительное предисловие к Допросу (1958) Анри Аллега — истории о жестоких пытках, которым подвергся Аллег от рук французских военных во время Алжирской войны. Книга была запрещена во Франции, но была доступна в нашей глуши — я читала её в 1961-м.)

Но среди всех этих внушающих благоговение светил экзистенциализма была только одна женская фигура — Симона де Бовуар. Насколько же сильной личностью она должна была быть — размышляла я — чтобы успешно отстаивать свое место среди сверхинтеллектуалов Парижского Олимпа. Это было время, когда женщины, желающие быть чем-то большим, чем воплощением предопределенной гендерной роли, чувствовали, что должны вести себя будто мачо — холодно, с явным корыстным интересом — и при этом всегда перехватывать инициативу, даже сексуальную. Отпустить остроту, отмахнуться от предложенной руки, завести случайный роман, или два, или 20, выкурить сигарету — и так далее как по сюжету фильма… Я бы никогда не смогла угнаться за ними: мне было сложно соответствовать требованиям даже университетского клуба дебатов. К тому же курение вызывало у меня кашель. Не говоря уже о безвкусных костюмах времен Второй мировой с их несносимой тканью и плечевыми накладками — они были слишком большой ценой за Собственную комнату .

Почему Симона де Бовуар внушала мне такой ужас? Вам легко спрашивать: вы смотрите на эту фигуру издалека. Мертвые люди по природе своей менее страшны, чем живые, особенно если биографы, внимательные ко всем недостаткам, привели их к масштабу обычного человека, в то время как для меня Бовуар была современником-гигантом. Где была я — 20-летняя уроженка провинциального Торонто, мечтающая сбежать в Париж и сочинять шедевры на чердаке, попутно работая официанткой, и где были они — экзистенциалисты, заседающие в Le Dôme Café в квартале Монпарнас, публикующиеся в Les temps modernes и отпускающие насмешливые комментарии при виде таких серых мышек, как я. Могу представить, что бы они сказали. «Буржуазия», — начали бы они, стряхивая пепел со своих сигарет. Хуже: канадка. «Quelques arpents de neige», — процитировали бы они Вольтера. Скажу вам больше: канадка из глуши. И не просто из глуши, а из самой худшей глуши: из Английской Канады. Какому пренебрежительному неуважению я бы подверглась! Какому изощренному презрению! Никакой снобизм не может сравниться с французским снобизмом, особенно со стороны левых. (Левых середины 20-го века, конечно; уверена, что в настоящее время все иначе.)

Но затем я немного повзрослела, действительно отправилась в Париж, где никакие экзистенциалисты меня не отвергли — я просто ни с одним не повстречалась, так как не могла позволить себе обедать в Парижских кафе — и вскоре после этого я оказалась в Ванкувере, где, скрываясь по туалетным комнатам, чтобы меня никто не застал, от корки до корки прочла, наконец, Второй пол . (На дворе был 1964-ый, и вторая волна феминизма еще не дошла до центральных регионов Северной Америки.)

К этому времени часть моего страха была вытеснена жалостью. Какому же строгому воспитанию подверглась юная Симона! Насколько подневольно она себя, должно быть, чувствовала, когда и тело ее, и одежда, и поведение строго контролировались правилами, предписанными для молодой леди. Оказалось, что все же были определенные преимущества в том, что мне довелось родиться провинциальной канадской девочкой: никаких суровых монахинь и требовательных великосветских родственников, я могла свободно бегать в штанах — что было более практичным, учитывая полчища комаров, — грести на собственном каноэ и, когда я уже ходила в старшую школу, могла улизнуть на танцы или в автокинотеатр с немного сомнительными парнями. Такое свободное и неподобающее леди поведение никогда не было доступно юной Симоне. Суровость ее воспитания якобы была ей на пользу — по крайней мере так ей утверждали. Если бы она нарушила правила своего социального класса, позор пал бы не только на нее, но и на всю ее семью.

Полезно напомнить себе, что Франция дала право голоса женщинам только в 1944-м году, и то Шарль де Голль подписал закон будучи в изгнании. Это почти 25 лет спустя принятия соответствующего закона в Канаде. Так что Бовуар выросла среди мнения, что женщины недостойны права высказываться в публичном пространстве нации. Она впервые получила бы право голосовать в 36 лет, но это только в теории, потому что Франция была в то время все еще оккупирована немцами.

Достигнув совершеннолетия, в 20-х, Симона де Бовуар взбунтовалась против своего строгого воспитания. Я, кого сторожили намного меньше, считала, что все же не каждая женщина сталкивается с обстоятельствами, описанными во Втором поле . Часть книги, конечно, нашла во мне отклик. Но я бы точно не стала утверждать, что согласна с каждым словом.

Более того, мешала разница в возрасте. Я была рождена в 1939-м, тогда как Бовуар — в 1908-м, за год до появления на свет моей матери. Они были из одного поколения, хотя и из разных частей света. Моя мать выросла в сельской местности Новой Шотландии, была сорванцом, ездила верхом на лошади и наперегонки каталась на коньках. (Постарайтесь представить себе Симону де Бовуар, бегущую на коньках по льду, и вы тут же уловите разницу.) Обе они пережили Первую мировую войну детьми и Вторую — будучи взрослыми, хотя Франция была в центре обеих, а Канада, несмотря на то, что ее потери в войне были в неутешительной пропорции к численности населения, никогда не бомбилась и никогда не подвергалась оккупации. Твердый, бескомпромиссный, непоколебимый взгляд на менее красивые стороны жизни, который мы находим в Бовуар, не может не быть связан с трудными испытаниями, через которые прошла Франция. Две войны со всеми их лишениями, опасностями, тревогами, политической борьбой и предательствами — такой путь сквозь ад должен был оставить свой след.

Потому у моей матери никогда не было сурового взгляда, вместо этого она обладала задорным, неунывающим отношением к жизни, которое показалось бы до оскорбления наивным любому парижанину середины столетия. Обессилела от невыносимой тяжести бытия? Чувствуешь себя Сизифом, который вынужден катить в гору огромный камень, только чтобы затем наблюдать, как он скатывается обратно? Устала от неразрешимости конфликта между справедливостью и свободой? Жаждешь внутренней аутентичности или же предназначения? Беспокоишься, со сколькими мужчинами придется переспать, чтобы навсегда избавиться от ярлыка буржуазии? «Пойди-ка пройдись на свежем воздухе, — сказала бы моя мать. — Сразу почувствуешь себя намного лучше». Такой совет она давала мне каждый раз, когда я начинала звучать слишком удручающе и/или угрюмо.

Мою мать вряд ли заинтересовали бы более абстрактные и философские пассажи Второго пола , но я вполне допускаю, что ее бы заинтриговало многое другое из творчества Симоны де Бовуар. В ретроспективе было бы неправильно сказать, что свежие работы Бовуар всегда отражали ее недавний опыт. Напротив, она часто возвращалась к более отдаленным временам — своему детству, юности, началу взрослой жизни — и исследовала собственную эволюцию, свои сложные чувства и впечатления того времени. Самым известным примером, пожалуй, будет Воспоминания благовоспитанной девицы (1958), хотя те же темы всплывают и в ее рассказах и романах. В каком-то смысле она была одержима собой. Чьи это невидимые, но тяжелые шаги неумолимо поднимаются вверх по лестнице? Как правило, они оказывались ее собственными. Призрак самой себя из прошлого всегда сохранял свое присутствие.

И сейчас мы будто обнаружили источник в пустыне: Неразлучные — до сих пор не публиковавшийся роман. Он излагает подробности, пожалуй, самого важного опыта в жизни Бовуар: напряженной и эмоциональной дружбы с «Зазой», которая закончилась несвоевременной и трагичной смертью последней.

Бовуар написала эту книгу в 1954-м, спустя пять лет после публикации Второго пола , и допустила ошибку, показав ее Сартру. Он судил о большинстве работ по уровню их политического влияния и просто не мог оценить роман по достоинству. Для материалиста и поклонника Маркса подобное произведение, столь тщательно описывающее все физические и социальные обстоятельства, с которыми пришлось столкнуться молодым героиням, было непонятно. В то время единственные воспринимаемые всерьез средства производства были либо связаны с фабриками, либо с сельским хозяйством, а неоплачиваемый и недооцененный труд женщин никого не интересовал. Сартр забраковал роман как несущественный. Бовуар так написала о книге в своих мемуарах: «не имеет актуальности и не может заинтересовать читателя». Это, по-видимому, цитирование Сартра, и Бовуар, по-видимому, была с ним в то время согласна.

Что ж, Дорогой Читатель, Мистер «Ад — это другие люди» Сартр бы неправ, по крайней мере с читательской точки зрения. Полагаю, что если ты зациклен на таких абстрактных идеях, как Идеал Человечества, Абсолютная Справедливость и Равенство, то тебя вряд ли можно назвать большим поклонником романов, ведь все они ставят в центр личность и ее индивидуальные обстоятельства. И уж тем более тебе не понравится роман твоей дамы сердца, повествующий о событиях, произошедших задолго до твоей манифестации в ее жизни, и о ком-то важном, талантливом и обожаемом ей, кто оказался женщиной. Подробности жизни молодых девушек из среднего класса? Как тривиально. Фи. Довольно этого узкомасштабного пафоса, Симона. Посвяти свой острый ум более серьезным темам.

«О, но, Мистер Сартр, — отвечаем мы из 21-го столетия. — Это и есть серьезные темы». Если бы не Заза, не их пылкая преданность друг другу, если бы Заза не поощряла интеллектуальных амбиций Бовуар и ее желания освободиться от условностей того времени, если бы Бовуар не наблюдала, как давят на Зазу обществом и семьей возложенные на нее как на женщину ожидания, которые, с точки зрения Бовуар, буквально выжали из Зазы всю жизнь, несмотря на силу ее ума, выносливость и волю, — был бы тогда Второй пол ? А без этой ключевой книги — что еще могло бы не случится?

Более того, сколько еще различных версий Зазы живет на земле прямо сейчас — умные, талантливые, способные женщины, одни из которых угнетаются законами своих государств, другие — бедностью и дискриминацией даже в условно более равноправных странах. Неразлучные, как и все романы, был написан для определенного времени и места, но он превосходит их границы.

Прочти и пророни слезу, Дорогой Читатель. Именно с этого и начинается роман: со слез. Похоже, что несмотря на привычку держаться холодно и неприступно, Бовуар никогда не переставала оплакивать Зазу. Возможно даже, что она прилагала так много усилий, стремясь стать той, кем мы ее знаем, чтобы почтить память Зазы: Бовуар должна была реализовать себя всемерно, потому что Заза была такой возможности лишена.

Маргарет Этвуд

Совместная акция Клуба с Редакцией Лайвлиба