От Остин до Ларкина: почему писатели обладают большей склонностью к ипохондрии

Кэролайн Крэмптон рассматривает пересечение творческих устремлений и тревожности, связанной со здоровьем

Ипохондрия — состояние, приводящее к крайней степени изоляции. Опасаясь быть осмеянными или отвергнутыми из-за тревоги о здоровье, мы, ипохондрики, склонны все держать в себе. Это может приводить к одиночеству. Даже само слово «ипохондрия» несет на себе порожденное столетиями насмешек клеймо позора — сегодня предпочитают термин «тревожность, связанная со здоровьем». Для меня все началось с диагноза «рак», когда мне было семнадцать.

Когда пятью годами позже меня провозгласили здоровой, я не могла избавиться от беспокойства, что болезнь вернется. Позже этот образ мышления начал проявляться в виде ощущений и симптомов, которые определенно не были связаны с раком, и в конце концов я стала форменным ипохондриком. Хотя это слово устарело и иногда порицается, мне оно нравится из-за исторических связей, которые в нем заключены. Благодаря ему наедине со своими тревогами я чувствую себя не так одиноко.

Я стала обретать нечто вроде общества, лишь начав искать собратьев-ипохондриков на страницах книг. «Ипохондрик» — это часто встречающееся неофициальное определение, но, погружаясь в мемуары, письма и автобиографии, можно обнаружить так хорошо мне знакомый образ мышления и поведения. Таким образом, я возвела настоящие горы из жизней книжных ипохондриков и начала черпать утешение в том, что до меня этот же путь проходило огромное количество людей. Вот небольшая их подборка.

Роберт Бертон

Бертон — ученый и священник начала XVII века. Большую часть своей жизни он провел в Оксфордском университете, работая в уединении над огромной книгой под названием «Анатомия меланхолии» (в принадлежащей мне версии — более 1300 страниц). Впервые опубликованная в 1621 году и изданная до смерти Бертона в 1640 г. еще пять раз, «Анатомия...» является попыткой написать нечто вроде медицинского учебника, изучающего состояние «меланхолии» — этим словом в те времена обозначали то, что мы сейчас назвали бы депрессией.

Причина столь большой заинтересованности Бертона в меланхолии кроется в том, что он располагал собственным солидным опытом. «Я пишу о меланхолии, поскольку озабочен тем, чтобы самому ее избежать», — пишет он. Диагноз «ипохондрическая меланхолия» был поставлен ему после того, как юношей он месяцами страдал от «общего недомогания» и проблем с желудком, и изучение меланхолии стало делом всей его жизни. В «Анатомии...» он, однако, предостерегает своего читателя от чрезмерного погружения в раздумья о меланхолии, поскольку это может принести больному «больше ущерба, чем пользы». Похоже, это Бертон выяснил на своем горьком опыте, поскольку на протяжении десятилетий он мало чем еще занимался.

Джейн Остин и ее мать

Сама Джейн Остин ипохондриком не была, но количество ипохондриков в ее творчестве убедило меня в том, что это состояние, должно быть, было не понаслышке ей знакомо. В своих произведениях — от миссис Беннет из «Гордости и предубеждения» до Мэри Масгроув из «Доводов рассудка» , мистера Вудхауза из «Эммы» и незавершенного романа «Сэндитон» в целом — она всячески подчеркивает нелепость ипохондрии.

И действительно, в непосредственной близости от Джейн находился ипохондрик. Ее мать, Кассандра Ли Остин, на протяжении всей жизни страдала от заболеваний, которые, по ощущениям Джейн, были «главным образом у нее в голове». Симптомы миссис Остин, по-видимому, варьировались в зависимости от настроения и времени года; в какой-то момент у нее были «астма, водянка, вода в груди и заболевание печени», а впоследствии она страдала от ужасной раздражительности. Критики описывали ее как «пожизненного ипохондрика» — из тех, кто всегда найдет отговорку, чтобы не заниматься чем-то неприятным, но чудесным образом выздоравливает, когда предполагаемая деятельность ему по душе (как миссис Беннет, которая узнает об обручении одной из незамужних дочерей).

Элизабет Барретт Браунинг

Несомненно, Элизабет Баррет Браунинг на протяжении всей жизни боролась со своим здоровьем. Между 1821-22 и и 1837-46 годами ее в семейном кругу признали инвалидом. Она испытывала симптомы недееспособности, такие как сильные головные боли и боли в спине, сопровождающиеся некоторой потерей подвижности. Однако доктора не смогли найти причину ее болей, и поэтому всегда имелись некоторые сомнения в том, что ее причиной ее проблем было действительно реальное органическое заболевание, а не просто ее разум.

Эта теория, по-видимому, подтверждается ее образом жизни. Первые четыре десятилетия она вела очень тихую жизнь, которой управляла ее болезнь. Затем после свадьбы с Робертом Браунингом в 1846 году внезапно оказалось, что Элизабет в состоянии путешествовать по Европе, перенести четыре выкидыша и вырастить сына — и одновременно создать часть своих лучших произведений. Стоило ей оказаться в любовных отношениях, выйти из-под влияния своего чрезвычайно властного отца и обрести возможность жить более независимой жизнью — и в ее способностях произошла внезапная перемена, которая на протяжении многих лет убеждала многих биографов в том, что ее проблемы были по природе скорее душевными, чем физическими. Но я бы с ними поспорила — это не значит, что они были «ненастоящими».

Филип Ларкин

Ипохондрик на протяжении всей жизни, Ларкин был убежден в том, что умрет в том же возрасте, что и его отец — в шестьдесят три года. Он никогда не был здоровым ребенком, с юного возраста имел плохое зрение и, повзрослев, превратился в неуклюжего человека, который выглядел старше своих лет. Познакомившись с ним, когда ему было пятьдесят, Роберт Лоуэлл в письме Элизабет Бишоп сообщил, что Т.С. Элиот , который был на сорок лет старше Ларкина, выглядел, тем не менее, моложе его.

В 1955 году, когда Ларкину было тридцать три, его мать месяц провела в больнице с заболеванием, которое не смог диагностировать ни один врач, а как только ей стало лучше, ее примеру последовал сын. Анализы и рентген ничего не выявили, и он в конце концов выздоровел, но вынес из пережитого патологический страх того, что у него сожмется или закупорится горло. У него вошло в привычку перед каждой трапезой выпивать большие стаканы воды, чтобы в достаточной степени раскрыть горло и суметь проглотить пищу.

Страхи болезни и смерти стали постоянными темами его поэзии. «Докери и сын» из сборника «Свадьбы на Троицын день»  (1963) содержит следующие бессмертные строки: «Жизнь — это сначала скука, затем страх. Используем ее мы или нет, она проходит». За два года до этого Ларкин упал в обморок на работе и был доставлен в карету скорой помощи без сознания и с недержанием мочи, но анализы снова ничего не выявили. Он написал из больницы своей возлюбленной Монике Джонс: «Боюсь, что я серьезно болен, и действительно, у меня на уме лишь это, и никто не может дать мне утешения».

Решить проблему ипохондрии Ларкина было трудно, так что в некотором смысле его опасения были не беспочвенны. Многие годы испытывая ощущение, будто его горло сжимается, Ларкин умер, как и опасался, именно от рака пищевода в 1985 году в возрасте шестидесяти трех лет.

Теннесси Уильямс

Уильямс — редкий пример человека, которого называли ипохондриком публично, ни больше ни меньше — в его некрологе в «Нью-Йорк таймс» от 1983 года. «Монументальный ипохондрик, он стал одержим болезнью, неудачами и смертью», — говорится в нем. В своих записных книжках Уильямс на протяжении многих лет почти ежедневно фиксировал информацию о своем здоровье. Большая часть его проблем связана с желудком, и повсеместно повторяются такие фразы, как «тошнота в желудке», «весь день чувствовал себя тухло», «общее беспокойство» и «легкая тошнота».

Он осознавал свою тревожность по поводу здоровья. В 1938 году у него начинается, по его словам, «невроз сердца», и Уильямс выражает опасения, что это может быть началом конца. В то же время он понимает, что ведет себя «глупо». «Настолько дурацким все становится оттого, что страх намного хуже предмета страха: легкий порок сердца, тем не менее фактически существующий, причинил бы мне небольшой дискомфорт, а не настоящую боль, — если бы я его не боялся». Также он часто в иронической, сознательной манере называет себя «пациентом». Хотя это не помогает ему справиться с паникой всякий раз, когда чувствует нечто вроде «внезапной, встряхивающей боли» в голове.

Джефф Дайер

По словам Эндрю Энтони, с которым они дружили много лет, Дайер всегда «остро осознавал угрозу травмы или болезни» и уже давно склонен думать, что у него «слишком много недугов». Книга Дайера 1997 года «Из чистой ярости» , в которой задокументирована его неудачная попытка написать биографию Д.Г. Лоуренса , также стала свидетельством его собственных тревог по поводу своего здоровья. Впоследствии в книге после возвращения из Оахаки (где сам Лоуренс серьезно болел), Дайер наконец дает имя своей «бессимптомной болезни». «Я страдаю от патологического страха заболеть, фантомной ипохондрии: я не простужался уже больше года, и чем дольше я не заболеваю, тем ужаснее перспектива», — пишет он, после чего на протяжении еще нескольких страниц продолжает анализировать свое отношение к болезни и страх перед ней.

В связи с огромным разнообразием литературных ипохондриков возникает вопрос: неужели писатели более склонны к этому состоянию? Нет ли в постоянном беспокойстве о здоровье чего-то «писательского»? Кажется, что в нем действительно заключено нечто фундаментально творческое: писатели также с большей вероятностью обладают таким свойством, как воображение, необходимое для того, чтобы так тщательно пережить воображаемые болезни. Но очевидно и то, что великие писатели просто с большей вероятностью будут сохранять и контролировать свои мысли и свои работы. Возможно, нам просто легче получить доступ к ипохондрии известных писателей. Возможно, если бы мы ценили сочинения большего числа людей, письменных свидетельств об ипохондрии было бы больше. Прежде всего, ипохондрия, по-видимому, весьма свойственна человеческой природе: мы живы сейчас, в данный момент, поэтому боимся, что в следующую нас поразит болезнь. В итоге что-нибудь меня да достанет.

Кэролайн Крэмптон (Caroline Crampton)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ