5

Итак, «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг».

Если судить по названию и аннотации – перед нами очередной постмодернистский роман, опирающийся на сказку Астрид Линдгрен. Желающих взять детскую сказку и "перечитать" ее для взрослых сейчас достаточно.
Но если вчитаться повнимательнее, мы видим, что, хоть "речь идет о Малыше и Карлсоне", это ни в коем случае не продолжение Астрид Линдгрен. И хотя в какой-то момент сама Линдгрен появляется в тексте, Карлсон здесь – только метафора. Пусть и "самая лучшая метафора на свете", как наверняка сказал бы человечек с пропеллером.

Книга эта многослойная, темы здесь перекликаются и переплетаются друг с другом, так же, как и судьбы героев. Они именно сплетены вместе, а не просто дополняют друг друга.
Прежде всего Карлсон – это симптом душевной болезни, которой страдает Сванте Свантесон – тот самый Малыш. Они и познакомились с Кристель в больнице, и долгое время преследующий ее образ Сванте – тоже "больничный". Как можно разделить с человеком тьму сумасшествия, ту самую, лучше которой "посох и тюрьма"? Возможно ли, любя кого-то, принять его болезнь, возможно ли успокоить воспаленную фантазию, поверив в нее? А может, и фантазии никакой нет, а больны как раз те, кто в Карлсона не верит?

В романе Марты Шарлай эти люди – неверящие в Карлсона – совершенно точно больны. Больны – пожалуй, нельзя сказать – взрослостью, но можно – обыкновенностью. Именно поэтому, какими бы они ни были, для героини Кристель – они только фон, возможные подсказки в истории, которая одна только ее и беспокоит – истории ее, Сванте и Карлсона. Одержимость – это, собственно, и есть один из главных мотивов книги. Кристель преследует единственного человека – ибо Сванте и Карлсон связаны неразрывно. Эта одержимость, противопоставляющая героиню остальным персонажам книги, роднит ее с юным героем Линдгрен – она кажется ребенком, из тех, кто, по Бредбери, способен заглядывать под розовые кусты и шарить в траве. Сам Сванте говорит ей: «Ты такая маленькая. Очень маленькая. Но мне кажется, ты всё понимаешь... Все становятся взрослыми, забывают, что есть много удивительных вещей. Такие, как ты, никогда не забывают». И вот Кристель – ничего не забывшая – заключена в дом, в брак с Йоргом, который, по ее признанию, никогда не стал бы Питером Пэном – и выходит из своей клетки, пускаясь в поиск, в путешествие, сродни тому, что Кристель описала в сказке.

Эту сказку она пишет в том числе и для соседского мальчика Удо, с которым заводит дружбу. Именно Удо понимает ее лучше всех, задает правильные вопросы; но, когда он трагически погибает – накануне долгожданной для Кристель поездки в Стокгольм, – она почти не реагирует на его смерть. Так сделал бы ребенок – наполовину не поверил бы, наполовину и не заметил бы смерти друга, захваченный новым сиюмоментным занятием. Смерть Удо также и литературный ход: автор показывает нам, что история персонажа заканчивается, когда этот персонаж выполнил свою функцию для Кристель и становится ей неинтересен. Таким образом история абсолютно сосредотачивается на главной героине.

Кристель принимается за поиск со всей тщательностью, анализируя все новые и новые детали, рассматривая каждое воспоминание. Однако, если посмотреть на этот анализ взглядом "со стороны", обнаруживается его кажущаяся мелочность. Разбирать под микроскопом, когда и как повел себя Сванте, какую историю рассказал о Карлсоне, как отреагировали на это остальные, всерьез рассматривать детские игры – а ведь рядом происходят события куда важнее и серьезнее. Европа еще отряхивается после Второй мировой войны, и даже Швеция, которую война не затронула прямо, поколеблена этим событием. Куда сильнее война сказалась на самой героине: : ее отец уехал из Германии из-за нарастающего там фашизма, Йорг, ее муж и сторож, был в эту войну на "неправильной" стороне, но совершил поступок, без всякого пафоса характеризующий его как Человека с большой буквы. Йорг скрывает этот поступок от жены, мучается своей до сих пор непрощенной виной, кажется, что и Кристель– его искупление. Он заботится о женщине, чьи мысли, по сути, заняты другим, принимает все ее поступки с некой жертвенностью, как будто жаждет наказания.
И в этих историях, к Карлсону и Сванте отношения не имеющих, мы видим еще один мотив – "потерянного поколения". Хотя Кристель и ее семья, не говоря уж о Сванте, не принимала во Второй мировой участия, тем не менее послевоенная пустота царит и здесь: вопросы, на которые не может быть дан ответ, разбомбленный Дрезден, смерть отца – явная метафора смерти догитлеровской Германии – все это затронуло само существо Кристель. И быть может, именно сосредотачиваясь на личном поиске, личной идее: найти Сванте, – Кристель отгораживается от "большого" мира, где возможно подобное.

Итак – поиск; цель его – не утвердить или оспорить существование Карлсона, но найти наконец Сванте. Как Ларс в сказке, написанной Кристель, она идет в поход за самым важным, что есть у нее в жизни. И конец – если смотреть на него взглядом читателя любовных романов – вполне счастливый. Если смотреть взглядом реалиста – что будет дальше с Кристель и Сванте, абсолютно неприспособленными к быту? Мир вокруг них – не Остров потерянных детей, и вряд ли им там найдется место. Но дело еще и в окончании поиска. Кристель обрела желаемое, насколько оно теперь будет ей нужно? На протяжении книги не раз возникает ощущение, что не Малыш, а сама Кристель придумала Карлсона. Теперь между Кристель и Сванте нет больше преграды в лице Карлсона, который был препятствием, но в то же время и защитой, отделяющей ее от реальности. Последний поступок, хоть и продиктованный детской натурой героини, возможно, заставит ее повзрослеть, но нужно ли ей это? О чем же роман – об обретении или о потере? Вряд ли можно ответить однозначно.
Напоследок – о языке, которым книга написана. Язык не просто богатый – он "микроскопичный". При этом, хотя героиня весьма эмоциональна, сам по себе текст прохладен – и от этого трагедия персонажей только глубже.

Здесь есть и еще один пласт – тот, где пересекаются автор романа и автор книги, положившей ему начало. Читатель в эту встречу – точнее, невстречу – верит; и здесь, кажется, можно снять с книги все "обвинения" в постмодернизме. Кристель вполне могла бы рассказать Астрид Линдгрен эту историю – из нее могла бы вполне родиться сказка. Марта Шарлай также вполне могла встретиться с Линдгрен и начать с ней диалог – в общем и неделимом пространстве текста. И однако, если толчок, начало и дано сказкой про Карлсона, "История Сванте Свантесона" – книга отдельная, глубокая, и читать ее нужно ни в коем случае не как продолжение или апокриф, но как самостоятельную, достойную вещь.