Цитаты из книги Самая страшная книга. Лучшее (сборник) — стр. 5

«Бессчетных дней поток я прожил лишь тобою, И сладкой встречи миг я вижу радостной картиной, Моя любовь к тебе прольется чистою водою, Со мной навек исчезнув в бездне под Мессиной».

«Как мало мы знаем о мире, в котором живем, — вдруг подумалось ему. — Как наивны мы, полагая, что покорили и поняли его».

Сегменты, кутикулы, щупики, хоботки, рога, шипы, волоски, скутеллумы, крючья, присоски, усики, крылышки, антенны, насечки, кольца, жала… Новый бог рождается, а я целую пальцы Нонны, и мы улыбаемся.

Я грею запястья Нонны в своих ладонях. Скоро музыка станет полнокровней, и к ней присоединится человеческий хор. Жужелицы, гусеницы, тля… Пятая колонна откормленных тараканов. Клопы. Клещи ввинтятся в мягкую плоть, набухнут красным. Ядовитые пауки зашуршат мохнатыми лапками по открытым частям тела. Начинят разинутые рты…

Равнодушный, упивающийся грязью город, где меня нарекут мутантом и запрут в психушке. Где вместо доктора Лесовского будут его коллеги, золотозубые, разящие дешевым пойлом рты. И, надо отдать должное “Таламусу”, здесь не насиловали детей. Я не могу сказать того же обо всех последующих филиалах ада.

Мое украшенное гвоздями сердце – инсталляция ко Дню святого Валентина – требует сейчас же ехать в город. Но мозг, холодный, как моя фамилия, спорит с сердцем. Нужно набраться сил.

– Ты бог! – восклицает Лесовский, и боек погружается в его темечко. Кровавая роса оседает на восторженном лице. Вторым ударом я загоняю молоток глубже. Череп проваливается, как яичная скорлупа. Он мертв, но я бью третий раз. Серая субстанция лезет из дыры. Я ворочаю молотком, расширяя трещину, вырываю инструмент, рисую в…

Мы ждали, затаив дыхание. И однажды бабочка появлялась, и размыкались стерильные стены тюрьмы, и двадцать пар глаз следили за волшебством. Бабочка летала по комнате, садилась на наши смеющиеся лица – на каждого, никого не оставляла без внимания. Уж Нонна старалась, чтобы мы были довольны. Полчаса счастья до того, как…

Двадцать особенных детей. Каждый со своим неповторимым умением. Кроме меня – был я тогда уверен. Я не мог воспламенять бумагу, как Марина. Не читал мысли, подобно Максиму Хоштарии. И крушить башни из кубиков не умел, в отличие от Сани Колмыкова, моего лучшего друга.