****
Моё детство и юность прошли на Дальнем Востоке. Мы жили рядом с лесом и железной дорогой, туалет был на улице, вода в колодце на общей улице. Это было непростое время, а зимы длинные, темные и холодные. Я тогда очень увлекалась чтением, сметала с полок буквально всё в библиотеке, шарила по домашним книгам, когда читать опять было нечего. Тогда, будучи подростком я обратила внимание некоторых дальневосточных авторов. Я не помню названия этих книг, авторов было несколько и я их тоже не помню, читала выборочно, некоторые рассказы перечитывала по несколько раз. Но помню одно: описание тех событий живо напомнило мне "Зулейху". В тех книгах была обычная жизнь чукчей, нанайцев, каких-то других народов, великолепное описание их быта, отношения с мужчинами, замужество, рождение детей, смерть и , конечно, красногвардейцы. Русские, революционеры, смена устоев народа, их жизней. Время было примерно года 20-30, до войны. Я зачитывала отдельные истории до дыр, многие, где история и политика более плотно выступали на произведение - попросту пропускала.
Несколько лет назад"Зулейху" было сложно не заметить. Помню, как у входа в магазин, книжки лежали стройными и аккуратными столбиками, привлекали приятным дизайном. Казалось, что она повсюду, но я как-то мало интересовалась в то время современной литературой и все время проходила мимо. Потом про нее заговорили, много всего и много разного и я опять обратила внимание. Помню, как опять пришла в книжный и увидела знакомую синеву. Взяла в руки одну из книжек и начала читать: "Зулейха открывает глаза. Темно, как в погребе.Сонно вздыхают за тонкой занавеской гуси. Месячный жеребенок шлепает губами, ища материнское вымя." Незаметно пролетели двадцать страниц, я все также стояла у стеллажа и читала, читала читала. Но книгу я в тот раз почему так и не взяла и благополучно забыла про неё на несколько лет. Периодически она мелькала в чартах, списках, была постоянная непоколебимая очередь на неё в библиотеке. Но в конце концов, совсем недавно, я заметила её в Лабиринте и решила её взять.
Книгу я прочитала за день. Жадно вгрызалась в страницы,пугалась Упырихи, шла по глубокому снегу,грустила по дочерям, страдала, голодала, умирала и возрождалась, готовила похлебку, охотилась, любила Игнатова и ненавидела, строила Семрук и просто жила вместе с этой книгой.
Гузель мне так живо напомнила отчий дом.Тайга рядом - мой лес. Опасная Ангара - Амур. Комары, дикие звери,лютые зимы, холод. И пусть сравнение натянутое, зыбкое, я всё равно вижу себя в детстве. И пусть из моей семьи никто не переживал такого, я словно прочувствовала все тяготы через эту книгу. И признала, к своему величайшему стыду, что плохо, слишком плохо знаю эту часть нашей истории. Буду исправляться. Спасибо автору огромное.
P.S. Где-то на середине книги я представила как выглядела бы в моей голове Зулейха и мне почему-то живо представился образ Чулпан Хаматовой. Тогда я ничего не знала про экранизацию. После прочтения, я залезла посмотреть, будет ли экранизация и узнала, что именно Чулпан выбрали на роль Зулейхи и фильм выйдет довольно скоро. Жду.
В книге рассказчик постоянно обращается к читателю, и было много моментов, когда мне хотелось превратить монолог в диалог. Поэтому, дописав рецензию, я отобрала пять цитат, придумала к ним условия и стала играть в Барнса. Хотите сыграть со мною?
Цитата №1:
Гюстав представлял себя диким зверем — ему нравилось воображать себя белым медведем, холодным, свирепым, одиноким. Я подыгрывала ему, даже называла его неукротимым бизоном американских прерий, но, может быть, он был всего лишь попугаем.
Пояснение: в «Бестиарии Флобера» Барнс упоминает медведя, верблюда, овцу, попугая и собак, и подробно объясняет, где, когда и при каких условиях Флобер владел или был каждым из них. Люди сегодня не заходят дальше утверждения, что они похожи на котов или собак, поэтому было бы интересно углубиться в собственный бестиарий.
Условие игры: сравнить себя с каким-либо представителем фауны (можно с несколькими).
Решение. Кажется, это будет несложно.
Я — медведь. Но не какой-нибудь, а именно панда. (Видели бы вы круги у меня под глазами!) Душа моя перманентно пребывает в Китае, я такая же большая и ленивая, люблю всё тщательно пережёвывать (и я не о пище), мои прекрасные леса интровертности вырубают, а размножаться я смогла бы только под присмотром, потому что самой мне влом заниматься этим вопросом. Ну вылитая панда.
Я — обезьяна. Хотела бы я себя сравнить с золотистыми курносыми обезьянками, но, боюсь, я — мандрил, причём именно мужского полу, потому что у них морды более яркие и разноцветные (и нос, нос красный, прям как у меня!). В остальном же, почему эта обезьяна? Вы вообще видели их глаза? Хитрющие-хитрющие. А зубы видели? Такими цапнут — мало не покажется. Ну и про голозадость не следует забывать (если честно, я не умею зарабатывать деньги).
На этом полёт моей фантазии закончился, фантазия потерпела крушение, если точно, поэтому передаю эстафету вам. С кем из животных вы иногда себя сравниваете? Только не надо стесняться! Какие между нами могут быть секреты?)
Цитата №2:
Кроме того, богоподобный статус романиста в XIX веке был всего лишь техническим приёмом и неполнота знания современного писателя тоже не более чем уловка. Когда современный повествователь сомневается, демонстрирует неуверенность и непонимание, играет в игры и совершает ошибки, кажется ли при этом читателю, что реальность передана более правдоподобно? Когда писатель снабжает роман двумя концовками (почему двумя? почему не сотней?), верит ли читатель, что ему предоставлен выбор и произведение отражает неоднозначность возможного исхода, «как в жизни»? Такой выбор всегда только кажущийся, поскольку читателю придётся прочитать обе концовки. В жизни мы принимаем решения — или решения принимают нас, — движемся тем, а не иным путем; если бы мы приняли другое решение (как я однажды сказал своей жене, хотя она вряд ли тогда была в состоянии оценить мою мудрость), мы бы оказались совсем в другом месте. Роман с двумя окончаниями не воспроизводит эту реальность: он просто проводит нас по двум расходящимся дорогам. Это такая форма кубизма, что ли. И это по-своему прекрасно, только не надо обманываться насчёт естественности и правдоподобия.
В конце концов, если бы писатель действительно был озабочен тем, чтобы изобразить множественность жизненных исходов, ему следовало бы сделать вот что. В конце книги нужно было бы прикрепить набор разноцветных конвертов. На каждом должна быть чёткая надпись: традиционный счастливый конец, традиционный несчастливый конец, традиционный половинчатый конец, deus ex machina; модернистский произвольный конец; загадочный конец; сюрреалистический конец; заканчивается концом света; заканчивается на самом интересном месте. Читателю позволяется открыть только один конверт, а остальные он должен уничтожить. Вот это я называю «предоставить выбор»; но, может быть, вам покажется, что я мыслю слишком буквально.
Условие игры: придумать перечисленные концовки для выбранной книги.
Решение. Естественно, на правах местного божка автора истории, я выбираю самое простое и подходящее — «Госпожу Бовари». Конец этой книги — традиционный несчастливый (натурализм такой натурализм), поэтому мне нужно придумать все остальные.
Традиционный счастливый конец: Эмма Бовари влюбляется в состоятельного мужчину своей мечты, который оплачивает её долги, затем Эмма получает развод и они играют пышную свадьбу и вместе доживают остаток дней.
Традиционный половинчатый конец: Эмма влюбляется в мужчину своей мечты, он беден (зато красив и хорош в постели), они сбегают и влачат жалкое существование на окраинах Парижа, мужчина соблазняет богатых дамочек, а Эмма курит, пишет стихи и блистает на светских приёмах. Оба тщательно скрывают нищету — моральную и материальную.
Deus ex machina: на Эмму внезапно сваливается наследство от дальних родственников, она бросает мужа и уезжает в Париж, готовая направо и налево сорить деньгами, но в первый же день попадает под поезд и умирает, потому что засмотрелась на прохожего, похожего на мужчину её мечты. Шарль от тоски умирает. Наследство уходит на оплату долгов и достаётся мистеру Лере.
Модернистский произвольный конец: повествование обрывается в тот момент, когда Эмма выходит от мистера Лере, который снова требовал с неё долг, и думает, что её жизнь кончена. Птичка сидит на ветке дерева, потом её чириканье резко обрывается. Затемнение. Конец романа.
Загадочный конец: однажды к Бовари в хорошей карете приезжает обеспеченная на вид пара, они утверждают, что являются настоящими родителями Эммы, которую у них украли ещё в младенчестве, они хотят забрать её с собой в Париж, чтобы она заняла там достойное её место. С долгами и мужем они обещают разобраться потом. Эмма счастлива, собирает вещи и не хочет ни о чём думать. Шарль обеспокоен. Эмма уезжает. Больше её никто не видел, в Париже о ней никогда не слышали. Шарль мучается догадками, страдает, отправляется на её поиски и тоже исчезает. Лавочник Лере убит горем.
Сюрреалистический конец: Эмма обо всём рассказывает мужу, Шарль прощает её, а также, сделав несколько успешных операций, находит деньги, чтобы оплатить долги. Они живут долго и счастливо и умирают в один день.
Заканчивается концом света: в один из дней, когда Эмма уже страдает и почти на пороге смерти, к ней является первая жена Шарля и начинает с проклятиями таскать её за волосы по всему дому: умершая всё ещё любит господина Бовари и ей больно видеть, как ему портит жизнь новая жена. После драки призрак исчезает, а Эмма вдруг чувствует прилив сил и острое желание жить. Но не тут-то было: мёртвые восстали и горят желанием отомстить живым за все свои обиды. Ведь наступил Судный день.
Заканчивается на самом интересном месте: Эмма Бовари умирает и после смерти встречается со своим создателем — Гюставом Флобером. Эмма взволнована, Гюстав очарован и приглашает её в гости на чай. Эмма соглашается. Затемнение. Конец романа.
Разумеется, я выбрала бы последнюю концовку (: А вы?
Условия игры вам известны, теперь можете придумать свои концовки. Книгу можете выбрать ту же самую или любую другую, желательно, не менее известную (чтобы было понятно и забавно).
Цитата №3:
Давайте попробуем сыграть в другую игру. …Многие критики хотели бы быть диктаторами в литературе, регулировать прошлое и с невозмутимой властностью указывать искусству будущее направление. В этом месяце все должны писать о том-то, в следующем никому не позволяется писать о том-то. Такого-то и такого-то не переиздавать до нашего особого распоряжения. Все экземпляры этого соблазнительно-плохого романа следует немедленно уничтожить. (Думаете, я шучу? В марте 1983 года газета «Либерасьон» призывала французского министра по правам женщин внести в список запрещенных книг «за публичное разжигание сексистской ненависти» следующие произведения: «Гаргантюа и Пантагрюэля», «Джуда Незаметного», стихи Бодлера, всего Кафку, «Снега Килиманджаро» — и «Госпожу Бовари».) И всё же давайте сыграем. Я первый.
1. Больше не должно быть романов, в которых группа людей, оказавшихся в изоляции силой обстоятельств, возвращается к «естественному состоянию» и превращается в бедных нагих двуногих животных. Всё это можно изложить в одном рассказе, последнем в этом жанре, чтобы заткнуть им этот фонтан. Я вам сейчас напишу этот рассказ. Группа путешественников терпит кораблекрушение или крушение самолёта, где-то далеко, разумеется, на острове. У одного из них — здоровенного, сильного, неприятного типа — есть пистолет. Он заставляет остальных жить в яме, которую они сами же и выкопали. Время от времени он выводит из ямы одного из пленников, пристреливает его или её и съедает труп. Пища ему нравится, он толстеет. Когда он убивает и съедает последнего пленника, он начинает беспокоиться о дальнейшем пропитании, но, к счастью, тут прилетает гидросамолёт и спасает его. Он говорит всем, что один уцелел в крушении и выжил, питаясь ягодами, листьями и кореньями. Весь мир дивится его прекрасной физической форме, плакаты с его изображением украшают витрины вегетарианских магазинов. Его так никогда и не разоблачают.
Вы видите, как легко, как приятно это писать? Вот почему я бы запретил этот жанр.
2. Больше не должно быть романов про инцест. Даже очень безвкусных.
3. Не должно быть романов, действие которых происходит на скотобойне. Я признаю, что их не так уж и много, но я недавно заметил, что скотобойни все чаще появляются в рассказах. Это нужно душить в зародыше.
4. Необходимо ввести двадцатилетний запрет на романы, действие которых происходит в Оксфорде и Кембридже, и десятилетний запрет на остальные университетские романы. Политехнические институты — пожалуйста (но никаких поощрительных субсидий). Можно, чтобы действие происходило в начальной школе, но на среднюю нужно наложить десятилетний запрет. Частичный запрет на романы воспитания — один на писателя. Частичный запрет на романы, написанные в praesens historicum (опять-таки один на писателя). Полный запрет на романы, главный герой которых — журналист или телеведущий.
5. Нужно ввести квоту на произведения, действие которых происходит в Южной Америке. Чтобы ограничить распространение туристического барокко и тяжёлой иронии. Ах, это сочетание дешёвой жизни и дорогих принципов, религии и бандитизма, поразительного благородства и беспорядочной жестокости. Ах, птичка-дайкири, несущая яйца на лету, ах, дерево-фредонна, чьи корни растут на кончиках ветвей и чьи волокна позволяют горбуну телепатически обрюхатить надменную жену хозяина гасиенды; ах, оперный театр, ныне заросший джунглями. Позвольте мне побарабанить пальцами по столу и сказать «пас». Романы с местом действия в Арктике и Антарктике будут получать специальный поощрительный грант.
6а. Никаких сцен совокупления людей с животными. Например, женщины и дельфина, чьи нежные ласки символизируют восстановление тонких нитей паутины, которая прежде связывала весь мир в единстве и гармонии. Нет, только не это.
6б. Никаких сцен совокупления мужчины и женщины в душе (можно сказать, на манер дельфинов). Я говорю это главным образом из эстетических соображений, но и из медицинских тоже.
7. Никаких романов о маленьких, доселе забытых войнах в отдаленных уголках Британской империи, на чьём мучительном примере мы убеждаемся, во-первых, что британцы по большей части безнравственны и, во-вторых, что война — очень неприятная вещь.
8. Запретить романы, в которых главный герой или любой другой персонаж названы лишь инициалом. А то они все время так делают!
9. Не должно быть больше романов, в которых бы рассказывалось о других романах. Никаких «современных версий», переработок, сиквелов и приквелов. Никаких изобретательных продолжений книг, которые остались неоконченными из-за смерти автора. Вместо этого каждому писателю нужно выдать вязаный цветной коврик и обязать повесить его над камином. На коврике должно быть написано: «Свяжи сам».
10. Нужно ввести двадцатилетний запрет на Бога, вернее, на аллегории, метафоры, аллюзии, а также всякого рода закулисные, неточные и двусмысленные упоминания, в которых используется Бог. Бородатый главный садовник, который вечно околачивается у яблони; старый мудрый морской волк, который никого не спешит осуждать; персонаж, которого вам не представили, но который к четвертой главе определенно кажется жутковатым… всех на склад. Бог дозволяется только как конкретное божество, которое ярится на человека за его грехи.
Условие игры: представить себя литературным диктатором и запретить всё, что давно хотелось запретить.
Решение. К сожалению, у меня не наберётся целых десять пунктов, поэтому если наберётся у вас — то вы победили. Но кое-что у меня определённо есть.
1. Запретить писать романы, в которых у главного героя вообще нет имени. А в уже написанных — придумать, иначе — сжечь.
2. Книги должны стать бесплатными: писатели должны работать ради идеи, а не ради денег. А чтобы не умерли с голову, организовать для них сбор пожертвований.
3. Книги о прошлом (более чем пятнадцатилетней давности) — 40%, книги о будущем (более чем через 20 лет) — 40%, книги о настоящем — 20%. Это касается также и вымышленной истории, и параллельных реальностей, и путешествий во времени. Книги о динозаврах — неограниченно. Книги о магии — неограниченно. При возникновении противоречий — книгу на доработку или в печь.
4. Все книги (кроме книг Дж. Остин и Ш. Бронте, а также писателей мужского пола) с концовкой, где героиня взаимно влюбляется в состоятельного мужчину своей мечты, они женятся и живут долго и счастливо, — конфисковать и спрятать на тридцать лет, плюс тридцатилетний запрет на написание. Через тридцать лет рассмотреть ситуацию повторно.
5. Запретить школьникам на уроках литературы читать больше пяти произведений в год. Рассматривать те или иные художественные приёмы на примере конкретных отрывков — допускается. Вне уроков чтение неограниченно.
И так далее. Придумаю ещё — потом добавлю (:
А у вас есть книги, в отношении которых вы чувствуете себя тираном?
Цитата №4:
В одном из самых ранних своих писем, написанных в пятнадцать лет, он перечисляет прегрешения современной цивилизации: «Железные дороги, яды, клизмы, пирожные с кремом, монархия и гильотина». Проходит два года, и в эссе о Рабле список уже другой — весь, кроме первого пункта: «Железные дороги, фабрики, аптекари и математики».
Условие игры: составить современную версию списка.
Решение. Тут всё довольно просто. Неосвоенность ближнего космоса, сокращение реального общения, блюда с кунжутом, очереди, радиация, шоколадки с дроблёными орехами, визы и смертная казнь.
А что расстраивает вас?
Цитата №5:
Но вот в чём разница. В случае с любимыми, с женой, когда вы узнаёте худшее — будь то неверность или отсутствие любви, сумасшествие или самоубийственные наклонности, — вы испытываете что-то вроде облегчения. Жизнь такова, как я и думал; не отпраздновать ли это разочарование? В случае с любимым писателем первый порыв — защищать. Вот что я хотел сказать: возможно, любовь к писателю — это самая чистая и прочная разновидность любви.
Вопрос: возникал ли у вас такой порыв, и если да, то по отношению к какому писателю и почему?
Ответ. Курсе на втором или третьем у нас была текстология, где мы рассматривали литературные завещания и посмертную волю автора. У меня был доклад про Франца Кафку, и с тех самых пор, как я узнала историю его творческого наследия, меня неотступно мучают два противоречивых чувства: с одной стороны, я рада, что Макс Брод проигнорировал завещание Кафки и опубликовал его произведения — это было одним из самых удивительных книжных «знакомств» в моей жизни, — с другой стороны, моим первым порывом было желание защитить Франца, а вторым — возмущение и желание срочно изобрести машину времени (ух, Брод бы у меня попрыгал!). Пока что я так и не примирила эти два противоречивых чувства.
А у вас было что-то подобное?
Ты этим воздухом дыши,
Зализывая раны солью,
И пусть уходят с больной кровью
Все беды горькие души.
Ведь ты, как снег, в объятьях таял,
Освобождая от потуг.
…И пусть лишь ветер гонит стаи
По краю облаков на юг.
22 января 2003 года
Началось все с того, что мы с подругой поехали в Италию (было это года четыре назад). И заприметила я у подруги толстенькую книженцию под авторством Умберто Эко (Маятник Фуко). Сказала мне тогда подруга, что не очень идет у нее эта книга. Автора я запомнила и долго так к нему примерялась. И вот, забеременев, купила таки я себе его книжечку, остановив свой выбор на "Имя Розы". Мой беременный мозг, с моим изменившимся "гормональным" настроением, воспринял тяжело Эко, особенно его желание к отсеиванию читателей. Прямо распирало меня от возмущения! И так уверенно положила я эту книгу на полку, с таким твёрдым-притвердым намерением больше никогда не читать ее. Однако мое неуемное желание заканчивать все начатое, а также участие во флэшмобе "Победа над Долгостроем" помогли мне одолеть этот серьезный труд серезного Эко.
В 15 лет мне казалось, что нет ничего важнее любви, и все другие дела, обстоятельства, события должны, нет, просто обязаны уступить своё место любви. Даже если у тебя подготовка к экзамену или день рождения подруги, или собаку надо выгулять – всё это должно ждать своей очереди – очереди после любви. Возможно поэтому меня удивляло, если второй участник нашей любви думает иначе и продолжает сначала решать насущные вопросы и только потом приходит ко мне.
Теперь я не люблю читать классические истории о любви, где всё повествование крутится вокруг любви: её начала, испытаний, которые проходят двое или трое, окончания и панихиде по любви. Меня не привлекают инфантильные характеры персонажей, которые ничего не делают в жизни, только вздыхают да влюбляются. Да что они знают о настоящих испытаниях, если рыдают, когда он всего лишь не звонит на следующий день!
Зулейха и Игнатов встречаются не для отношений и, несмотря на то, что историю переписывать нельзя, хотелось бы, чтоб не было тех событий, благодаря которым они встретились. Раскулаченная за убитого мужа татарка, не знавшая нормальной, в привычном для нас понимании слова, жизни, и горящий идеей коммунизма и равенства, красноармеец Игнатов, который может убить, не мешкая.
Вместе с остальными «бывшими» людьми Зулейха под надзором Игнатова несколько месяцев добирается до пустынного берега суровой Ангары, на котором суждено им строить посёлок и выживать. Эти двое общаются друг с другом сначала взглядами, но даже тогда между ними начинается своего рода симбиоз, они обмениваются чертами характера. Решительный суровый Игнатов начинает мучаться совестью за тех, кого не уберег, вместо фамилий в журнале начинает видеть людей и постепенно превращается из узколобого, чтущего лишь одну идею фанатика в заботливого своей строгостью начальника поселения, способного любить, оберегать, уважать даже «бывших» людей. А молчаливая, мягкотелая Зулейха открывает в себе талант охотника – хоть ради пропитания, но всё-таки убийцы. Они забирают друг у друга излишки, отдавая взамен свои: Игнатов у Зулейхи – излишки мягкости, Зулейха, наоборот, забирает жестокость, необходимую для убийств.
В романе не про любовь даже возникает любовный треугольник: Игнатова и Зулейху разлучает Юзуф – сын Зулейхи от убитого мужа, мальчик, которого мать кормила своей кровью, чтоб он только жил. Её пятый и единственный выживший ребёнок тяжело заболел, ожидая возвращение матери от Игнатова ночью в лесу, после такого Зулейха запретила себе любить кого-то ещё кроме сына. Правда, только на время. Потом Юзуф, не без помощи Игнатова, бежал в лучшую жизнь, а мы надеемся на воссоединение Игнатова и Зулейхи.
Читая про любовь и материнство в условиях угнетения и выживания понимаешь, как просто любить в современном мире, как важно использовать эту простоту, чтоб быть честнее, заботливее и внимательнее к близким сейчас.
Читая в начале романа длинное описание статуй в монастыре, я вспомнила, что у меня есть книга "Код Средневековья", тоже не прочитанная, и она как раз рассказывает о значении средневековых чудовищ. Сразу я от "Имени Розы", конечно, не оторвалась, но вот следующим вечером сначала открыла вторую книгу. И в самом же начале, на 41й странице, я наткнулась на цитирование Бернара Клервосского, слово в слово повторяющее речь Хорхе в библиотеке, ту, что о недопустимости статуй чудовищ в монастырях. То есть, конечно, это Хорхе повторял за Бернаром, но я же читала в другом порядке.
Нет, я в курсе, что Эко медиевист, но до этого совпадения как-то не осознавала, насколько его художественные романы точно соответствуют древним хроникам. Вообще, первая мысль, когда я увидела этот текст, была о том, что автор Кода Средневековья сплагиатил из популярного романа, вместо того, чтоб изучить историю))) Она быстро прошла, конечно.
После экранизации Зулейхи, на автора страшно разобиделась татарская интеллигенция. Было просто море публикаций в интернете, огромное количество постов в соцсетях. В виде иллюстрации, расскажу про частный случай, с которым столкнулся сам. В одном из походов с нами сплавлялась молодая пара из Набережных Челнов. Приятные ребята, он админ, она бухгалтер на удаленке, современные, довольно начитанные. Как-то разговорились у костра о книгах и чтении и услышав мои похвалы второй книге, Дети Мои, возмущалсь тем, что автор извращает и перевирает историю и не уважает татарский народ. Я старался больше не обсуждать Яхину, но видимо это был мощный триггер, ребята периодически возвращались к теме, почти до конца похода. И прекратилось это, когда выяснилось, что книгу они не читали, а все свое мнение сформировали на основе статей в интернете.
Я иногда тоже ведусь на общественное мнение и, как мне кажется, много теряю, не решаясь прочесть книгу или посмотреть фильм. Вот как бы научиться выключать привычку полагаться на чье-либо мнение...
Слушала "Имя розы" я в не самой приятной обстановке - в больнице. До этого диск с книжкой валялся у меня года два - как купила его на очередном "Петербургском книжном салоне", так все руки не доходили послушать, сплошь работа, работа, отчеты да таблицы... В 2008-м работа вышла мне боком - от переутомления случилось кровоизлияние в сетчатке правого глаза. Белый свет застило черное пятно, такого ужаса я в жизни не испытывала! ><
Как полагается, положили меня в больницу и запретили на это время читать вообще. Ситуация хреновенькая - ни книжку почитать, ни в интернете полазить. Лежащий в офтальмологии контингент бабушек от 70 и старше весьма мною уважаем и рассказывает интересное, но целыми днями болтать как-то не в моих привычках. Попросила бывшего мужа перекачать книжку Эко на плеер и принести мне. И погрузилась я в мир "страдающего средневековья"... К тому времени, как я дошла до описания хитрого внутреннего устройства монастыря и пыталась себе его представить, пятно посреди глаза уже по большей части рассосалось. Глянула я в окно палаты,выходящее во внутренний двор больницы - а там лабиринт не хуже! Лестницы ниоткуда в никуда, полностью закрытые дворики без дверей, балконы-балконы-балконы, почти эшеровские, снова лестницы... И сразу проще стало представлять себе монастырь, только бетонные и кирпичные стены мысленно меняешь на каменные - и ты уже там! И как-то легче становится, и уже не мучают мысли,что же будет с глазами и как теперь быть с работой.
Книга закончилась аккурат к выписке, когда пятно практически полностью исчезло. А "вторая городская" больница теперь для меня навсегда - итальянский монастырь... :)
Был период, когда, развивая память, учились все стихи Блока. Вслух. И выучил их сын. Одной из бабушек был рассказан "Миньоны вас. Нас-тьмы и тьмы..." Ребенку было 3 года. Бабуля покрутила выразительно пальцем у виска:" О жизни учить нужно!" Не прошло и месяца, как был рассказан: Есть по Чуйскому тракту дорога,
Много ездило там шоферов
Но один был отчаянный шОфер,
Звали Колька его Снегирев...
Мы просто визжали от смеха. Там любовная история, что называется- отвал башки. Бабушка обиделась и сказала: "Зато на моей работе ему почти килограмм шоколадных конфет после исполнения дали!"
Оказывается, это песня. Упоминается в произведении.
Не пра кнігу, канешне, а пра Наша Вялікае 8 Кастрычніка.
Чытала ў гэты дзень у цягніку аўтабіяграфію Рушдзі, а там на кожнай старонцы то сьветапоглядныя баі Бродзкага зь Мілашам, то пасядзелкі зь Пінтэрам і Саідам. Прыходжу дадому і, пад адкаркаванае французкае брэньдзі, слухаю фрашкі зь першых вуснаў пра сьвежую нобэлеўскую лаўрэатку. От тут і накрыла.
Нашае "сваё" – гэта бясспрэчна важна. Мы затульваемся ў зацішны боль невідочнасьці, непрызнаньня ды неразуменьня, церпім вечны сьверб ад таго што бачаць нас ня так, ня тымі, не на той мове і ўвогуле. Таму горыч тых, каму абгрунтавана баліць ад нобэля, разумею і можа нават часткова падзяляю. Але кантэкст, варта на яго толькі вокам кінуць, выносіць у чытацкі космас. Прывет, сусьветная літаратура, хто бы там што ні казаў, мы ў табе ўжо ёсьць.
Летом посмотрела экранизацию.
С точки зрения целостности повествования, то есть сюжетной линии, снято очень хорошо: всё происходящее воспринималось как должное и логичное, даже несмотря на то, что я знала, как было в книге. В рецензиях некоторые сетуют на то, что фильм--как бы краткое содержание романа--что ж, распространенная проблема. Но, господа, на то она и экранизация, чтоб не включать в неё всяческие интересные рассуждения героев и красочные описания местности. Ведь кому не лень--прочитают книгу ;)
Мне хочется написать именно историю вместо рецензии, потому что книга вызвала бурю эмоций, и на объективность я не претендую.
Мы не можем знать, насколько "Зулейха" правдива, полна или исторически точна.
Одно мы знаем наверняка: совсем недавно люди испытали столько боли, унижения, отчаяния от несправедливости, сколько нам и в кошмаре не может присниться.
Очень мало людей изучает этот вопрос, продирается сквозь исторические справки и складывает все в единую картину.
Гузель Яхина сделала это: вынесла вопрос в массы. Сделала это так непринужденно и образно, что 500 страниц о тяжелейших событиях читаются на одном дыхании. Прекрасный язык, изобилие художественных приемов делают текст красивым и богатым.
Сделать популярными книги о жутких временах не так просто, и нужно быть мастером слова и сюжета, чтобы все преподнести как занимательную повесть.
Что мне понравилось (дальше спойлеры):
= охват истории. взгляд разными глазами.
= персонажи. разнообразные. с душой.
= любовь. цепляющая.
= фантасмагоричная составляющая - сны Упырихи и явление ее духа; "яйцо" профессора.
= описание борьбы за выживание. сила духа людей, которые приняли свою участь.
= (относительно) счастливый конец.
Что мне показалось маловероятным, хоть и красивым:
= безмолвное прощение коменданта Игнатова со стороны людей, и даже народная любовь. Стокгольмский синдром? или люди действительно в таких условиях даже каплю сострадания ловили с благодарностью?
= перерождение Зулейхи. мне кажется, что несмотря на все трудности, из человека не стираются обычаи его народа. Сколько нужно испытаний, чтобы отречься от своей веры?
История не закончилась, как не заканчивается жизнь.
P.S. Ассоциации: Убить пересмешника, Прислуга, Забвение пахнет корицей; Люди на болоте, Тихий Дон (вот такая мешанина у меня в голове). Некоторые из этих книг написаны в опасные времена, это книги-перевороты; некоторые преподнесены как красивая сказка. Но все они - о людях, о борьбе, о судьбе, и "Зулейха открывает глаза" заняла достойное место в этом списке.
Вчера прошел всероссийский тотальный диктант "для всех, кто умеет писать". И как выяснилось, текст для диктанта принадлежит Гузель Яхиной, а ее книга уже давно дожидается меня. Соединив два этих события, я решила приступить к чтению, тем более оставленные другими читателями рецензии дают надежду на интересное времяпровождение.
"Господи, какая муть! Как я это буду читать..? Не закончилась до сих пор глава?? Сколько еще страниц?? Нет, я решительно этого не вынесу - закрыть, удалить, забыть. Да, я понимаю, именитый столп литературы, да, чтим память и развиваем кругозор, но такой ценой..??"
Тем же днем
Банеры с рекламой У. Эко: прикоснитесь к средневековью с интеллектуальным романом.
Моя книжная полка: Петрарка, что ты вообще делаешь в моей коллекции?
Сериал на обед: о, товарищи викинги, как поживаете? как ваше завоевание Франции? Ух, начало начал, христианская культурная колыбель..
Тем же вечером
"Здравствуйте, господин, Блэквуд, спасите меня от итальянских богословов своим мистицизмом и эфиром внеземной тайны. Так-так, предисловие к Вендиго:
«Уж не розенкрейцер ли вы, сэр?» — спрашивает у него один из спасенных им простаков, сунувшийся в западню, расставленную силами зла. Сайленс, в полном соответствии со своим именем, отвечает на этот вопрос фигурой умолчания, но вдумчивый читатель вправе предположить, что «оккультный детектив» и впрямь принадлежит к таинственному Братству Розы-Креста, последней подлинно инициатической организации Европы. (Отрывок из книги: Элджернон Блэквуд. «Вендиго (сборник)». iBooks.)
Розы? Кресты? Опять средневековье? - к черту! Знаки рисуют судьбу.
iCloud-"Имя розы" скачать-открыть-не закрывать три дня пока не дочитаешь это интеллектуальную манну
Я не сноб, но Етить-Колотить, хотите меня напрячь и довести до белого каления, подсуньте мне кусок о нескольких мужских особях из этой книги и успех обеспечен... О_о
«...интеллигенция! Вежливая до оскомины, изредка дерзкая на слово, но в поступках – смирная, вялая, покорная. Жалкая. И – живая, в отличие от многих крестьян, не выдержавших болезней и голода. Вот тебе и «бывшие».»
Впечатлившись «Зулейхой», решила я ознакомиться и с позицией критиков, а не обожателей, коим я сама и стала. И попалась мне на глаза рецензия Руслана Айсина https://poistine.org/istoriya-odnogo-predatelstva – ущемленное национальное самолюбование. В общем-то, можно было ожидать, что первыми выскажутся татары. Ну не может этот национальный моралезащитник принять, что в 30-40 годы прижимали татар, и, видимо, забывает, что помимо татар от режима пострадало и культурное наследие других национальностей и этносов.
Аморальная баба – ваша Зулейха, говорит он. Где страдания «безутешной вдовы»? А, простите, с чего бы ей быть безутешной? Её взяли в жены, потому что «у неё между ног мёдом намазано», а не по великой любви. А она, как любая религиозная женщина (И неважно, татарка, грузинка, француженка, русская, с рождения проповедующая мусульманство, иудейство, христианство или поклонение макаронному монстру) следует тому, чему её научила жизнь в этом религиозном обществе – уважать своего мужа, в её голове пресловутый домострой. Она для него вещь, он для неё – тиран. И с чего прикажете ей убиваться? Да, убили, да, она теперь беззащитна перед обстоятельствами, но поделать она ничего не может. Она безвольная, слабая женщина, несущая на себе тяжеленное бремя быта, но при этом бесправная в решении каких бы то ни было вопросов.
В общем, Айсина бомбануло. А от таких бестолковых критиков, не видящего ничего дальше полумесяца на башне мечети, другого ожидать и не приходится.
Кто-то в комментах к рецензии писал, что «Не похоже это на татарских женщин того времени, тогда женщины оберегали свою честь и достоинство. И первым, что для них было – это их вера, то что они мусульманки /…/ Одно я знаю, наши матери были достойными татарскими женщинами». Возможно, её мать и была. Если не попала в ссылку, не была поставлена перед выбором «войди в новый мир, прими новые порядки, иначе погибнешь». Как же мы любим ровнять всех под одну гребенку.
Я живу в Татарстане. И всю свою жизнь я наблюдаю, как татары пытаются правдами и неправдами обелить себя, выставить себя в лучшем свете, чем русских. Всю жизнь говоришь по-русски, но делаешь миллион ошибок? «Нам, татарам, скидка». Товарищи, а вы часом не забыли, в какой стране живете? Какой язык является национальным? Татарский язык и традиции – их культурное наследие, конечно же, но оглянитесь вокруг себя: татарский в школах обязательный даже для русских, книги и газеты на татарском печатаются, мечети на каждом шагу, чего не хватает-то? Вот как сказал «добрый» Ельцин «Хотите суверенность – получайте», так татаре (и я намеренно использую именно это окончание для обозначения конкретно чокнутых на своей нац. идентификации) и возомнили, что живут в стране Татарии (на секундочку, именно этот треш был написан в учебнике татарского в годы моего обучения в школе), а не в субъекте РФ. Вот отсюда и растут ноги всяких узколобых Айсиных.
В общем, не зашло мне знакомство с критикой, коль она такая национально двинутая. Я, пожалуй, пойду «Дети мои» почитаю…
Короче, книжка плохая, мне не понравилась. Но от нее реально получить удовольствие. Просто надо опустить все бла-бла-блашные главы и сосредоточиться на детективной линии. Получится что-то вроде: приехал монах, его звали Вильгельм. У него был кореш, которого звали Адсон. Они приехали в монастырь, в котором что-то подозрительное мутится. Все помалкивают, но и Вильгельм не лыком шит. Вильгельм рыщет, снуёт то там то сям, разгадывает разные секретики, находит пяток трупаков. Реакция Адсона на то, что происходит, очень важна - он должен много восторгаться своим гуру-кенгуру. Всяких там богословов, дольчиниан, миноритов и прочих братишек смело опускаем, а в конце узнаём как же звали розу.
Гайд не комментируется, он просто существует, потому как мне очень хотелось бы иметь перед глазами что-то подобное прежде, чем я потрачу столько времени на эту писюльку, сколько уже потратила.
То, что тема кулаков и раскулаченных напрямую касается жизни многих знакомых мне людей, я впервые осознала классе так в пятом-шестом уральской школы. Разговор о кулаках зашел на уроке краеведения, и я, внучка пламенного коммуниста, после армии и войны приехавшего на Урал поднимать промышленность, вдруг впервые почувствовала себя не очень комфортно. Из двадцати шести моих одноклассников у восьмерых (а это ведь почти треть) оказались раскулаченными или репрессированными вполне еще живые бабушки и дедушки. И как-то эти дети (и их родители) не считали, что потерпели заслуженное наказание.
Помню свое потрясение. Вот сидишь ты за партой с толковым и бойким мальчиком, сыном простого инженера, а он, оказывается, потомок купцов, владевших сетью винных лавок. И это сейчас они от получки до получки живут, о Москве и колбасе и не мечтают, а тогда в Париж могли ездить. А у другой девочки, чья мама, злая и завистливая математичка, вечно высматривает, кто и в чем пришел в школу, прадед, оказывается, держал под собой половину лесозаготовок края. А у еще одной девочки бабу с дедом аж из трех домов выселяли. Придут коммуняки, заберут зерно, скот и избу, а те на припрятанное зерно новый скот и новую избу покупают, прямо на соседней улице. И так три раза людей беспокоили, пока то ли зерно не кончилось, то ли дочка этих самых кулаков за представителя новой власти замуж не вышла, смекнув, что проще ассимилироваться, чем без конца переезжать.
Семьи всех этих ребят, в отличие от моей, жили на Урале веками. И все они поначалу потеряли с революцией гораздо больше, чем приобрели после. (Забегая вперед, скажу, что приобрели тоже немало. Только не у всех хватило сил это признать. Кстати, жаднее, злобнее и завистливее училок из семей раскулаченных куркулей я в своем детстве и подростковом возрасте не встречала. Именно они всеми силами создавали мутотень с обязательными подарками классным руководителям и прочими поклонами. Психология набить сервант хрусталем или психология набить амбар зерном — это одна психология).
Одним словом, социальное и классовое расслоение в тот день открылось мне в полной мере, а слова “купечество” и “кулачество” обрели вполне конкретные лица и фамилии.
Следующим знакомством с темой репрессированных, спецпереселенцев и раскулаченных для меня стал опыт мелкой бумажной работы в городской администрации. Шла волна выдач государственных компенсаций, я сидела на приеме, вклеивая фотографии в удостоверения, и видела, каким потоком идут за документами люди. Десятки людей каждый день (вернее, это мы принимали десятки, а приходили сотни и стояли в коридорах по несколько дней, по привычке и из страха, что раздача прекратится, и на всех не хватит).
Сотни людей, пришедших получить причитающееся за родных, пострадавших в 20-е и 30-е годы. У большинства истории были как под копирку: в семье было больше одной коровы, родители не захотели отдавать скот в колхоз, в итоге все имущество забрали, а людей выселили в соседний район или отправили на стройку завода. Вот так из вчерашних крестьян и набирали строителей и чернорабочих. А я-то думала, что мой молодой город строили исключительно добровольцы-комсомольцы да городская беднота, с радостью покинувшая родные деревни. Не с радостью.
Встречались вещи и позабористее. Помню, как одна старуха, получив компенсацию за мать, вдруг поинтересовалась, а может ли она получить деньги за своего биологического отца. Оказывается, ее мать из семьи кулаков, будучи уже беременной этой будущей старухой (вот вам оборот в стиле Яхиной или Солженицына), ушла от своего жениха, главного кулака всей деревни, буквально за день до его раскулачивания. Ушла и вышла замуж за красного снабженца, которого вскоре довела до тюрьмы за какие-то там торговые махинации. Тогда она вышла замуж опять, переписала дочь на второго красного мужа, который вскоре погиб в великую отечественную, оставив ей пенсию и льготы для падчерицы (будущей старухи). Все это время экс-жених кулак пытался поддерживать с ней связь: писал из тюрем и из ссылки, а как вышел — вернулся и поселился неподалеку. Однако мать с ним никаких дел не имела и дочери о нем до самой смерти не рассказывала. И только перед смертью, отдав ей документы на собственное имущество, открыла, сколько всего было у ее настоящего отца. И вот теперь старуха-дочь хотела бы обналичить наследство этого невиданного ею отца, который точно был самым богатым в их деревне. Как минимум, пару домов и десяток коров имел.
Помню, у меня голова шла кругом от всех этих коров и домов и от той жадной прямоты, с которой старуха хотела денег. Денег, денег, денег. Не справедливости, не вернуть отчество и фамилию настоящего отца, а денег. Вы. Мне. Должны. Плевать на ваш всеобуч, здравоохранение, бесплатные квартиры, Гагарина и прочее, что было в нашей общей жизни. Верните мне стоимость всех коров, отобранных до моего рождения.
…Впрочем, легко иронизировать, когда эту корову отняли не у тебя. Да и об исторической справедливости в кабинете, где сидят пятеро пострадавших преклонных лет, а еще пятьдесят ждут своей очереди в коридоре, говорить было бы странно. Тем более, что я тогда была еще старшеклассницей, временно устроенной в соцотдел по блату, так как штатные сотрудники администрации просто не справлялись с наплывом населения.
Однако одно я тогда уяснила совершенно точно: потомки раскулаченных и репрессированных — это не миф и не мизерный процент населения, а вполне себе существенная часть общества; и они всегда помнили о том, что потеряли.
И теперь эта часть общества хочет писать (и читать) книги о своем прошлом. Как к этому относиться? Я любила своих родных и точно помню, что они ну никак не походили на кровожадных и тупых коммуняк из "Зулейхи". Но я также отчетливо помню холодок на школьном уроке, когда я осознала, что треть моих одноклассников находятся по другую сторону истории и любят, помнят и гордятся ничуть ни меньше моего.
Так как относиться к кулацкой правде о советском прошлом? Для себя я все поняла, когда оказалась (спойлер: ненадолго) в обществе тех, кто в 90-х смог восстановить личную справедливость и многократно отыграть назад свое кулацкое добро. Дышать среди тех людей было невыносимо трудно, как Зулейхе жить со своей свекровью и Муртазой. Очень хотелось побыстрее перевернуть страницу.
Субжанры всегда более доходчивы и убедительны. Воровской шансон, пролетарский агитпроп, кулацкий «кулаксон»... Субжанры живут, пока авторы учатся писать медали с обеих сторон, а не только с той, что видели с детства. Субжанры востребованы, пока в них есть потребность. Пока была потребность плакать о царской России, которую они потеряли (не до конца забив шомполами, вздернув на виселицы, замордовав сапогами в зубы), выходили воспоминания белых офицеров. Пока есть потребность вспоминать отобранное сто лет назад зерно и убиваться о мельницах и маслобойках, будут появляться романы навроде "Зулейхи".
Так как к ним относиться? С вниманием. Есть такое выражение в группах поддержки: "мы не вмешиваемся в рассказы других людей, так как сказанное ими является их правдой". Вот такая смена правд в миниатюре: три минуты говорит один, потом другой, потом третий. А под конец каждый уносит с собой то, что захотел и смог услышать.
Впервые роман "Имя розы" оказался у меня в руках, когда мне было 18-19 лет. Начальница на работе дала мне его прочитать. Я попробовала и не смогла продвинуться дальше 30-40 страниц. Почему? Невероятно скучно. Вернула, стыдливо потупив глаза. Ну не смогла я.
Несколько месяцев назад, познакомившись с девушкой-редактором, увлеченной творчеством Эко, я решила-таки принять участие в ее марафоне по чтению произведений Эко. Выбрала «Имя розы». Видимо, гельштат был не закрыт.
Купила книгу. К чтению подходила с опаской, помня о первой неудачной попытке. Первые несколько десятков страниц мне дались с большим трудом. А о том, что происходило дальше, можно прочесть в моем отзыве
Для меня очень трудно писать именно рецензию на такие книги. Потому что очень это схоже с оценкой, а как оценивать историю семьи.
Читая такие книги, я понимаю насколько школьный урок истории прошел через меня совершенно плоско на бумаге. Только повзрослев мое внимание цепляется за отдельные статьи-воспоминания, книги о жизни СССР и это открывает для меня новую, настоящую историю. Вспоминаю обрывки семейных историй о бабушке и дедушке, но с новой грани.
В детстве помню историю, что мой дедушка выбрал место для нашего аула, привел туда людей и обосновал село со звонким названием “Пятилетка”. По утрам он ходил по домам и звал на сельхоз работы. Я, как человек, знавший историю по цифрам, датам и коротким описаниям Причина-Повод-Следствие, не вполне понимала, откуда он пришел, зачем ему надо было по домам ходить, кого-то звать, что за сельхоз работы и даже название села для меня было совершенно оторвано от истории. И именно эта книга воссоздала картину жизни в то время, я как будто бы это прочувствовала и история перестает быть плоской. Огромное спасибо автору за такую атмосферную книгу.
