Рецензии на книги — Павел Зальцман

Хроника безумия.

Это чудо. Невероятно, но эта великая книга, которая была написана еще в советскую пору, десятилетия ждала своего выхода в свет. Зальцман не питал надежд на издание своего романа ( Зальцман, близкий обэриутам , их талантливый продолжатель, знал, чем это может для него обернуться), но теперь, когда его стихи и проза доступны читателю, пусть и ничтожным тиражом, мы можем с полной уверенностью говорить о том, что без Зальцмана не может быть нашей литературы. Потому что эта книга – одна из лучших книг советской поры. Читать «Щенков» сложно, трудно их толковать, но это от своего бессилия. Подобного тому, как школьник пытается преждевременно осилить труды Гегеля или Канта. Остается лишь обозначить какие-то свои мысли. Безусловно, это хроника.…

Более тёплая и человечная, чем "Щенки" (крутейшие, но трудные для восприятия в силу своей принципиальной нечеловеческой грубости) - а оттого потенциально и более впечатляющая. Но, увы, не сложилось.

Зальцмановский способ обращения с "потоком сознания" почему-то больше всего напоминает Фолкнера (и пронзительно яркие пейзажно-бытовые зарисовки - тоже!) Но по сути это, конечно, совсем не Фолкнер, а нечто гораздо более мистически-галлюциногенное (те же маркесборхескортасар со своими подчеркнуто-условными мирами кажутся на этом фоне довольно умеренными). Это я, конечно, наспойлерила: один из самых ошеломляющих моментов "Средней Азии" - это когда в насыщенное бытовыми деталями пространство колониального "реалистического" романа вдруг вторгается - или, точнее, входит естественно и без стука -…

Зальцмана, может быть, несколько перехваливают - на волне интереса к переоткрытому автору.

И все же читать "Щенков" очень интересно - "изнаночная классика" в буквальном смысле, эта книга и на мейнстримную классику позволяет взглянуть как бы с изнанки.

Это как "Доктор Живаго" - да, почти все успели сравнить "Щенков" с "Живаго", но мне это сходство бросилось в глаза ещё до того, как я взялась читать рецензии; итак, "Щенки" - это как "Живаго", только вместо интеллигентских метаний... ну, например, <здесь было неприличное слово, но я хочу, чтобы мою рецензию убрали из неформата> С ЧЕЛОВЕКОМ-СОВОЙ.

Или как "Мастер и Маргарита", только роль Воланда здесь исполняет все тот же человек-сова в избушке не на курьих ножках, повернись к голодной Сибири задом, к цветущей Молдавии передом; а вместо…

Выход этой книги - одно из самых важных событий уходящего года, по-моему. И как коммеморативный акт (да). И как документ, в котором отразились напряженные поиски способов письма о катастрофе изнутри катастрофы. И - это тоже очень-очень важно - как попытка проследить линию преемственности от ОБЭРИУ, "последнего советского авангарда", к следующему поколению поэтов. (Непосредственные связи с ОБЭРИУ имеют все представленные в сборнике авторы - кроме заметно более консервативного Рудакова, друга Мандельштама и его товарища по воронежской ссылке; однако и его письмо в блокадных условиях претерпевает ломку - он пишет о том, как стихи получались "из разрозненных, неровных по величине строф, постепенно получивших живые нити преемственности... все сделано ощупью и в этом смысле случайно. Навык,…

"Щенки"- незавершённый роман. Он был восстановлен по черновикам Зальцмана, и, может быть, представлен нам не совсем таким, каким его выпустил бы в свет сам автор. Об этом можно только сожалеть. Но это очень своеобразная проза, которую трудно с чем либо мной ранее прочитанным сравнить. Действие романа разворачивается на фоне гражданской войны, разрухи и голода, последовавшими за революцией 1917. Фон страшный, но в романе это только фон, объясняющий ту атмосферу всеобщего озверения, в которой живут герои, персонифицированные как в образах людей, так и животных. Как в снах перемешиваются образы реальные и вымышленные, так и у Зальцмана в романе сосуществуют люди, от голода и страданий потерявшие человеческий облик и животные, которые оказываются носителями человеческих качеств. И те и…