Что теряется (и возникает) при превращении книги в комиксы

Автор: Тобиас Кэрролл (Tobias Carroll)

С момента появления языка существует форма его передачи. Создатели комиксов давно используют литературные источники для вдохновения или прямого пересказа. Мы далеко продвинулись со времен «Иллюстрированной классики» (Classics Illustrated), в которой краткий пересказ романа преподносился посредством иллюстраций и упрощенных фраз. АдаптацияДэвидом Мазукелли «Стеклянного города» Пола Остера является заметной работой сама по себе, а также аккуратно смешивает эстетику двух отличных авторов.

Хотя в этом кроется вызов адаптации одного формата в другой. На каждую гармоничную адаптацию, передающую суть произведения, есть множество, считающих, что дословный перенос одного формата в другой — это нормально. Однако «нормально» — полная противоположность тому, что мы имеем в итоге. Вместо этого мы получаем адаптацию, которая теряет что-то фундаментальное в исходном материале, действует как своего рода сокращенная стенография и терпит неудачу как в качестве адаптации, так и сама по себе.

Хорошим примером удачной адаптации может послужить графический роман Питера Купера «Кафкианский» (Kafkaesque). Стилизованные персонажи Купера, зачастую сочащиеся элементами социально-политической критики, обладают собственной смелой эстетикой и кажутся одновременно изжитыми и опережающими свое время. В предисловии «Кафкианского» Купер рассказывает о процессе иллюстрирования историй, представляющих собой смесь работ, основанных на творчестве Кафки и его оригинальных историй, тематически переплетенных между собой.

«Я решил работать в технике граттаж, на мелованной бумаге, покрытой чернилами, выцарапывание на которой подобно ксилографии, — пишет Купер. — К этому меня подтолкнули немецкий экспрессионизм и художники, которых я люблю, например, Кете Кольвиц, Георг Гросс и Отто Дикс, которые были современниками Кафки». То есть Купер искал художественный стиль, который одновременно сочетал в себе стиль, вдохновляющий его, и обращался к художественным современникам писателя, чье творчество он адаптировал. Это помогло ему создать чувство целостности книги, будь то история Кафки или Купера.

Купер также не боится прямолинейных высказываний при адаптации Кафки в комикс. В предисловии книги он отмечает, что Кафка, скорее всего, не видел свой рассказ «Перед законом» как «ответ институциональному расизму», но отмечает, что подобным образом «понял его». Купер не относится к историям Кафки как к священным писаниям, которые должны оставаться неприкосновенными, вместо этого они меняются с течением времени. И именно благодаря этому можно увидеть, что работы Кафки остаются актуальны до сих пор. Существует обязательство по реализации четких интерпретаций этих историй, и чтобы они откликались в душе читателя, Купер, создающий комиксы на протяжении десятилетий, создает нечто кажущееся новым.

Прямая адаптация произведений не является единственной точкой пересечения прозы и комикса. Многие комиксисты превращают биографии писателей в панели, картинки и диалоги на страницах. И у них тоже есть различные жанры. В «Красной деве и видениях утопии» (The Red Virgin and the Vision of Utopia) Мэри и Брайан Талбот используют обширную историческую базу, чтобы рассказать историю французской феминистки и анархистки Луизы Мишель. Охватывающий года и континенты, этот комикс сравним с оскароносными фильмами (если бы существовали оскароносные фильмы про радикальных мыслителей). На другой стороне спектра стоит «В утробе Франкенштейна» (Frankenstein’s Womb) Уоррена Эллиса и Марека Олексицкого. Это более сжатая работа, сказка, граничащая с метапрозой, рассказывающая о создании Мэри Шелли ее Франкенштейна . В этом комиксе корни книги прорастают из биографии автора, но это предстает нам в более экспериментальной форме. Это краткий взгляд на жизнь Шелли и влияние ее работы, но он далек от сухого пересказа.

Учитывая возросший интерес к биографиям, неудивительно обнаружить новый биографический взгляд на жизнь и работу Ханны Арендт . В «Три побега Ханны Арендт: тирания правды» (The Three Escapes of Hannah Arendt: A Tyranny of Truth) Кен Кримштейн рассказывает ее биографию во всем ее историческом размахе и философском исследовании в виде большого графического романа, рассказанного от лица самой Арендт. Стиль Кримштейна чаще всего выходит на первый план, когда повествование становится атмосферным или теоретическим. «Три побега» также изобилует сносками, что вполне объяснимо, так как в течение всей жизни Арендт окружали различные писатели, историки и философы. Не каждый читатель знает, кто такой, к примеру, Сало Уиттмайер Барон (Salo Wittmayer Baron), а краткие биографии его и остальных исторических фигур не дают книге увязнуть в экспозиции.

Книга Кримштейна заканчивается большой секцией «Рекомендую к прочтению», в которой он предлагает как работы самой Арендт, так и книги о ее жизни, и, ведомый повествованием, которое изобилует горячими философскими спорами, вникает в некоторые споры о связанной с Арендт стипендии, появившейся уже после ее смерти. «Я предлагаю совместить чтение ее собственных работ и статей, критикующих ее», — пишет автор. Наличие этой части указывает на то, что сам Кримштейн видит свою работу как первый шаг в знакомстве любопытного читателя с фигурой Арендт.

«Отвратительный мистер Сибрук» (The Abominable Mr. Seabrook) Джо Оллманна во многом противоположен работе Кримштейна: в то время, как в 2018 легко обнаружить рассуждения об актуальности работ Ханны Арендт, требуется много усилий, чтобы обнаружить след журналиста Вильяма Сибрука. На медленное воскрешение Сибрука отчасти повлияло и то, что Оллманн был занят работой над книгами «Психушка» (Asylum) и «Волшебный остров» (The Magic Island).

Как бы то ни было, читая книги Оллманна, можно узнать много нового. Во-первых, Сибрук был очень уважаемым писателем в свое время и единственным, кто, как выражается Оллманн, «публично боролся со своими многочисленными демонами на страницах книг», что делает его литературным предком многих современных автобиографий (я прочитал «Психушку» практически сразу после прочтения биографии Оллманна и был очень впечатлен). У Оллманна также было бесчисленное количество губительных привычек, одна из которых — алкоголь. Некоторые биографии похожи на героическое повествование, книга Оллманна о Сибруке описывает человека, борющегося со своими худшими позывами, и, хоть он в конечном счете терпит в этом неудачу, все же умудряется поддерживать литературную карьеру. Подход Оллманна к работе, который включает в себя девятипанельную сетку и живое повествование, дополняет этот комплексный смысл жизни.

Жизнь некоторых писателей легко можно превратить в слова и картинки, их идеи и воображение могут быть более понятны остальным. Эра отдельного существования комикса и прозы уже позади, с правильным подходом наложение двух жанров может продолжаться и давать читателям новые знания.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ