Светское паломничество

Посещение дома Витгенштейна вызывает в памяти серьезный аскетический ум философа (без сомнения, он бы не одобрил его восстановления)

Автор: Джулиан Баджини

Жителям Запада, считающим, будто поклонение предкам присуще только другим культурам, стоит оглядеться вокруг: признаки благоговения повсюду. У нас есть парковые скамейки в память о тех, кто когда-то сидел на них, мемориальные доски знаменитым обитателям зданий, статуи уважаемых граждан на каждой площади.

Нашим величайшим проявлением преданности являются паломничества туда, где жили, работали или умерли почитаемые предки: особняк Элвиса Пресли Грейсленд, место гибели Джеймса Дина в Калифорнии, Остров Роббен, где Нельсон Мандела был заключен в тюрьму на 18 лет. Целые городки и мегаполисы живут за счет таких почитателей: от Бата Джейн Остин до французского города Декарт в долине Луары, как Ла-Э-ан-Турен назвался в 1967 году в честь своего знаменитого уроженца.

Я сам был в нескольких таких путешествиях обычно в совершенно непримечательные сами по себе точки. Когда я впервые посетил место, где когда-то стоял Ликей Аристотеля в Афинах, это были просто раскопки, окруженные деревянным дощатым забором. Академия Платона неподалеку была не намного лучше: непримечательный городской парк с несколькими заброшенными археологическими находками. А в Чирнсайде на шотландской границе от родового Дэвида Юма Найнуэллза и вовсе не осталось ничего.

Тем не менее, есть в подобных местах какая-то притягательность, часто вознаграждаемая эмоциональной отдачей. Одно из самых волнующих паломничеств, в которых я был – поездка семь лет назад на скалистый мыс в Норвегии на небольшом озере Эйдсватнет. Это место недалеко от города Скьолден, где по заказу Людвига Витгенштейна был построен дом для него. Его трудно было найти, трудно добраться, а все, что осталось от дома – один лишь фундамент. Но когда я сидел там и смотрел на воду, ощущал необычайное волнение.

Вернувшись домой, я узнал об идее реконструкции дома философа – оказывается, он все еще существовал. В 1958 году его переместили в город и восстановили с некоторыми изменениями. Оригинальные окна хранились в сарае. В то время реконструкция дома в его первоначальном месте казалась несбыточной мечтой. Фонда Витгенштейна в Скьолдене даже официально не существовало до 2014 года. Но в последние годы замысел получил развитие, чему способствовала угроза владельца снести дом, если его не выкупят. В марте 2017 года фюльке Согн-ог-Фьордане и местный банк «Luster Sparebank» выделили на проект по миллиону норвежских крон (110 000 долларов США). А в мае 2018 года началась реконструкция. Работа была завершена быстро. Янс, один из местных строителей, сказал мне, что с такими рубленными деревянными домами «это все равно, что строить из Lego».

Я чувствовал непреодолимое желание поехать на открытие в июне этого года. Но при этом я был настроен скептически и тревожно. Как это будет по сравнению с моим первым визитом? Ослабит ли реконструкция магию, сделав место больше похожим на тематический парк? И с какой стати я вообще хочу поехать? В чем смысл светского паломничества?

Несколько факторов сделали мой первый визит в пристанище Витгенштейна волшебным. Первым был элемент счастливой случайности. Мы ехали в Норвегию не для того, чтобы побывать в Скьолдене. Но такого намерения не имел и Витгенштейн. В октябре 1913 года, прибыв в норвежский порт Берген, он искал спокойствия и уединения для работы. Неизвестно, куда именно он собирался поехать, но выбранный им отель был закрыт на зиму. Австро-венгерский консул направил его в Скьолден, где у него были деловые контакты. Так случайно Витгенштейн наткнулся на место, которое станет его вторым домом.

Мы остановились в хостеле в Солворне недалеко от паромной переправы и в 22 милях от Скьолдена. Мы знали, что Витгенштейн построил свою «хижину» где-то поблизости, и, узнав о том, что можем одолжить машину у хозяина хостела, мы решили попытаться найти ее.

Добрые люди Скьолдена никак не облегчали поисков. Нас направили к кемпингу, где какой-то человек сказал, что это совсем рядом и легко найти, и указал направление. После нескольких ложных путей и с помощью двух указателей, один из которых был почти невиден в кустах, мы, наконец, нашли заброшенную каменистую дорогу, которая привела нас на место. Оказавшись на поляне над озером, где был хорошо виден фундамент, мы сразу поняли, почему Витгенштейн выбрал именно это место. Оно было изолированным и тихим, с видом на озеро и горы, еще покрытые снегом в начале июня. Это было идеальное место для того, чтобы уединиться, думать и писать.

Фактор открытия помог создать атмосферу. Дорога свидетельствовала о том, что это не то место, куда массово стекаются туристы. Мы были одни все то время, что провели там. Это придало месту интимности. В конце концов, мы приложили усилия, а это Витгенштейн всегда одобрял. «Своим сочинением я не стремился избавить других от усилий мысли. Мне хотелось иного: побудить кого-нибудь, если это возможно, к самостоятельному мышлению», – писал он в предисловии к «Философским исследованиям» .

Даже если бы место не было таким чудесным, все равно в одной только мысли о том, что ты стоишь там, где когда-то стоял Витгенштейн, было бы что-то значительное. Это чувство причастности обязательное во всем светском паломничестве. Но откуда оно? Это просто романтика или какая-то мистическая ерунда?

Я так не думаю. И Вселенная, и само наше существование чудесны и изумляют нас постоянно, о чем мы забываем в повседневной жизни. И когда вы стоите там, где другие стояли много лет назад, чудо всего этого становится гораздо более явственным. Когда-то здесь был живой, дышащий, сознательный Витгенштейн, но этот очаг опыта угас навсегда. Сегодня я стою здесь, но и я пойду путем всякой плоти. Миллионы лет мир был безразличен к этой веренице сознательных существ.

И все же этот давно ушедший человек оставил какой-то след. Не только физические останки здания, которое он построил, но и в сознании миллионов. Слова и идеи обеспечивают действительную и мощную связь между живыми и мертвыми. Посредством таких связей мы бросаем вызов нашей космической незначительности.

Однако только вернувшись на открытие восстановленного дома, я понял, насколько все это сладкое удовольствие было построено на фантазии. Возьмем романтику удаленности места. Мы можем себе представить, как Витгенштейн пересекает озеро на лодке, несет свои запасы съестного и воды в полном одиночестве. Это играет на романтический образ аскетического, монашеского интеллектуала, отрезавшего себя от мира, чтобы следовать своему призванию. Местный историк Харальд Ватне заключил, что горожане в основном находили его холодным и отчужденным.

Но реальность не так проста. «Если бы вы хотели быть невидимым, вы бы спрятались на другой стороне горы», – говорит Харальд Рёствик, профессор урбанизма в Университете Ставангера и координатор проекта «Одна жизнь – три университета», связывающего исследователей Витгенштейна в Берлине, Кембридже и Манчестере. С балкона дома он указывает через озеро на город, говоря: «Если вы действительно хотите показать себя всем, взгляните сюда. Это правда видное место. Витгенштейн разместил свой отдаленный дом так, чтобы все в деревне могли его видеть. Он был странно показным отшельником».

И при этом он в действительности не был отрезан от всех. Озеро невелико, и когда оно замерзает зимой, по нему можно ходить пешком. Когда становилось слишком холодно, слишком сыро или слишком одиноко, Витгенштейн часто уезжал в Эйде-Горд, на ферму, видимую из его жилища. Он даже не жил в своем собственном доме более нескольких месяцев подряд. Как и у Генри Дэвида Торо , проведшего два года на берегу Уолденского пруда в Массачусетсе, бегство Витгенштейна от мира было более частичным и дилетантским, чем гласит легенда. Мать Торо стирала большую часть его одежды и приносила ему еду. Его хижина находилась всего в 20 минутах ходьбы от родительского дома, куда он частенько заглядывал.

Скьолден навевает образ философа-пустынника, иконоборца, отказывающегося следовать за стадом. Но очень немногие философы действительно были такими. Многие из лучших были уроженцами крупных городов. Западная философия процветала в космополитических Афинах, Париже, Амстердаме и Эдинбурге, местах, где поток людей и идей пробуждает творческую энергию. Хьюм любил уезжать в семейный дом в Найнуэллзе, но при этом знал, что Эдинбург – «истинное место литератора». Витгенштейн тоже был бы ничем, если бы не его философские споры в Вене и Кембридже. Философия живет в городе. Изоляция только для периодов восстановления.

По стандартам того времени, в начале 20-го века Скьолден не был такой уж отдаленной деревней. Это был промышленный муравейник, ключевой порт в самой глубокой точке самого длинного из Норвежских фьордов. Здесь располагался большой ледник и лимонадная фабрика. Великолепный отель «Скьолден», в котором проводился праздничный ужин, посвященный открытию восстановленного дома, был построен в 1912 году и вмещал большое количество летних туристов. Сегодняшний сонный и лишенный промышленности городок с 300 жителями мало похож на то оживленное место, которым он был во времена Витгенштейна. Неудивительно, что его уединение часто нарушалось. Одного человека, которому хватило смелости пройти мимо его дома, разъяренный философ встретил криком: «Теперь мне понадобится две недели, чтобы найти ту мысль, которая у меня была до того, как ты меня потревожил!»

Да и сам дом представляется более романтичным, чем на самом деле. Англоговорящих обманывает норвежское слово «хутте», из-за которого он называется «хижиной Витгенштейна». Пока мы видели только фундамент, могли позволить себе фантазировать о простой лесной жизни. Но на самом деле это настоящий двухэтажный особняк, в котором я мог бы жить, не испытывая ни малейшего дискомфорта.

Самая большая иллюзия отшельничества Витгенштейна в том, что он был счастлив там. Иногда он чувствовал себя слишком изолированным и на протяжении нескольких месяцев жил в соседнем фермерском доме, так как был «напуган грустью, которая может одолеть меня» в его доме. Алоис Пихлер, профессор философии в Университете Бергена, работавший над архивом Витгенштейна, рассказал мне о своей уверенности в том, что Витгенштейн «никогда не был по-настоящему счастлив». Конечно, его последними словами были: «Скажи им, что у меня была замечательная жизнь», но, как отмечает биограф Витгенштейна Рэй Монк , «замечательный» – это не то же самое, что «счастливый».

Одна из причин, по которой я восхищаюсь Витгенштейном, заключается именно в том, что он является примером идеала хорошей жизни, который намного выше гедонической ценности. Это была серьезная жизнь, напряженная и замечательная для него и других.

И пребывание в Скьолдене в 1936-37 гг. было особенно значительным. Витгенштейн провел много времени, размышляя о своих «грехах», готовя признания, которые часто заставлял выслушивать близких друзей, несмотря на их дискомфорт. Из них мы знаем только то, что он чувствовал, что позволил людям поверить, будто он менее еврей, чем он был на самом деле, и случай, когда он, будучи школьным учителем в Австрии после Первой мировой войны, ударил девушку, а затем отрицал это. То, что он так тяжело переживал эти свои проступки так тяжело, многое говорит о той моральной серьезности, с которой он подходил к жизни.

Благо, полученное им в Скьолдене, было не счастьем, а продуктивностью. «Я не могу себе представить, что мог бы работать где-то еще так, как здесь. Этот тихий и, наверное, прекрасный пейзаж; я имею в виду его спокойную важность», – писал он в письме английскому философу Г. Э. Муру в октябре 1936 года. Это прекрасное описание норвежского пейзажа, красота которого никогда не бывает нежной и легкой из-за суровых зим и бурной геологии.

Биография Монка сообщает о том, что Витгенштейн привезс собой некоторые надиктованные заметки, ставшие известными под названием «Коричневая книга», намереваясь превратить их в книгу. К началу ноября он сдался, сказав, что «сама попытка доработки… бесполезна». Поэтому он снова начал с нуля и написал то, что станет первыми 188 абзацами – около четверти – его шедевра «Философские исследования». По словам Монка, это «единственная часть работы Витгенштейна, которой он был полностью удовлетворен – единственная часть, которую он никогда позже не пытался исправить или переделать».

В «Коричневой книге» Витгенштейн критиковал точку зрения, согласно которой слова обозначают объекты, то есть отвергал взгляды, изложенные им в «Логико-философском трактате» (1921), в котором значения слов отражаются в ментальных образах. Витгенштейн оттачивал свою новую теорию о том, что значение слова определяется тем, как оно используется. «Хороший», например, не относится к абстрактному понятию или нефизическому свойству вещей. Скорее, вы поймете, что значит «хороший», когда узнаете, как это слово используется в разных смыслах и контекстах.

Некоторые комментарии в предисловии к «Исследованиям» предполагают, что то, с чем Витгенштейн приехал с Скьолдену, было неопределенность, центральная как для его работы, так и для нового способа понимания языка. Он написал, что ему пришлось отказаться от надежды на то, чтобы его «мысли переходили от одного предмета к другому в естественной и непрерывной последовательности», и принял более фрагментированную реальность:

Именно оно принуждает нас странствовать по обширному полю мысли, пересекая его вдоль и поперек в самых различных направлениях. Философские заметки в этой книге это как бы множество пейзажных набросков, созданных в ходе этих долгих и запутанных странствий.

И все же посещение дома Витгенштейна оставляет еще много места для воображения, уверяющего нас в искусственном ощущении причастности. Говорят, некоторые вещи здесь из настоящего дома, включая кровать. Стоя в маленькой спальне, слишком легко поверить, что здесь можно почувствовать себя так же, как он. Но время и контекст меняют все. Разве сегодняшний посетитель может почувствовать, каково в этой комнате было человеку, жившему там столетие назад?

Чтобы извлечь реальное понимание из таких физических артефактов, вам придется учиться и быть внимательным. Рёствик указывает на металлические угловые скобки, скрепляющие оконную раму. Традиционно они должны быть декоративными, но у Витгенштейна они были простыми, «очень минималистичными». Это только один из штрихов, в котором он видит «отпечаток» Витгенштейна на здании. Интересно, что Витгенштейн сделал здание австрийским, а не норвежским по духу. Ставни распахиваются наружу, а не открываются внутрь. Скаты крыши направлены вперед и назад, а не по бокам дома. Когда дом переместили в 1958 году, новый владелец фактически повернул крышу на 90 градусов, чтобы исправить эту австрийскую аберрацию. Это еще одно свидетельство того, что Витгенштейн был не отшельником, а тем, кто намеренно оставил свой след в этом уголке Норвегии.

Впечатление от посещения дома, безусловно, усиливается знанием того, что увиденное вами идентично тому, что видел Витгенштейн: на 90 процентов хутте оригинален. Он более аутентичен, чем большинство соборов, веками ремонтируемых и адаптируемых.

Контраст с хижиной Торо поразителен. Речь о точной реконструкции каждой детали. Она дает вам лучшее представление о том, как именно жил Торо, чем в доме Витгенштейна. Но знание того, что это реконструкция, меняет впечатление. Физическая связь создает поток во времени, который напрямую связывает нас с людьми прошлого. Получается, подлинность вещи важнее, чем подлинность формы. Лучше оригинальные руины Пантеона в Афинах, чем их полная имитация.

Возвращение здания на место, естественно, кое-что дало. Но разве мы при этом чего-то не потеряли? В своем заброшенном состоянии это было место настоящего паломничества. Теперь оно рискует стать туристической достопримечательностью. Для поклонников Витгенштейна это ужасная ирония. Он никогда не говорил ничего хорошего о туристах. Не приглашал их на свои лекции. Мемуары американского философа Нормана Малкольма напоминают, как Витгенштейн говорил: «Мои лекции не для туристов». Даже его поездки в Скьолден планировались так, чтобы избежать летнего туристического сезона.

Кроме того, Витгенштейн наверняка не одобрил бы того, как восстановление дома держится за прошлое, а не позволяет ему уйти. В конце «Трактата» он написал:

Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью – на них – выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как он взберется по ней наверх). Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир.

Витгенштейн говорил о процессе обучения и функции философии. Но эти слова выражают более широкую этику. Мы всегда должны смотреть вперед, оставляя позади то, что было полезно нам до сих пор, чтобы освободить место необходимому для следующего шага. Его хутте служил своей цели. Зачем возвращать его из мертвых? Если мы действительно восхищаемся Витгенштейном, зачем так беспокоиться о прошлом, где его нет?

Вопрос заслуживает ответа, потому что изучение наследия Витгенштейна еще не завершено. Институт Витгенштейна в Вене хочет открыть «дом Витгенштейна», построенный для его сестры Маргарет. Часто говорят, что Витгенштейн спроектировал это модернистское здание. И хотя многие детали принадлежат ему, по словам Рёствика, в действительности он только внес изменения в планы архитектора Пола Энгельмана. В настоящее время в нем расположен департамент культуры болгарского посольства, который обычно не открыт для публики. Увидев мельком его части за высокой стеной, я захотел увидеть больше, но, быть может, некоторым желаниям и не следует потакать.

Я не сомневаюсь в том, что именно благодаря его туристической перспективности в конечном итоге проект Скьолден получил финансирование. Ведь обращения в австрийское посольство и в Тринити, старый богатый колледж Витгенштейна в Кембридже, ничего не дали. В конце концов, основное финансирование поступило от местных властей. Ивар Квален, мэр Лустера (коммуна Скьолдена), был полон энтузиазма по поводу потенциала дома для привлечения посетителей. «Он будет иметь большое значение для туризма и для исследователей Витгенштейна. В последние 20 лет вы можете наблюдать возросший интерес к Витгенштейну в Лустере. Люди приезжают со всего мира, чтобы посетить это место», – сказал он мне.

Несмотря на то, что проект осуществляется на местном уровне, вызван он далеко не местным интересом. «Он более международный, чем местный. Местные жители не понимают, насколько он велик в мире. Здесь они называют дом не "хутте Витгенштейна", а "Østerrike" – "австрийский" по-норвежски», – говорит Ян, один из строителей.

Сетования о том, что туризм разрушает именно самые посещаемые людьми места, конечно же, стары как мир. Но особенно это касается мест паломничества. Ощущение некой близости сквозь время является центральным для этого опыта, но оно теряется, когда возникает толпа или чрезмерная упорядоченность. Я почувствовал это в доме Зигмунда Фрейда в Вене. Знание того, что в этой комнате он осматривал своих пациентов и разрабатывал свои теории, безусловно, оказало на меня воздействие. Но место превратилось в аккуратный музей, который полностью утратил ощущение рабочего здания. Выставочные стенды и другие посетители делали невозможной воображаемую связь между тем, что есть сейчас, и тем, что было тогда.

Напротив, несколько коротких минут в одиночестве у подножия лестничной клетки в жилом доме в Турине, где разбился Примо Леви , были мучительны, несмотря на мое беспокойство по поводу болезненного вуайеризма. Без билета, без сувениров, без вереницы людей с круизных лайнеров это был настоящий момент почтения, возможность молчаливого размышления об ужасах, которые пережил Леви, и о той красоте и мудрости, которую он подарил нам.

Когда английская писательница Лесли Чемберлен посетила «Østerrike» в 2011 году, она подумала:

Туризму нелегко увлечь художников и интеллектуалов, не подавляя их странности. Требуется другой порядок: потрясающе свежая идея связать непростую философию, непримиримого гения и одно из самых красивых мест на Земле.

Сможет ли восстановленный дом справиться с этим, еще неизвестно. Проект «Одна жизнь – три университета» вселяет надежду, что это еще может произойти. «Я не уверен, что Витгенштейн хотел бы, чтобы мы стояли здесь. Это реликвия. Хочет ли он подобного внимания? Мы не знаем. Но я уверен, что ему показалось бы интересным то, что студенты и преподаватели из трех университетов, в которых он учился, встречаются и дискутируют здесь», – говорит Рёствик.

Если дом на озере сможет стать новой итерацией философского уединения, то это будет гораздо лучшей данью уважения его первому владельцу, чем любое количество туристов, делающих селфи.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ