Что для вас значит Айрис Мердок сегодня?

МЭРИ БИРД
MARY BEARD

Я встречалась с Айрис Мердок только однажды и была разочарована ее неинтересностью и незаинтересованностью. Когда мне было почти двадцать лет, Отрубленная голова и Колокол открыли мои глаза на другой мир. Эти романы мне показались очень элегантной формой критического реализма (я и до сих пор наполовину подозреваю, что это так и есть), и я полюбила тот новый мир, что они мне открыли — «торговцев вина», заблудших школьных учителей и невероятно интеллектуализированных страстей. Когда позже я узнала, что Мердок была также и философом, пишущим о Платоне, античность стала для меня намного привлекательней; и, помимо того, Мердок была студенткой в моем университетском колледже. Так почему же в середине 1990-х, когда она пришла на прием как особый гость, она показалась мне такой непонятной и холодной? Какое разочарование. И только через два года я поняла, что она, скорее всего, уже была больна, а я почувствовала еще большее разочарование, что не смогла понять, что что-то было не так.

УИЛЬЯМ БОЙД
WILLIAM BOYD

Еще в 1976 г., когда мне было 24 года, я отправил рассказ на конкурс в журнал Оксфордского университета «Исида». Судьей конкурса была Айрис Мердок — наверное, тогда самая известная писательница, проживающая в Оксфорде. К моей чрезвычайной радости, мне вручили приз за второе место — купон на 15 фунтов для покупки книг и право на публикацию рассказа в самом журнале.

Этот приз не только поддержал меня, начинающего романиста, но и привел к чтению Айрис Мердок. Конечно, я уже знал, кем была Мердок, и уже читал ее роман Под сетью, но теперь я начал интенсивно читать другие ее произведения. Честно говоря, некоторые мне нравились, а некоторые оставляли меня равнодушным или ставили в тупик. Я не смог дочитать ее роман Море, море, получивший Букеровскую премию, и, кажется, после этого перестал читать Мердок вовсе.

Сегодня меня больше интересует ее жизнь, а не ее творчество — есть замечательные мемуары А. Н. Уилсона, или потрясающий фильм «Айрис» Ричарда Эйра, а также полемика вокруг книг Джона Бейли о ней и ее болезни Альцгеймера. Однако, мой постоянный интерес к Мердок связан с ее анализом собственного писательского процесса. Она подчеркивала, что существует период творческого изобретения, который является частью создания романа и который отличается от последующего периода написания романа. У разных романистов ситуация может быть разной — часто два этих периода совпадают или пересекаются — но когда я пытаюсь рассказать, как возникают мои романы, я постоянно прибегаю к концепции Айрис Мердок, дающей прекрасное объяснение.

ЛИНДСИ ДЬЮГУИД
LINDSAY DUGUID

Как многие девочки-подростки, я читала романы, чтобы научиться жизни. Айрис Мердок была как всезнающая классная руководительница выпускного школьного класса, ведущая своих нетерпеливых и невинных учеников к лучшему будущему. Кроме уроков религии и философии, она нам рассказывала о еде, манерах, интерьерах лондонских домов. Мы верили всему, что она писала, даже если ее живой интерес к какой-то одежде не отражал того, что носят люди на самом деле. Эти бледные, длинноногие героини и неспокойные молодые люди, застигнутые в странных и чрезвычайно эмоциональных обстоятельствах, знакомили нас, как надо влюбляться и иметь секс. Старые пингвиновские оранжевые издания сами по себе казались символом статуса. Теперь они выцвели и, потрепанные, лежат в задних рядах книжных полок.

ДЖОНАТАН ГИББС
JONATHAN GIBBS

Айрис Мердок — это и пример для подражания, и загадка. Ее лучшие книги являются фундаментальным выражением идеи мейнстримового «реалистического» английского романа второй половины прошлого века. Я представляю себе их как романы, в которые модернизм как будто бы не привносил основных тенденций к эксперименту, как будто бы мощные веяния свободного непрямого стиля не отправили такие романы в воды, где поверхностное мерцание прозы стало первостепенным. Мердок дает удивительные краткие описания, но она — не поэтический писатель. Как и Мюриэл Спарк, она — кукольник. Она заставляет своих героев двигаться, выставляет их на показ. Она предлагает читателю роман, чтобы в нем плескались, как в горячей ванне — я имею в виду такие романы, как Замок на песке, «Колокол», О приятных и праведных, Черный принц. Иногда вы плещетесь, иногда — выплескиваете воду, посмеиваясь. Мердок — загадка, потому что ей удается сбалансировать серьезное и глупое. Она — загадка, потому что вы задумываетесь: может ли кто ещё написать подобные романы? Сможет ли писатель-мужчина? Получится ли у них?

КЕЙТ МАКЛАФЛИН
KATE McLOUGHLIN

В 2010 г. я прочитала все 26 романов Айрис Мердок, в порядке их выхода, от «Под сетью» до Дилеммы Джексона. Наверное, я думала написать научную статью о Мердок, но более сильный мотив взял верх: во время чтения Бегства от волшебника возникла зависимость от чтения ее романов. Какое-то время я помнила в основном все сюжеты, но после прочтения Святой и греховной машины любви они стали расплываться в моей голове в какую-то неопределенность, что осталась и до сих пор, — от невозможных имен персонажей, то спящих, то ссорящихся друг с другом, от прекрасных наивных и умудренных женщин, от отталкивающих выскочек, от невероятно шумного конфликта в машине, от животных с развитой индивидуальностью, от неодушевленных предметов, о которых много и более нежно заботятся, чем о людях рядом.

В этом году я все же опубликовала научную работу о Мердок — об уставшем творчестве в Дикой розе. Когда я анализировала угасающий энтузиазм Рэнделла Перонетта по отношению к выращиванию роз, трудно было не заметить его грубоватую, но здоровую самооценку. Хотя Мердок и известна как философ добра, она больше, чем Джордж Элиот или Генри Джеймс, позволяет своим героям полную свободу, чтобы увидеть, как они пойдут на дно. Рэнделл достигает почти самого дна, но его переигрывает в манипулятивности собственная дочь-подросток. Будучи вовлеченным в этическую вселенную прозы Мердок, вы вдруг обнаруживаете, что принимаете новую нормальность ужасного поведения и, вместе с тем, все еще неуверены, почему вы принимали предыдущую. Свобода соблазнительна, а отвратительность — забавна. Однажды я снова начну с «Под сетью».

ДЖОНАТАН КИТС
JONATHAN KEATES

Мое случайное знакомство в подростковом возрасте с романами Айрис Мердок было важным. Вероятно, мое взросление было не таким проблемным, как можно было бы ожидать, благодаря тому, что в книгах «Бегство от волшебника» и «Дикая роза» есть какие-то подсознательные смыслы. В том возрасте я мог и не понимать сложности чувств и морали в ее книгах, но раскованности и блеску героев Мердок хотелось подражать (хотя я совсем не понимал комичности в романе «Отрубленная голова», чувствуя чопорное отвращение ко всему происходящему). Проницательность писательницы, одновременно безжалостная и безмятежная, чувствовалась всегда. Помню, как мне хотелось, чтобы каким-то образом «Колокол» не смог бы окончиться, а сам этот роман я до сих пор считаю лучшим достижением Мердок как по форме, так и по содержанию.

Того немногого, что я понимал из поверхностного раннего чтения, было достаточно, чтобы обеспечить мою лояльность автору. Неровность ее последних работ, этот время от времени возникающий конфликт между большими описаниями и сфокусированным повествованием никогда не затмевали эмоции моего первого знакомства с ее романами. Она знала, кем я был в тот момент — или, по крайней мере, думал, кем я буду.

СОФИ РАТКЛИФФ
SOPHIE RATCLIFFE

Я впервые прочитала «Отрубленную голову» в 1998 г., когда мне было 22 года. Я была поражена романом и время от времени продолжила читать книги Мердок несколько лет, пока не выдохлась где-то посередине «Дикой розы». Для меня сейчас Мердок значит почти то же, что значила тогда — этот ответ подразумевается поставленным вопросом. Для меня Мердок — это романистка, которая пронзительно хороша в изображении «тогда» и «сейчас». Она прекрасно понимает, что такое устойчивый нарративный персонаж — об ответственности перед другими и желании уйти от такой ответственности. Мердок изображает монахинь, плавание, плагиат, котят, качание люстры и экзистенциальные выставки щенков. Однако она также очень хороша в фиксировании того, что философ Сианн Нгаи назвал «уродливые чувства». Меня всегда интересовало, как Мердок показывает в романах унижение, зависть, отчаяние, подлость. Еще когда у меня был мердоковский период, я знала, что некоторые читатели и критики считают ее романы повторяющимися и претенциозными. Ее романы повторяющиеся — может, это отчасти и правда. Иногда в них появляется что-то вроде отчаянной усталости письма. Что касается претенциозности, это слово часто приравнивается к женскому образу мышления. Я всегда буду благодарна Мердок за то, что она заставила меня думать.

БЕККА РОТФЕЛЬД
BECCA ROTHFELD

Когда я начала читать Мердок, я была в Кембриджском университете и ощущала себя неисправимой американкой. Проза Мердок доказывала, что жизнь английских интеллектуалов эмоционально бурная, какими бы невозмутимыми они ни казались в официальных кабинетах. Мердок не только спасла мой заграничный год: она также помогла мне рассмотреть связь между этическим и эстетическим, которую я тогда не видела. Качество любого прозаического текста (художественного и не только) по большей мере является вопросом чуткости к опыту других людей в этом мире. Поэтому у любого будущего писателя есть эстетические причины — в дополнение к этическим — практиковать эмпатию.

И наоборот — у любого будущего эмпата есть этические, в дополнение к эстетическим, причины изучать прекрасное. Сейчас, когда я обучаюсь в американской докторской программе по философии, у меня все время появляются поводы увидеть, что гуманизм философских книг Мердок уходит корнями в ее лиризм. Философской традиции, часто называемой «аналитической», обычно не удается удовлетворить запросы человека из-за отсутствия размышлений с человеческой точки зрения. Мердок, одна из немногих аналитических философов, которые создают художественную литературу и одна из совсем немногих, у кого это получается успешно, является моделью, демонстрирующей, как прекрасное и доброе могут быть полезны друг другу. Она проявляет эмпатию к своим читателям, пытаясь воздействовать на них эмоционально. Я бы хотела, чтобы современные философы следовали ее примеру.

ЭНН РОУ
ANNE ROWE

Она — источник неугасающего удовольствия, так как ее романы, перечитываемые от десятилетия к десятилетию, рассуждают о тех вопросах человеческого существования, которые ранее не замечались или игнорировались. Ее ранние романы исследуют поиск свободы, удовольствия эротической любви, ощущение вины, а ее поздние — цену дружбы, сложность индивидуальности, страх смерти. Эти книги — обязательное чтение, изображающие героев, в чьи радости и страдания мы глубоко погружаемся и учимся на их ошибках. Говоря проще, они нам помогают понять, как совершать правильные поступки. И в то же время, будучи слишком хорошо знакомой с человеческими слабостями, Мердок никогда не проповедует. Читатели сами должны понять, какие ее герои мудры, а какие — глупы. Я по памяти могу процитировать слова Бредли Пирсона из «Черного принца», когда он, уже лучше зная себя, хочет переписать прошлое: «Не существует свободных, незафиксированных, автономных моментов, когда мы можем вести себя "как-нибудь" и затем ожидать, что мы продолжим свою жизнь с того места, где мы остановились. Злые люди считают время прерывистым, они заглушают свое чувство естественной причинности. Хорошие люди ощущают себя плотной смесью мелких взаимосвязей. Мой самый небольшой каприз может повлиять на всё мое будущее…»

ГАЛЕН СТРОУСОН
GALEN STRAWSON

Много лет я считал себя поклонником Мердок, хотя и не совсем сейчас понимаю, что это значило (она была бы не против такого к ней отношения). В основном это касалось привлекательности ее этического идеала, ее идеи (частично взятой у Симоны Вейль), что этичность в человеческих отношениях требует трех главных составляющих: внимания, реализма и воображения.

Мердок идет дальше и предполагает, что, в конце концов, все три понятия — это одно и то же; и что есть значение слова «любовь», при котором они становятся тем же самым, что и любовь. Это уже может показаться преувеличением, но ясно, что нужно бороться с «разбухшим, неумолимым эго». Не совсем для того, чтобы быть неэгоистичным, но потому что упомянутое эго, упрятанное в фантазии, отрезает необходимые внимание, реализм и воображение, а также не позволяет человеку увидеть, что происходит вокруг. А это очень хорошо — видеть, что происходит вокруг.

Я также разделяю мердоковское сомнение об известном утверждении Сократа, что бездумная жизнь не должна существовать, она должна быть равна дельфийскому предписанию «Познай себя», и должна следовать рекомендации (неверной) тщательного самоанализа. Мердок считает, что такой взгляд может привести к фантазиям и заблуждениям и (как она утверждает) «неосмысливаемая жизнь может быть добродетельной».

А. Н. УИЛСОН
A. N. WILSON

Одним словом — всё. Ирида, или Айрис, в греческой мифологии передает послания богов, перемещаясь на радуге. Айрис Мердок была моим проводником, схожим с неуклюжим персонажем из «Святой и греховной машины любви». Усаживаясь утром за письменный стол, я вспоминаю бокал недорогого вина или виски в ее руке, измазанной чернилами после целого дня работы; ее смех; ее необычайное любопытство. Вот вам настоящий писатель, его живое воплощение. «Вот посмотри. Я иногда обращаю внимание на эту полку и на ней — шесть романов Э. М. Форстера. И я думаю — ОК, Форстер, ты написал шесть книг, но мы хотим ещё!» У нее много книг, как много было и ее сочувствия. Щедрость разума — это необыкновенное качество. Суверенность блага и Акастос: платоновские диалоги можно перечитывать много раз. Рескин говорил, что Толстой думал своим сердцем, это верно и для Мердок, философа и романиста. «Колокол», «Черный принц», Монахини и солдаты – это самые лучшие романы в моей жизни. Мердок любила напоминать нам, что Шекспир несовершенен, что искусство — грязное дело, и что «мастерству надо долго учиться». Несовершенства работ любого романиста легко обнаружить более скромным смертным. Величие Айрис Мердок продолжает жить. Я с трудом могу поверить, что эта гостья с горы Олимп была моим другом.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ