Пол Остер в то время, когда он встретил Сэмюэля Беккета

Автор: Пол Остер

Я переехал в Париж в феврале 1971-го, через пару недель после моего 24-го дня рожденья. К тому времени я уже писал стихи. Моя первая встреча с Беккетом началась с Жака Дюпена, поэта, чьи работы я переводил со времен учебы в Нью-Йорке. Мы с ним стали близкими друзьями. Так как Жак работал в качестве директора в Галери Маг (Galerie Maeght), я познакомился с Жан-Полем Риопеллем, франко-канадским художником галереи. Благодаря Жан-Полю я встретил Джоан Митчел, американскую художницу, с которой он жил в доме, принадлежавшем Моне, в городке Ветёй (Vétheuil). Ранее Джоан была замужем за Барни Россетом, основателем и издателем Grove Press. Она и Беккет были хорошо знакомы. Однажды вечером мы с ней обсуждали его работы, а когда она выяснила, насколько они важны для меня, то спросила: «Ты бы хотел встретиться с ним?»

«Да! — ответил я. — Конечно, хотел бы».

«Тогда просто напиши ему письмо, — объявила она, — и передай ему, что это я так сказала».

Я поехал домой и написал письмо, а тремя днями позже получил ответ Беккета, в котором сообщалось, что я должен встретиться с ним в Клозери де Лила (La Closerie des Lilas) на предстоящей неделе.

Я не могу вспомнить, какой это был год. Возможно, это был 1972, а может 1974-й. Так что будем считать, что это был 1973-й.

С тех пор я видел его лишь однажды – во время последующего визита в Париж в 1979-м. Кроме того, в течение последующих лет мы обменялись парой дюжин записок и писем. Вряд ли это можно назвать дружбой, но учитывая моё восхищение его работой (которое граничило с идолопоклонством, когда я был молодым), наши личные встречи и отрывистая переписка были для меня чрезвычайно ценными. Среди целой кучи воспоминаний, я бы упомянул о щедрой помощи, которую он оказал мне, когда я работал над сборником Французской поэзии двадцатого века (Random House Book of Twentieth-Century French Poetry), в который он включил переводы Аполлинера, Бретона и Элюара; трогательную речь, произнесенную однажды днем в кафе Парижа, о его любви к Франции и том, как ему повезло провести взрослую жизнь здесь; добрые и ободряющие письма, которые он писал каждый раз, когда я отправлял ему что-то, что опубликовал: книги, переводы, статьи о его работе. Были и веселые моменты: невозмутимый рассказ о его единственном посещении Нью-Йорка («Было чертовски жарко, я висел на перилах»), не говоря о незабываемом случае с нашей первой встречи, когда он махал рукой и не мог привлечь внимание официанта. Тогда он повернулся ко мне и с мягким ирландским акцентом сказал: «В мире нет глаз, которые было бы труднее поймать, чем глаза бармена».

Среди всего что было в тот день в Клозери де Лила (La Closerie des Lilas) выделялось одно замечание, которое не только раскрывало многое о Беккете как о человеке, но и говорило о дилемме, с которой должны жить все писатели: вечное сомнение, неспособность оценить то, что создал.

Во время разговора он сказал, что только что закончил перевод Мерсье и Камье, его первого французского романа, написанного в середине 40-х. Я прочел книгу на французском языке, моему энтузиазму не было предела. «Чудесная книга», — сказал я. Но Беккет потряс головой и сказал: «Нет, нет, не чудесная. На самом деле, я вырезал около 25 процентов оригинала. Английская версия будет немного короче, чем французская». На что я ответил: «Зачем вы хотите это сделать? Это прекрасная книга. Вы не должны ничего вырезать». Беккет снова потряс головой: «Нет, нет, не прекрасная, не прекрасная».

После этого мы говорили о других вещах. Затем, неожиданно для меня, пять или десять минут спустя он нагнулся над столом, заглянул мне в глаза и сказал: «Тебе правда она понравилась? Ты действительно думаешь, что она хороша?»

Это был Сэмюэль Беккет, помните, что даже у него не было понимания ценности его работы. Ни один писатель этого не знает, даже самый лучший.

«Да», — ответил я ему. — Я, правда, думаю, что она хороша».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ