Почему Марлон Джеймс решил написать африканскую «Игру престолов»

Автор: Джиа Толентино (Jia Tolentino)
Переводчик: Эллина Попонникова

Пятнадцать лет назад Марлон Джеймс работал над своим первым романом, и ему потребовался экзорцизм. Ему было 30, он жил в Кингстоне на Ямайке, работал графическим дизайнером и время от времени делал фотографии для музыкальных журналов. Ребенком он вместе с братьями ходил в воскресную школу в Портморе, где жила его семья, — городке, населенном преимущественно врачами и чиновниками. Его родители работали в полиции. Мать, милая и упорная женщина, дослужилась до ранга инспектора. Отец, дерзкий, но подверженный меланхолии, оставил службу и стал юристом. Оба любили читать: его отец был фанатом Шекспира , а мать — О. Генри . Когда Джеймсу было пять лет, дети стали называть его маменькиным сынком («sissy»), и он ушел в комиксы и книги. Ему нравились греческие мифы, потому что в них все ходили голыми. После того, как прочитал «Маленький домик в Больших Лесах» , он решил, что хочет стать писателем. Он писал пьесы, одна из которых была ямайской переработкой «Золушки», и рисовал комиксы с обезьяной-оборотнем и героями-телепатами. В 12 или 13 лет он прочитал «Историю Тома Джонса, найденыша» , после чего заполнил записную книжку своего отца дневниковыми записями в стиле Генри Филдинга .

В школе для мальчиков Wolmer’s Trust High School одноклассники звали его Мэри (Mary), и он держался на расстоянии от более популярного старшего брата, чтобы не смущать его. Он подружился с Ингрид, которая училась в такой же школе для девочек и, как и он, считала Ямайку слишком маленькой. Они разговаривали о записях нью-вейв и американской поп-музыки, которые они слушали на FAME FM, вместе создали насмешливый и язвительный журнал Rum. Джеймс начал запираться в спальне и записывать свои попытки научиться говорить мужественно, повторяя такие слова, как bredren и boss. Секс между мужчинами на Ямайке противозаконен: закон сейчас отменен, но по-прежнему многими поддерживаем. Незадолго до 11-го дня рождения Джеймса на Ямайку обрушился ураган Гилберт, и остров на несколько месяцев остался без электричества. Однажды ночью по работающему на батарейках радио он впервые услышал песню Sweet Child O' Mine группы Guns N’ Roses. Он расплакался. «Куда мы идем?» — подумал он и продолжил размышлять об этом в последующие годы.

В университете West Indies Джеймс влился в толпу людей искусства, которые любили рок и хип-хоп так же, как он, и не спрашивали, почему он никогда не ходит на свидания. Получив диплом, он стал работать копирайтером в кингстонском рекламном агентстве. Вместе с Ингрид они часто ездили в Майями, чтобы ходить по клубам, и в одну из таких поездок он в магазине с видео для взрослых купил запись под названием Dreams Bi-Night. В следующий приезд в Майями он вернулся в магазин, купил журналы с гей-порно и просидел над ними несколько часов, а перед отлетом домой оставил их в мусорном ведре в отеле.

Он снова начал ходить в церковь, когда его близкий друг, пастор, предположил, что Иисус может дать ответ на вопрос, занимающий Джеймса. Они вместе прочитали молитву и Джеймс почувствовал себя заново рожденным. Он присоединился к харизматической церкви евангелистов в Кингстоне, община которой состояла в основном из людей высшего класса, говоривших на разных языках, и богослужение длилось часами. Джеймс посещал службы по воскресеньям, ходил изучать библию по понедельникам и средам, помогал в молодежной группе по пятницам. В свободное время он делал для церкви работу как графический дизайнер. Он попросил совета о том, что церковь тактично называла его «трудностями», и получил по почте брошюру под названием «Ты гей? Вовсе нет!» (“Are You Gay? No Way!”) Там рекомендовалось подумать обо всех мужчинах, с которыми он хотел бы переспать, а потом — о мужчинах, которыми он хотел бы быть. Списки получились одинаковыми, верно? Джеймс с облегчением решил, что он гетеросексуален, просто у него проблема поклонения героям. Но он был встревожен и раздосадован тем, что церковь не была нацелена на интеллектуальность. Он начал вкладывать романы в кожаную обложку библии, чтобы читать во время богослужений. Один из них, «Стыд» Салмана Рушди , экстравагантная длинная история о «не совсем Пакистане», с авторскими вставками от первого лица, изменила его представления о том, как нужно писать. Он написал отрывок африканского фэнтези-рассказа, действие которого происходило в мире, управляемом восемью злыми духами. Затем он начал писать роман о двух таинственных проповедниках, сражающихся за контроль над вымышленной ямайской деревней Гиббея (Gibbeah) в 1950-х. Ими двигали тайны, связанные с сексом, а Гиббея была проклята: в реке плавали мертвые коровы с перевернутыми головами, с неба сыпались черные перья и текла кровь.

Он назвал роман «Дьявол Джона Кроу» (“John Crow’s Devil”) и разослал его агентам и издателям. Он получил 78 отказов. После этого он сказал друзьям удалить копии, которые отправлял им по электронной почте, и торжественно сжег рукопись на балконе своей квартиры. Однако в 2004 году он принес старую копию первой главы на семинар во время литературного фестиваля Калабаш (Calabash). Мероприятие проходило на южном побережье Ямайки и было основано за несколько лет до этого. В том году семинар проводила писательница Кайли Джонс (Kaylie Jones), чей роман «Дочь солдата не плачет» (“A Soldier’s Daughter Never Cries”) экранизировала компания Merchant Ivory Productions. Она сочла главу изумительно уверенной и захотела прочитать книгу полностью. Джеймс нашел рукопись в папке «отправленные письма» своей электронной почты. Прочитав, Джонс предложила бесплатно отредактировать ее.

В церкви Джеймс продолжал пребывать в цикле, который состоял из искушения, прегрешения, покаяния и искупления. Он видел прихожан, которых подвергали экзорцизму, и решил, что ему он тоже нужен. Для этого в целях предосторожности пастор предложил другую церковь, и Джеймс пришел туда во вторник утром. Его ждали мужчина и женщина. Помещение было практически пусто, в нем было лишь одно кресло и два пластиковых пакета. Он сел и рассказал о своем навязчивом пристрастии к порнографии, но не стал упоминать, что его привлекают мужчины. Он признался, что любил своего отца, но не одобрял его: у того было четверо детей от разных женщин, и он переехал на Антигуа, где стал прокурором. Находившаяся в комнате женщина спросила Джеймса о его матери, и он стал вопить. Он сказал, что сомневается, будто Евангелие может ему помочь: он не мог принять веру, которая проповедует радость по утрам и полную ерунду по ночам. Экзорцисты стали декламировать Библию и уличили Джеймса во лжи перед лицом Иисуса. Джеймса начало тошнить, и здесь пригодились пластиковые пакеты. Наконец он выкрикнул: «Каждый раз, закрывая глаза для молитвы, я вижу двух трахающихся мужчин!»

Экзорцисты изгнали из него дух гомосексуальности, а заодно дух кощунства и дух безверия. Они сказали, что слышали у него внутри восемь демонов. У него проскользнула бредовая мысль, что они слышали духов, которых он придумал для своего африканского фэнтези. Через некоторое время он перестал плакать и приказал демонам убираться. Женщина взяла его лицо в ладони и сказала, что он свободен. Трудности покинули его на несколько месяцев. Затем он вернулся к порнографии, но в этот раз уже не чувствовал себя виноватым. Он не чувствовал, что ему нужно спасение от Иисуса. Он решил, что экзорцизм сработал: избавил его от того, что было неправильным.

Прошлой осенью я встретилась с Джеймсом в Barnes & Noble на Юнион-сквер. Его четвертый роман как раз готовился к публикации. Сейчас ему 48 лет, он преподает писательское мастерство в колледже Macalester в городе Сент-Пол штата Миннесота. Живет то в Миннеаполисе, то в Нью-Йорке: прошлой зимой снял квартиру в районе Уильямсберг. Его третий роман «Краткая история семи убийств» , какофонический эпос с дюжинами сюжетных линий, закрученных вокруг покушения на Боба Марли в 1976 году, получил Букеровскую премию в 2015 году и стал бестселлером. HBO заключила контракт об экранизации романа, который впоследствии переняла Amazon. Режиссером назначили Мелину Мацукас (Melina Matsoukas), известную по работе с Бейонсе и телешоу «Ненадежный» (“Insecure”) и «Мастер ничего» (“Master of None”). После получения Букера Джеймс рассказал в интервью, что он собирается поднапрячься и написать африканскую «Игру престолов» . «Black Leopard, Red Wolf» («Черный леопард, красный волк»), первая часть трилогии «Темная звезда», выходит в феврале.

Джеймс опоздал на нашу встречу, так как созванивался с английским Channel 4: он написал для них пробный эпизод о бывшей сыщице Скотленд Ярда, вернувшейся на родную Ямайку и впутавшейся в дело, которое разворошило ее прошлое. Шоу еще не дали зеленый свет, но Джеймс уже пытался написать роль для Грейс Джонс, которая родилась в городе неподалеку от Портмора и была одним из его кумиров: плакат с распечаткой обложки ее альбома «Жизнь на острове» (“Island Life”) висит над его обеденным столом в Миннесоте. («Я был на вечеринке в честь ее дня рождения несколько лет назад, — рассказал Джеймс. — Она супер-милая, и она действительно знает европейское неореалистическое кино».) Работая в музыкальном бизнесе, Джеймс покрутился среди знаменитостей — а теперь он сам знаменитость. «Я болтал с Ленни Кравицем о «Сне на Обезьяньей горе» (Dream on Monkey Mountain), пьесе Уолкотта », — как-то упомянул он в середине рассказа о чем-то другом.

Я отыскала единственное свободное место в переполненном кафе книжного магазина и в ожидании читала «Обычай страны» ( "The Custom of the Country" ) Эдит Уортон . Страницы заслонила тень, и я услышала ямайский акцент: «А, Ундина Спрагг». У Джеймса был глубокий, сладкозвучный голос, напоминавший о насмешливой игре на медном духовом инструменте. «Она великая. Но я всегда считал, что Уортон была писательницей во вторую очередь, а в первую — снобом».

Джеймс мускулист, ростом под 190 см. У него шрам между бровями, неухоженная борода и дреды до плеч, которые он собирает в низкий хвост. Он ведет себя с развязностью, которая связана с его первым визитом в Нью-Йорк в 2004 году. Кайли Джонс послала рукопись «Дьявола Джона Кроу» Джонни Темплу, сооснователю независимого издательства Akashic Books. Роман запутанный и колдовской, повествование лихорадочно, как и во всех работах Джеймса. “Make we tell you bout the Rum Preacher”, — так начинается первая часть книги. Джеймс, по его словам, стремился написать «нуарную притчу в жанре магического реализма» о деревенской жизни Ямайки, историю, которая не будет идеализировать пасторальную обстановку. («Никаких суровых бабушек, ловящих в реке лобстеров», — сказал он.) В книге новый проповедник пытается очистить деревню от греха, а в итоге развязывает беспорядки. Девочка вспоминает мужские «трясущиеся шарики», которые бьются о ее голую мать. В мужчину по имени Contraptionist попала молния, когда он был в изобретенной им машине для «трахания коров любого размера». Прихожан бросает от религиозного экстаза к демонической одержимости.

Темплу очень понравилось. «Книга напомнила мне о Фолкнере , Стейнбеке , Тони Моррисон — о ветхозаветной силе образности, этом глубоком, грохочущем сердце и душе», — рассказал он мне. Но, по словам Джеймса, Темпла беспокоила одна вещь: в романе гомосексуальность описывалась как следствие жестокого обращения и повод для стыда. Когда Темпл редактировал книгу, он спросил, какое у самого Джеймса отношение к этому вопросу. Джеймс уклонился от ответа, сочтя, что Темпл хочет узнать, не гей ли он. «Но он сказал, что просто беспокоился, не написал ли я гомофобный роман, — рассказал Джеймс. — Я сказал ему, что писал о гомофобном обществе. Он ответил: “Между этими понятиями тонкая грань”, и он был прав. Благодаря ему мы вырезали из романа много этого дерьма». (Воспоминания Темпла об этом размыты. Он говорит, что в рукописи «могли быть какие-то гомофобные элементы», но что он в любом случае планировал ее издать.)

У издательства Akashic офис рядом с Юнион-Сквер, и так как книга была в процессе редактуры, Джеймс стал месяцами жить в Нью-Йорке. Он останавливался у младшего сводного брата, о котором он узнал только несколько лет назад. Ричард работал в UBS, в подразделении Global Diversity отдела кадров, и жил в Бронксе. Они часами разговаривали, наверстывая упущенное в жизнях друг друга.

В свой первый визит Джеймс сел на метро до Бруклина, ожидая, что выйдет в своего рода Париже Хемингуэя . «Я бы зашел за кофе, и Паула Фокс бы подбежала и предупредила, чтобы я перестал смущать читателей непристойностями, — писал он позже. — Джумпа Лахири объяснила бы, что причина, по которой ее агенту не понравилась моя книга, в нем самом, а не во мне. Но меня даже ограбить не смогли».

Джеймс отправился в Нижний Ист-Сайд, где купил джинсы Levi’s Offender с ультранизкой посадкой и стал ходить в них, чувствуя себя эпатажным. Он упивался удовольствиями центра города — музыкальные магазины, анонимность — и бродил от одного книжного к другому, накапливая кипы томов в бумажных обложках, собираясь уговорить приятеля из авиакомпании доставить их на Ямайку. Вечером в туалете в детской секции Barnes & Noble на Юнион-Сквер он совершил что-то вроде обратной трансформации супергероя: снял свои Offenders и армейские ботинки и надел мешковатые джинсы с кроссовками, после чего сел на трамвай номер 5 и поехал обратно в Бронкс.

Мы на эскалаторе спустились из кафе на улицу, и Джеймс вспомнил эти давние преображения. После публикации «Дьявола Джона Кроу» в 2005 году он отправился в небольшой бук-тур, путешествуя с другом вдоль северо-западного побережья Тихого океана, слушая Pavement, иногда продавая книгу-другую. Он чувствовал себя незначительным. В те годы было много активных независимых литературных блогеров, сайты вроде Millions и Bookslut преображали издательский бизнес. Когда Джеймс начал работу над второй книгой, он завел собственный блог. Он писал естественно: многословно, дерзко, провокационно. Всплыли определенные темы. Джеймс чувствовал себя подавленным, недооцененным. Литературный мир оказался культурно близоруким. Его первая запись в мае 2006 года спорила с опубликованным Times списком лучших американских художественных книг последних 25 лет. Выбор был основан на мнении писателей и критиков. «Возлюбленная» Тони Моррисон занимала первое место, но в остальном превалировали работы белых мужчин. Джеймс писал: «Явный перевес Caucasus Masculinus приводит меня в замешательство. Ведь это не просто белые мужчины-писатели, это белые мужчины-писатели, одержимые белыми мужчинами или в случае Рота — белыми мужчинами-писателями».

Джеймс любит выдавать огульные, спорные заявления, в которых смешиваются глубокие убеждения и пикантные мнения, которые он примеряет на себя. Он может между делом пренебрежительно отозваться о произведениях Филипа Рота в одном из постов и выразить ностальгию о прошедшей эре претенциозного книжного бахвальства в другом. «Когда мы стали такими занудами?» — спрашивал он в посте, в котором сокрушался об общей слабости нынешней литературной сцены. Он признавал, что у эпохи Нормана Мейлера были свои проблемы, например, алкоголизм и закалывание жен, но — «что-то во мне скучает по тем временам, будто я жил тогда. Может быть, это потому, что если писатели кажутся большими, чем жизнь, то и книги кажутся большими, чем жизнь».

Через Зеленый рынок на Юнион-Сквер мы прошли в шумную кофейню на Ирвинг Плейс и заняли место за крошечным угловым столиком. Джеймс заказал зеленый чай и, добавляя в чашку молоко, рассказал о волнении тех первых поездок в Нью-Йорк. «Одно дело менять облик в туалете на Юнион-Сквер, — сказал он. — И совсем другое — завести друзей и знать, что ты не можешь представить их знакомство с твоей семьей. Они и не встречались, моя семья и мои друзья, вплоть до вечеринки в понедельник».

Вечеринку в честь скорого издания «Черного леопарда, красного волка» устраивало издательство Riverhead, которое решило печатать Джеймса после «Дьявола Джона Кроу». Праздник проходил в одном из заведений Чайнатауна, убранство которого соответствовало эстетике книги: потолок был черным, бар сиял изумрудом, странные цветы расползались по обивке стен. Пришли несколько братьев Джеймса, а также несколько друзей, бывших студентов, и разные люди из издательского бизнеса. (Мать Джеймса осталась дома на Ямайке; его отец умер в 2012 году.) Ранее в этом году фильм Марвел «Черная пантера», режиссером которого был Райан Куглер, получил лестные отзывы и больше миллиарда долларов кассовых сборов. В прессе афро-футуристический фильм о вселенной супергероев стали наравне с «Игрой престолов» называть ориентиром для книги Джеймса c анонсированным дебютным тиражом в три раза большим, чем был у «Краткой истории». Как и «Черная пантера», «Черный леопард, красный волк» должна была стать событием и изменить доминирующее впечатление от жанра, к которому принадлежит. Вместо королей с мечами и белокурых принцесс в романе действуют чернокожие ведьмы, окруженные пчелами, вампиры, которые превратят вашу кровь в голубую молнию, демоны, визжащие на крышах во тьме.

Для писателя, который когда-то сокрушался, что никто не будет читать его книги, время было благоприятным: среди людей, принимающих во внимание Букеровскую премию, снобизм по отношению к волшебникам, драконам и пришельцам стремительно уменьшался. Тот вид реализма, который преобладал в художественной литературе, был, по словам Джеймса, столь же фантастическим, как меч и колдовство. «Мир большинства этих романов супер-белый, супер-среднеклассовый, женщины появляются только в определенных ролях. Это не настоящая жизнь! Нантакет населен черными! Мы гордимся тем, что реализм правдоподобен, но на деле в баснях Эзопа больше правдоподобия. Писатели-реалисты не имеют права снисходительно указывать фантастам на выдуманность миров».

Более того, так явно отдавать предпочтение Caucasus Masculinus уже и не слишком модно. Фантастику сформировали такие писатели, как Лавкрафт , которые были одержимы чудовищностью нелюдей. В классических фэнтезийных сказках полно светлокожих европейских героев-всадников, стремящихся оградить девственные пейзажи от сил зла и вторжения животных. Но есть и долгая контр-традиция фантастической литературы, созданной черными писателями: от написанной в 1920 году апокалиптической истории «Комета» Уильяма Дюбуа до таких выдающихся представителей жанра, как Самюэль Дилэни и Октавия Батлер . В 70-х писатель Чарльз Сондерс начал публиковать рассказы, которые превратились в “Imaro”, фантастический роман, действие которого происходит на похожем на Африку континенте под названием Ниумбани (Nyumbani). «Что посеешь, то и пожнешь — это столь же верно в открытом космосе, как и на Земле», — писал Сондерс в эссе 2000 года. Фантастика показывает воображаемые варианты того, откуда мы пришли и куда идем. Поэтому для Сондерса и остальных создание таких историй это способ показать, что чернокожие люди формировали прошлое и будут продолжать играть важную роль в будущем.

Несколько лет назад, когда все больше женщин и цветных стали получать премию Хьюго, высочайшую для фантастов награду, группа писателей запустила кампанию против того, что они сочли нечестным проявлением позитивной дискриминации со стороны фанатов, которые ежегодно выбирали победителя. Но фанаты в итоге отвергли мнение реакционеров: в 2016 году победителями в большинстве основных категорий стали женщины и представители меньшинств. Нора Джемисин , автор трилогии-блокбастера «Разрушенная Земля» (Broken Earth), получила Хьюго за лучший роман первой среди чернокожих писателей. Она получала эту премию три года подряд, что также беспрецедентно. Недавно, покупая книгу в Сохо, я видела людей у полки с табличкой «Научная фантастика: и не белая, и не европейская». Это выглядело как ясли с колыбелью, подготовленной для книги Джеймса.

За пару недель до нашей встречи я ходила послушать выступление Джеймса на панельной дискуссии о разнообразии в фантастике и фэнтези на Комик Коне в Нью-Йорке, конвенте, который каждый год превращает Javits Center в вихрь гиков и косплееров. Среди аудитории панельной дискуссии были белые, черные и коричневые лица. Через несколько рядов от меня Харли Квинн в хиджабе яростно делала заметки. Второй участник дискуссии Точи Онебучи (Tochi Onyebuchi), автор подростковой серии фэнтези, написанной под влиянием нигерийских мифов, призвал собравшихся почитать книги Джемисин, после чего Джеймс пошутил, что скоро она получит Букера. (Он сказал, что им следует также почитать Нало Хопкинсон , канадскую писательницу ямайского происхождения, чей дебют 1998 года «Коричневая девочка в кольце» (“Brown Girl in the Ring”) — это мрачный фэнтези-хоррор, в котором силен дух магических традиций Западной Африки Obeah.) Несмотря на то, что снисходительное отношение к жанровой литературе вышло из моды, вселенные реалистической и фантастической прозы остаются обособленными, со своими собственными наградами, издателями, а также со своими, разделенными, хотя и пересекающимися, сообществами читателей. «Головы многих писателей-реалистов безнадежно застряли в их собственных задницах», — сказал Джеймс, объясняя слушателям, что писатели должны обладать широким жанровым кругозором.

Несколько лет назад, после расстроившего его спора с другом о том, что в «Хоббите» все актеры белые, Джеймс почувствовал потребность использовать все, что ему нравится: придворные интриги, монстров, магию. «Я хотел сделать черное зрелище. Я хотел, чтобы был хотя бы один роман, в котором был бы кто-то вроде меня, и чтобы мне не пришлось выглядеть так, будто я вышел из книг Лавкрафта, с костью в волосах, губами размером больше, чем глаза, и говорящий бессмыслицу типа “унга-бунга-бунга”. Или как вариант, я — какой-то ублюдок по имени Гагул и нападаю на тебя, потому что у тебя есть бриллианты». Несмотря на то, что Джеймс хорошо знает о нынешнем расцвете фантастики, создаваемой писателями из африканской диаспоры, он все равно порой говорит о трилогии «Темная звезда» так, словно в мире нет ничего похожего. Отчасти потому, что когда он задумывал проект несколько лет назад, он ощущался по-настоящему оппозиционным, отчасти, вероятно, потому, что он до сих пор воспринимает себя критикуемым бунтарем, хотя весь мир стал чествовать его. Он хотел написать роман в жанре черного фэнтези, который понравится также и любителям реалистической литературы, как это удалось книге «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл» Сюзанны Кларк , который в 2004 году получил Хьюго и попал в лонглист Букера. «Так что я сделал, как говорила Тони Моррисон, и решил написать роман, который сам хотел бы прочитать», — сказал он мне.

В течение двух лет он изучал историю и мифологию Африки, выстраивая основание для фантастического образа континента, который опрокинет монолитную картину Африки, созданную на Западе. Он прошелся по устному эпосу, изучил «Поэму Сундиаты» (Epic of Sundiata), которая считается основой «Короля Льва», хотя создатели кино назвали ее сюжет «оригинальным, признавая лишь некоторые параллели с Шекспиром. («Я чувствую себя так, словно эти истории украли у меня, — рассказал Джеймс на Комик Коне. — Говорят, будто в основе «Короля Льва» «Гамлет». Я вас умоляю».) Он читал легенды о монстрах, например, об Инканьямбе, южноафриканском змее с лошадиной головой, который вызывает летние шторма. Он делал заметки о грамматике языков Африки, чтобы придать книге соответствующую модальность. Сначала он решил писать историческую прозу, «Эфиопский «Вулфхолл» », но затем вернулся к мечте написать фэнтези, которой будет гордиться африканское сообщество. Он рассказал, что хотел построить «огромную игровую площадку из истории, мифов и легенд, откуда другие люди смогут получить информацию, фонд, который будет столь же богат, как фольклор викингов или кельтов».

Он набросал географию нового мира (карты в книге — его работа). Сделал список персонажей, который все увеличивался. Будет квест: найти мальчика, решил он, и пестрая поисковая группа: Лунная Ведьма, печальный гигант, проницательный бизон. Он размышлял, должен ли рассказчиком быть Эси — «мужчина с кожей, черной как смола, и рыжими волосами; при взгляде на него слышно мановение черных крыльев». Затем он стал размышлять о персонаже по имени Трэкер, охотнике с чутким носом, который мгновенно дает ему информацию о жизни любого человека — о специях на его кухне или о том, когда он в последний раз мылся. Он мог взять след женщины в другом городе лишь по запаху ее блузки. Джеймс задумал Трэкера мрачным и злопамятным, нежным лишь с группой увечных детей-минги, с которыми он познакомился благодаря «анти-ведьме» Сангоме.

Для работы над книгой Джеймс взял годовой творческий отпуск в колледже. Летом 2016 года, когда отпуск подходил к концу, у него было 10 блокнотов с записями и не было структуры романа. Однажды Мелина Мацукас упомянула сериал производства Showtime «Любовники», в котором смещали перспективу в стиле «Расёмона», позволяя версиям событий в интерпретации разных персонажей не совпадать. Учебный год был на подходе, но Джеймс понял, что решение найдено. Прежде чем закончился осенний семестр, он написал первую сотню страниц.

Джеймс начал преподавать в колледже Macalester в 2007 году. После публикации «Дьявола Джона Кроу» он по совету Кайли Джонс стал изучать искусство на магистерской программе в университете Вилкиса в Пенсильвании. Он знал, что диплом даст ему возможность работать преподавателем в США. «Если ты писатель на Ямайке, возможно, даже на Карибах, приходит момент, когда пора двигаться дальше, — написал он в своем блоге через месяц после переезда в Миннесоту и добавил: — Я люблю свою страну, но я никогда не скучаю по ней. Вероятно, из-за того, что никогда не забываю причины, заставившие меня уехать».

В начале ноября я прилетела в Миннесоту. Виды по дороге из аэропорта в университетский кампус были бесцветными и замерзшими. Это напугало Джеймса в его первый приезд. У него в кармане было сто долларов, и он практически никого не знал. Почти месяц он питался только питой с хумусом. Наконец он позвонил Ингрид, которая работает диджитал-медиа консультантом и по-прежнему является его лучшим другом. («Я всегда знала, что он писатель, — сказала она мне недавно. — И я всегда знала, что он гей».) Он попросил ее перевести ему из Кингстона немного денег.

В первом семестре Джеймс проводил мастерские по художественной литературе и курс о книгах про 11 сентября: The Emperor's Children («Дети империи») Клэр Мессунд, которая ему нравилась; «Террорист» Джона Апдайка , которую он считал чудовищной; сборник рассказов Деборы Айзенберг «Сумерки супергероев» , который он считал лучшей художественной книгой об атаках. Когда я приехала, он проводил воркшоп о документальной литературе. Вечером вторника его класс был погружен в сумрак. Была поздняя осень, закатный свет рисовал косые тени. Джеймс, одетый в пестрые джинсы и хлопковую рубашку, руководил собравшимися с вниманием, которое принимало разные формы, в зависимости от студента, на которого было направлено: нежность, побуждение, ошеломляющий сарказм. «Не думайте, будто все знают, кто такие хотепы (hotep)», — сказал он студенту, который написал о столкновении в парикмахерской с типом, в котором афроцентризм смешивался с ханжеством. «Хотепы за черных, но против прогресса, — объяснил Джеймс классу. — Они потрясающие сексисты. Ваш любимый рэпер, скорее всего, хотеп. Он также, вполне вероятно, гей. Когда я работал в этой индустрии, информация о том, кто гей, обновлялась ежемесячно. Но вам я об этом не расскажу!»

Джеймс продвигает учебные программы, дающие степень магистра искусств в качестве источника, питающего литературную среду. Он подтолкнул многих своих студентов подать туда документы. Но он злобно относится к «литературе магистров искусств»: она часто оказывается пристанищем бытового реализма, который он терпеть не может. «Мы в колледже Macalester провели исследование, и оказалось, что я могу определить, на какой программе обучался писатель, почитав примеры его текстов, — сказал мне Джеймс. — Они выбиваются из сил, чтобы быть корректными, и их взгляд на то, из чего состоит история и как ее рассказывать, чрезвычайно узок».

Когда дело доходит до отзывов на его собственные работы, Джеймс реагирует то упрямо, то покладисто. Его возмущали многие редакторские предписания, и он страшно обижался, когда ему говорили, например, что «Дьявол Джона Кроу» слишком чужеродный для американских читателей. (Стиль книги действительно может отпугнуть, и я бы рекомендовала ее только тем, кому нравятся, скажем, самые ранние работы Кормака Маккарти .) Но если критикуют по существу, Джеймс не отмахивается. Большую часть карьеры он держит в голове замечание тринидадской писательницы Элизабет Нуньес, которое он услышал на семинаре в 2002 году: «Она сказала, что я талантливый, но не умею описывать женщин. Я не знал, как женщины относятся друг к другу, как проявляют невыразимое. Он перечитал Айрис Мердок , Элис Уокер и Мюриэл Спарк и решил, что Нуньес права.

Словно принимая вызов, он решил развернуть действие своего следующего романа в мире женского невыразимого. В The Book of Night Women («Книга ночных женщин») рассказывается о шести сводных сестрах-рабынях, которые живут на тростниковой плантации в конце XVIII века и замышляют мятеж против своего надзирателя, являющегося также их отцом. Джеймс хотел написать о невероятно жестоком и беспокойном периоде в истории Ямайки, когда черных рабов стало в десять раз больше, чем их белых владельцев. «Книга ночных женщин» наполнена яростью и ужасающей красотой. В Times исследовательница Каяма Гловер (Kaiama L. Glover) сравнила роман с работами Моррисон и Уолкер. Она также отметила, что большую часть книги «по понятным причинам очень трудно читать». Роман целиком написан на говоре XVIII века и переполнен мучениями: от сцены попытки изнасилования и последующего убийства в начале до описания массовых казней в конце. «Я считаю, жестокость должна быть жестокой», — сказал Джеймс в одном из интервью. По его словам, в реальности жестокость никогда не бывает «сделанной со вкусом, прекрасно описанной или чудесно проработанной». Он согласен, что откровенная жестокость и секс могут обернуться порнографией, но не считает это аргументом против: «Ну и что? Рискните написать порнографию. Рискните».

В его кабинете в колледже Macalester, под плакатом с изображением Дэвида Боуи, Джеймс сказал мне, что он склонен считать «Книгу ночных женщин» коммерческой работой. В ней есть завораживающая главная героиня — жестокая зеленоглазая Лилит, и напряженный кинематографичный сюжет — неотвратимо приближающееся восстание. Первый черновик он написал от лица британского чиновника. «Я постарался на всю катушку включить в себе Джейн Остин !» — сказал он.

Я вспомнила, как он с обидой рассказывал о попытках издать эту книгу. Редактор в Viking UK предложил ему переписать текст на обычном английском. Я сказала: «Тебя взбесило такое предложение, но ведь обычный английский — это первое, к чему ты решил прибегнуть».

«Разумеется! Людям нужно что-то есть! Я не первый год пытаюсь продаться!» — ответил Джеймс.

Он открыл файл на компьютере и показал мне старый черновик. Текст был вычищенный, классический. Но, по мере того, как Джеймс работал над книгой, линия Лилит постепенно захватывала власть. Он выкинул черновик и начал заново, отстраивая книгу от нее. Результат можно назвать его лучшим романом. Как и во всех его работах, сила этой книги в осознании особого могущества бесправных и в неожиданных, порой невыразимых способах, которыми герои управляют обстоятельствами, в которых они оказались не по своей воле. Гордая и себялюбивая Лилит отдаляется от сводных сестер, ее волнует собственное видение мести и божественного откровения. В ее представлении быть женщиной — значит, обладать свободой быть настолько ужасной, насколько тебе хочется.

В 1965 году Чинуа Ачебе написал о мальчике с занятий английским в Нигерии, которые посещала его жена. Мальчик боялся, что его будут называть деревенщиной, поэтому он писал о зиме, хотя имел в виду харматан, сезон ветров в Западной Африке. «Как можно истребить такую чудовищную ересь?» — спрашивал Ачебе. Частью его писательской работы было «научить того мальчика, что ничего стыдного в африканской погоде нет и что о пальмах можно писать стихи». Проблема была в использовании языка колонизаторов для изображения постколониального мира. Дерек Уолкотт в 1980 году писал: «Хорошо, что все ушло, но остался их язык, / Он — все». Джеймс чувствовал, что беседует с карибскими писателями, включая Уолкотта и Найпола , которые в совершенстве овладели выученным еще в детстве английским, и в то же время боролись с ним. Но он, по его собственным словам, «пост-постколониалист». Тогда как предыдущее поколение определяло себя через противостояние британскому империализму, для Джеймса внимание было смещено на Соединенные Штаты. Он считал это типичным для молодых писателей, таких как Чимаманда Нгози Адичи из Нигерии. С ее романом 2013 года «Американха» Джеймс связывает изменившееся отношение в издательском бизнесе к романам, написанным цветными о цветных. Карибы подарили «огромные запасы языка, и я имею право сам решать, пользоваться ими или нет».

«Краткая история семи убийств» написана виртуозно: роман предваряет список из 76 персонажей, и в книге будет повествование от лица почти каждого из них. Например, доктор Артур Дженнингс, мертвый политик, чей рассказ дает импульс истории. Нина, администратор-нигилистка. Доктор Лав, медельинский оперативник ЦРУ. Бам-Бам, ребенок-бандит. Джон-Джон, гей-киллер. Джози Уэльс, хитрая и проницательная гангстерша, которая проваливает покушение на Марли, но затем добивается успеха в международном наркосиндикате. История начинается через 15 лет после обретения Ямайкой независимости. Марли привлек всеобщее внимание к музыке острова, и The Rolling Stones прибыли в Кингстон, чтобы записать альбом Goats Head Soup. На улицах шла война между Народной Национальной партией под руководством выступающего за реформы премьер-министра Майкла Мэнли и консервативной Ямайской Рабочей партией. В то время Джеймс учился в начальной школе. По его словам, его район в Портморе был настолько мирным, что почти скучным, но нужно было проявлять осторожность в некоторых частях Кингстона по дороге в школу. Покушение на Марли подействовало на всех. «Я знал, что мои родители напуганы, хотя и не понимал, почему, — рассказал Джеймс. — Было ощущение, будто что угодно может случиться».

Этот роман — настолько яркое проявление писательских амбиций, насколько бывает в современной литературе. Диккенсовского масштаба, калейдоскопический, как «Наш общий друг» , роман при этом предъявляет к читателю требования не меньшие, чем «Радуга тяготения» и «Бесконечная шутка» . Писательское дарование Джеймса — его театральность и непослушный стиль — только усиливает трудности: «Краткая история» изнуряет читателя и бодрит его, причем зачастую одновременно. (На Reddit есть тред 2015 года, озаглавленный: «Мне нужна помощь в том, чтобы уследить за происходящим в «Краткой истории семи убийств». Верхний ответ начинается так: «Я советую не напрягаться лишний раз в попытках связать между собой все сюжетные повороты».) Когда книга получила Букера, Джеймс был ошеломлен. Он ставил на «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары , роман о взрослении и травме, действие которого происходит в современном Нью-Йорке.

За несколько месяцев до вручения приза Джеймс написал в журнале Times эссе под названием «Из Ямайки через Миннесоту к себе», в котором он впервые публично рассказал о своей сексуальной ориентации. К этому он пришел постепенно. Во время учебы он в MSN Messenger рассказал однокурсникам, что он гей. В Миннесоте он постепенно свыкался с со своей идентичностью, позволяя людям предположить, какова его ориентация. Он зарегистрировался в Tinder и Grindr. (В этих приложениях никто не узнавал его по фотографиям, кроме одного мужчины. Тот прислал ему сообщение с просьбой прекратить завлекать людей, притворяясь Марлоном Джеймсом.) Но семье он о своей ориентации не рассказывал. За неделю до публикации эссе Джеймс в Нью-Йорке обедал с Ричардом и пытался свыкнуться с мыслью, что это их последний совместный обед.

Но они не поссорились. У Джеймса семь братьев и сестер, четверо из них сводные, но Джеймс всегда говорит о них как о родных. Ричард по телефону из парикмахерской, заглушая жужжание машинки на фоне, рассказал мне, что они с братьями обсуждали вероятность того, что Джеймс гей. «Дело в том, что мы все очень любим женщин, — объяснил Ричард. — И я никогда не видел Джеймса с партнершей, вот и все. Он всегда был в работе. Это было хорошей отговоркой».

Ричард сказал, что у них очень сплоченная семья: «Когда все братья собираются в одной комнате, трудно определить, кто из нас в данный момент говорит. Мы очень похожи». Я спросила Ричарда, не хотел ли он, чтобы Джеймс сделал каминг аут раньше. «Наша культура очень маскулинна, — ответил он. — И даже внутри нашей семьи мужчины очень маскулинны». И добавил: «Для меня это никогда не имело значения».

Ричард описал своего отца как человека необыкновенного, одаренного красноречием и способностью изобретать себя заново. («Я думаю, все мы также обладаем этой способностью», — отметил он.) Джеймс сказал, что смерть отца изменила его представление о возможном. «Когда ты заперт в ямайской или африканской или арабской клетушке, ты любишь своих родителей, но чувствуешь себя так, словно не сможешь освободиться, пока они не умрут», — пояснил Джеймс. Он никогда напрямую не обсуждал эссе с матерью, но она целый день писала ему в WhatsApp на универсальном материнском языке вирусных видео или христианских мемов. У братьев и сестер есть отдельный чат на всех в WhatsApp. Как-то Джеймс показал мне поток сообщений о лотерее: все, кроме него, купили билеты. Выигрывали ли они когда-либо деньги? «Конечно, нет, — ответил он. — Никто нихрена не выигрывал!»

В мою вторую ночь в Миннеаполисе слой наледи покрыл трассу I-94. У Джеймса нет водительских прав, поэтому я повезла нас — очень медленно — в бар в Сент-Поле, где выступал бывший фронтмен группы Scissor Sisters Джейк Ширз. Джеймс познакомился с ним на литературном фестивале в этом же году. Джеймс был одет в длинную облегающую черную тунику и армейские ботинки.

Джеймсу все комфортнее в Миннесоте. (Во время моего визита я обмолвилась, что слышала о нем как о гостеприимном хозяине, и он немедленно организовал обед на шестерых, сам молол специи для карри с курицей и поливал жареную морковь египетской мелассой.) Он также с горьким красноречием писал о расизме, с которым он столкнулся на новом месте. В 2016 году сотрудник школы Монтессори в Сент-Поле Филандо Кастили был застрелен полицейским во время остановки на дороге. Джеймс после этого написал в Фейсбуке, что скорее будет ездить на мотоцикле по темным переулкам, чем по хорошо освещенным центральным дорогам, где полицейские могут наткнуться на него и решить, что он подходит под описание преступника. Он писал: «Я буду стоять на коленях, когда меня застрелят? Я полезу за паспортом, когда меня застрелят? Я скажу, что я учитель английского, и меня застрелят? Я объясню им, что собираюсь сейчас сделать, и меня застрелят? Допускаю ли я, что семеро человек сочтут опасным меня одного, и застрелят меня? Может, я просто буду стоять и оставаться большим черным парнем, когда меня застрелят?» Этот страх омрачил многие счастливые моменты, например, вечер, когда Джеймс с коллегами пошли к мемориалу Paisley Park, чтобы уловить отблеск Принса, а в итоге им пришлось кричать охранникам, светящим им в лица прожекторами: «Все в порядке! Мы учителя английского!»

В баре на небольшом столике мы увидели написанную от руки табличку: «Зарезервировано для Марлона Джеймса». Когда мы сели, он сказал: «Мне следовало надеть лосины под этот наряд». Впервые с момента нашего знакомства он казался неуверенным в себе. «Я никого здесь не узнаю», — произнес он, оглядевшись. В помещении было полно белых парней в свитерах с логотипами Queens of the Stone Age и бейсболках с лого Minnesota Vikings — таких мужчин в Нью-Йорке охарактеризовали бы как натуралов, возвращающихся с барбекю. «Сообщество геев в Миннеаполисе очень замкнутое, — прокомментировал Джеймс. — Оно обособлено. Я никогда не был его частью. За 11 лет здесь я ходил на свидания только с одним человеком. А этой зимой я получил место в Нью-Йорке и, не прошло и четырех месяцев, стал встречаться с этим парнем».

На следующее утро Джеймс собирался в Нью-Йорк на встречу со своим новым бойфрендом. Блондин, чуть за 40, исследователь творчества Джеймса Болдуина, он преподает в Манхеттене и последние несколько месяцев был на стажировке на юге Франции. Разговаривая с Джеймсом об отношениях, я порой чувствовала себя любопытной тетушкой скромного племянника-студента. Был заметен контраст между милой застенчивостью, с которой он говорил о романтических материях, и ликующей непристойностью его работ. Джеймс презирает то, как художественная литература традиционно изображает секс: стыдливо, избегая прямых описаний и прикрываясь благоразумием. «Некоторые писатели заставляют думать, будто чувственный мир не имеет значения, — считает Джеймс. — Но люди существуют, ощущают, людские голоса передают звуки и силу. Наши тела многое рассказывают окружающим. Наши тела многое рассказывают нам самим».

В баре Джеймс выискивал музыкальные отсылки в сете Ширза: сейчас басовая партия вызывает в памяти Bee Gees, а тут слайд-гитара звучит как Roxy Music. Ширз завершил выступление, сказав об экзаменах и спев Tomorrow из фильма «Энни». Это было великолепное исполнение во весь голос, с рычанием в стиле глэм-рока, и я задалась вопросом, почему Queen в свое время не записали кавер на эту песню. «Потому что Фредди не хотел делать каминг-аут!» — ответил Джеймс.

За сценой Ширз обнял Джеймса и потребовал экземпляр «Черного леопарда». Когда мы уходили, Джеймс взглянул на табличку «зарезервировано для Марлона Джеймса» на нашем столике. «Не стащить ли ее?» — сказал он. Я положила табличку в сумочку, представляя, как она стоит на полке в его квартире, напротив плаката с Грейс Джонс и стопкой переводов «Краткой истории», и все это — доказательства существования человека, которого он продолжает писать.

Я получила еще не отредактированный экземпляр «Черного леопарда, красного волка» и прочитала его в конце лета. Когда осенью я встретила Джеймса на Комик Коне, он сказал, что мне нужно прочитать новую версию. «Книга была несколько сексистской», — объяснил он. Трэкер постоянно разглагольствовал о ведьмах, он ненавидел свою мать за то, что она скрывала болезненную семейную тайну о том, что она не могла контролировать. «Никто не одергивал Трэкера за его слова о женщинах. Я думаю, новый вариант рукописи получился более феминистическим».

Читая этот последний вариант рукописи, я заметила некоторые не слишком деликатные изменения. («Возможно, ты ненавидишь женщин, — говорил персонаж Трэкеру. — Я никогда не слышал, чтобы ты сказал доброе слово хотя бы об одной из них. Судя по всему, в твоем представлении они все ведьмы».) Но мне предыдущая версия и не казалась сексистской. Мужские персонажи Джеймса, все эти проповедники, гангстеры, надсмотрщики, часто не уважают женщин. Но его проза трактует мужественность гибко, демонстрирует ее широкий и сложный спектр. Он не оправдывает поведение мужчин их «мужской природой», как часто делают белые гетеросексуалы. Не пытается он и продемонстрировать плюсы и минусы специфической крайне мужественной традиции, как делали это писатели вроде Джуно Диаса . В «Черном леопарде» Трэкер одновременно и недружелюбный, и беспринципный, и чувствительный, и шовинистический. Он описывает шога — термин из суахили, относящийся к сексуальным меньшинствам — как мужчин, которые «обнаружили внутри себя женщину, от которой невозможно избавиться. Или даже не женщину — а нечто, что боги либо сами забыли после сотворения, либо забыли рассказать об этом людям — и хорошо, что так».

«Черный леопард» доставляет некоторое характерное для своего жанра удовольствие: драки изображены с юмором комиксов, футуристический город, по видимому невесомый, поднимается к облакам и направляется к луне, жирафы размером с домашних кошек удирают от кабанов размером с носорогов, продажный торговец, который работает в «белой науке», выращивает жену и ребенка из частей тела и веток. Но определенные вещи намеренно искажаются. Впервые услышав, что Джеймс пишет фэнтези-трилогию, я предположила, что, достигнув вершины признания критиками, получив Букера, он повернулся в направлении создания незамысловатых бестселлеров. Я сочла, что освоение жанра и одновременно ниспровержение его канонов — это достаточно запутанно, чтобы в остальном не переусложнять: написать книгу понятным, может быть, даже формальным языком, а сюжет сделать доступным и простым.

Вместо этого он написал не просто африканский фэнтези-роман, а африканский фэнтези-роман, который практически агрессивно художественен и запутан. Это квест, при этом история начинается с объявления, что квест провален: «Ребенок мертв. Больше разбираться тут не в чем». Погружаясь в традицию историй об Ананси, народных сказок, которые заканчиваются предупреждением, что ничего нельзя принимать за чистую монету, Джеймс наполняет роман сомнениями и ложными зацепками. Трэкер искал ребенка и попал в плен. На допросе безликий инквизитор заметил, что рассказ Трэкера способен запутать даже людей недюжинного ума. Это один из множества эпизодов, где Джеймс вроде как подмигивает читателю, подтверждая непрозрачность его истории и ее замкнутость на себе, в которой фундаментальные правила повествования постоянно подвергаются сомнению и часто отрицаются. «Между нами и этим мальчиком нельзя провести прямую линию — между нами лишь потоки, ведущие к потокам, ведущим к потокам, ведущим к потокам, и порой — скажи, если я ошибаюсь — ты теряешься в потоке, и мальчик исчезает, а с ним и причина, по которой ты искал его», — говорит один персонаж Трэкеру.

Джеймс убедительно рассуждает об интеллектуальных целях отказа от простоты и определенности — ему вообще хорошо удается быть убедительным — но я, читая книгу, часто чувствовала себя слепо дрейфующей в потоке. Даже в большей степени, чем в «Краткой истории», Джеймс просит читателя поверить, что разрозненным кусочкам вовсе не нужно собираться в единое целое. В книге нет понятной морали, очевидного конфликта добра и зла, никаких ярких линий судьбы или знаков божественного вмешательства. Чуть ли не каждое слово любого диалога немедленно оспаривается другим персонажем. «Серия состоит из трех разных версий одной истории, и я не собираюсь говорить читателям, в какую из них им верить», — сказал Джеймс.

Я отправилась на встречу с ним в Уильямсберге. Как и комната в Миннеаполисе и офис в колледже, его бруклинская квартира была набита всякой всячиной, но безупречно чистой и походила на оазис плакатов с изображениями рок-звезд, распечатками картин и папоротниками. Повсюду были книги — народные сказки, мемуары, романы, все в пластиковых обложках, как в библиотеке. У Джеймса, подавшего заявку на гражданство США, также есть офис в Парк-Слоуп, в эклектичном компьютерном клубе для писателей, которым владеет романист Джон Рэй. Это место описывают как «нечто среднее между поселением художников, коворкингом и общагой». Джеймс здесь печально знаменит тем, что никогда не выключает свет в туалете. Это, конечно, не хемингуэев Париж, но своим целям он служит.

Был дождливый вечер незадолго до Рождества, Джеймс восстанавливался после операции на порванном мениске — последствия старой травмы. Фотограф из журнала Interview как раз уходил, когда я приехала. Бойфренд Джеймса был в городе, но лежал с простудой, так что не мог побыть с ним и позаботиться о нем. «Я полагал, что как раз для этого бойфренды и нужны», — сухо прокомментировал он.

После посвященной книге вечеринки в Нью-Йорке, Entertainment Weekly устроили ему еще одну, в Лос-Анджелесе. Он получал запросы об экранизации «Черного леопарда, красного волка», кроме того поднялась новая волна интереса к «Книге ночных женщин». Джеймс сказал, что HBO в конце концов отказались от «Краткой истории», так как продюсеры сочли, что потенциальная аудитория такого сериала слишком мала. Я потом шутила, что в экранизации могли бы сосредоточиться на белом журналисте из Rolling Stone и белом агенте ЦРУ. «Вообще-то примерно так и было», — сказал Джеймс. HBO возразили против такой характеристики, заявив, что «экранизация такого многослойного романа оказалась чрезвычайно сложным делом».

Джеймс отдает себе отчет в том, что новая книга, как и предполагали редакторы, может оказаться «слишком документальной для любителей художественной литературы и слишком художественной для любителей литературы документальной». По его словам, в начале работы над каждой книгой он ставит целью создать что-то традиционное: «Во мне умирает протестантский писатель-реалист, англосакс по происхождению, который уверен, что мне следует писать строгую прозу в третьем лице, потому что настоящие писатели пишут только так». Потом оказывается, что он написал весь роман на виртуозном местном диалекте, сотворенном из остаточной памяти о рабовладении, или историю в книге рассказывают от первого лица по очереди 70 персонажей, один из которых — привидение. «Черный леопард» он попытался писать величественным языком волшебных сказок, который стабилизировал восприятие текста, демонстрируя авторитет рассказчика. (Во «Властелине колец» история, которую вам рассказывают, сомнений не вызывает.) «Но о древней Африке так рассказывать невозможно, — считает Джеймс. — Сказки Африки не станут вам убежищем от скептицизма. Они не для того, чтобы все упростить, заставить вас верить и лишить необходимости думать».

Я размышляла о том, что Джонни Темпл говорил о презентации «Дьявола Джона Кроу» на Ямайке. «Марлон сказал: окей, это для семейной аудитории, так что я не буду читать особенно мрачные отрывки. После чего он открыл книгу и прочитал отрывок, который был безумно, просто безумно мрачным, — рассказывал Темпл. — Это одна из тех черт, которые меня в нем всегда восхищают. Не думаю, чтобы он всегда отдавал себе отчет в том, насколько он изобретательный или насколько разрушительный. Такое ощущение, что он сам думает, будто всегда пишет совершенно коммерческие вещи».

Учитывая драматичную личную историю Джеймса и его талант рассказчика, решение избегать в книгах автобиографических отсылок поражает. «Я собираюсь создать ямайский роман для среднего класса», — как-то сказал Джеймс. «Я думала, тебе такие вещи не нравятся», — изумилась я. Он ответил: «Верно, не нравятся. Не знаю, почему я это сказал. Я не собираюсь такое писать. Я просто хочу сделать Ямайку менее экзотичной для всех. Но мне не интересно рассматривать под лупой повседневную жизнь и описывать ее в книгах. Мне не интересно писать о ситуациях, которые я проживаю».

В течение наших бесед Джеймс то отрицал, то заигрывал с идеей, что в его книгах прослеживается его личная жизнь. «Попсовая психология», — говорил он, когда такое предположение всплывало. Я спросила его о духовной составляющей, которая отражена в «Черном леопарде», где мир полон колдовства, но персонажи в сущности ни во что не верят. Это один из вызовов, которые книга предъявляет метафизике жанра. «Боюсь, у меня все еще глубокий кризис веры, — сказал он. — Я слишком слаб, чтобы полностью стать атеистом. Трэкер похож на меня — теряет веру в вере. Я всегда вкладываю в таких персонажей частицу себя».

Во время сцены допроса в начале книги Трэкер, вместо того чтобы рассказывать от проваленном задании, начинает с рассказа о своей жизни. Его выдающееся обоняние и способность считывать мотивацию людей сделали его циником. Он многократно повторяет, что ни во что не верит, ничего не хочет, что «никто никого не любит». Эта фраза часто встречается в романе и действует как коан. В действительности все не так, даже Трэкер учится любить мужчину по имени Мосси, а также увечных детей-минги, о которых они вдвоем в конце концов стали заботиться.

Линия Трэкера мало похожа на историю любви, но это первый раз, когда в работах Джеймса вообще появилась взаимная любовь. «Мне кажется, я склонен описывать такие обстоятельства, в которых любовь невозможна», — говорил мне Джеймс. В «Книге ночных женщин» Лилит некоторое время живет с ирландским надсмотрщиком. Она понимает, что любовь между ними невозможна, и все же любит его. Ему кажется, что и он искренне влюблен в нее, но он ошибается. Трэкер не знает, что он меняется. Старый гриот описывает, как ведет себя влюбленный Трэкер, которого он называет Волчьим Глазом. В песне он рассказывает, как следил за Трэкером и Мосси, когда они играли с детьми. «Неужели боги прокляли меня и сделали меня матерью?» — спрашивал Трэкер. «Нет, они благословили меня и дали тебя мне в жены», — отвечал Мосси. «И дети смеялись, и Волчий Глаз хмурился / И хмурился, и хмурился, и хмурился в ответ на смех. Я был там и видел это», — пел гриот.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ