Гид Лайонел Шрайвер по антиутопиям: от "1984" Оруэлла до "Рассказа Служанки" Этвуд

Автор: Лайонел Шрайвер

Действие нового романа Лайонел Шрайвер разворачивается в 2029 году, и мир лежит в руинах. Автор обращается к трем столетиям антиутопий и задается вопросом, почему они всё еще так действуют на нас.

На создание "The Mandibles: a Family, 2029-2047" меня вдохновил грубый подсчет, показавший, что если я умру в 96, как мой дед по отцовской линии, то доживу до 2053 года. Я была ошеломлена. Я действительно не хочу быть здесь после 2040 года.

Как знать, пришли ли мои страхи из-за чрезмерного чтения газет или слишком большого количества книг. В мире к 2050 году численность населения может вырасти до 10.2 миллиардов человек, у нас начнется нехватка пресной воды. Но в литературе катастрофы, подстерегающие человечество, бесконечны. В "A Friend of the Earth" (2000) Т. К. Бойла либо все время идет дождь, либо стоит удушающе-жаркая погода; под видом еды - мусор; большая часть животных исчезает - и всё это уже в 2025 году. Всего через девять лет.

Если и сегодняшний день не слишком надежен, то почему мы хотим читать о будущем, которое даже хуже? Почему "романы-антиутопии", корни которых восходят к Путешествиям Гулливера (1726), расцвели популярным жанром к XX веку?

Итак, в любой хорошей истории что-то идет не так. Утопии скучны; в художественной литературе они норовят превратиться во что-то зловещее. Так как совершенство социума выглядит на удивление пугающим, даже литературные утопии превращаются в антиутопии. Человечество в "О дивном новом мире" (1932) Олдоса Хаксли бесконечно счастливо, но мы не завидуем их привязанности к соме, благодаря которой они улыбаются дни напролет.

Соответственно, футуристичные романы имеют склонность колебаться между ужасами хаоса и ужасами порядка. Во многом схоже с ужасным путешествием через заброшенную Америку, показанным в Дороге Кормака Маккарти, в романе Джули Майерсон "Then" (2011) изображается леденящий душу хаос: стихийное бедствие сперва спалило, а затем заморозило Лондон, так что мертвые детишки теперь лежат в замерзших лужах. В "Divided Kingdom" (2005) Руперт Томсон изобретательно рисует нам избыток порядка: чтобы сохранить мир в стране, Соединенное Королевство было разделено на четыре региона, и по ним были распределены люди с четырьмя типами темперамента. В Заводном апельсине (1962) Энтони Берджесса хаос группового насилия пугает, но порядок - омерзительно действенная терапия - выглядит даже более зловещим.

Множеством голосов литература спрашивает: что страшнее? Разваливающийся социальный строй или система, работающая уж слишком хорошо? Лично я считаю, что изображения абсолютного контроля населения выглядят даже страшнее картин насилия. Такой взгляд может быть вполне распространен, и это бы объяснило, почему "О дивный новый мир" и "1984" стали классикой. Судя по всему, мы питаем отвращение к перспективе, в которой нами кто-то заправляет, и это согревает моё не терпящее авторитаризма сердце.

Подмигивая читателю, герой "The Mandibles" заявляет: "Сюжеты, помещенные в будущее, на самом деле о том, чего люди боятся сейчас. А вовсе не о будущем". Наши страхи меняются, так что история антиутопии как жанра - это еще и история популярных страхов.

Рука об руку с индустриальной революцией пришел страх перед автоматизацией - та могла лишить людей работы. В Машине времени (1895) Герберта Уэллса механизация превратила умную ветвь человечества в пассивную, чахлую, тщедушную и слабую. (Сюрприз! На самом деле автоматизация сделала людей больше. За счет жира.) Эти слабые существа - легкая добыча для звероподобных людей, живущих под землей и едящих их на завтрак. Таким образом Уэллс столкнул два наших страха: страх еще большего увеличения мозга и дальнейшего отчуждения от физического мира против страха превращения в варваров.

Написанный после революции роман Евгения Замятина Мы (1921) оказался пугающе точен в своих предсказаниях о сталинизме. Индивидуальность людей стерта, людям присвоены номера вместо имен. Распространение коммунизма и Вторая Мировая породили еще большее количество романов о тоталитарном строе, самый известный из которых - 1984 (1949). Оруэлл описывает мир тотального контроля, в котором любовь и свободомыслие являются государственной изменой, а патриотизм поддерживается за счет бесконечной фальшивой войны.

Во времена атомной эры факты и вымысел перемешались. Нагасаки и Хиросима доказали, что теперь мы способны стереть жизнь на планете по-настоящему, не только на страницах книг. Действительно, романы о пост-апокалипсисе настолько укоренились в литературе, что авторы, описывающие опустошенность после ядерного истребления человечества, легко могут быть обвинены в лени. Тем не менее, моим фаворитом остается На берегу (1957) Невила Шюта, где население Австралии ожидает радиоактивного облака, которое уничтожит их всех. Я люблю сцену, в которой один из персонажей, бессмысленно, но навязчиво разбивает сад. Возможно, самой невыносимой картиной будущего является та, в которой будущего нет. Персонажи Шюта ничего не могут поделать, кроме как продолжить жить по-старому, словно завтра наступит новый день, пусть они и прекрасно осознают реальное положение дел.

В 1950-ых научная фантастика привлекла внимание к гнету социального конформизма. В Отклонении от нормы (1955) Джона Уиндема все отличающиеся уничтожаются. В 451° по Фаренгейту (1953), запоминающемся пинке Рэя Брэдбери в сторону маккартизма все книги сжигаются, а интеллектуальное мышление становится преступлением. Позднее, направление обратилось к тирании эстетического соответствия. В Уродине (2005) Скотта Вестерфельда все оказываются вынуждены подвергать себя пластическим операциям по достижению 16 лет, чтобы стать красивыми. Когда все люди прекрасны, то существует ли вообще такая вещь, как человеческая красота?

К 1960-ым писатели обратились к деградации окружающей среды, как источнику созданного самим человечеством ада, и эта тема недавно снова вошла в моду. Ранние эко-произведения фокусировались на загрязнении и перенаселении: Подвиньтесь! Подвиньтесь! (1966) Гарри Гаррисона был превращен в отталкивающе мрачный фильм "Зеленый сойлент" с шумным, невзрачным и грязным городским пейзажем. В перенаселенном мире "Бегства Логана" (1967) людей убивают по достижении возраста 21 года. Сейчас мы видим истории больше о глобальном потеплении и повышении уровня Мирового Океана, как в Заводной (2009) Паоло Бачигалупи. Созданный в 1962 году Затонувший мир (1962) Болларда, в котором Лондон находится под водой, опередил свое время.

Тот факт, что наш страх перед ядерной угрозой поутих, может быть объяснен избыточным самодовольством. Однако до сих пор, даже после эпидемии СПИДа, человечество в литературе всё еще чаще оказывается под угрозой благодаря чуме, как в The Pest House (2007) Джима Крейса или "Station 11" (2014).

Тревога литературы недавнего времени сошлась на теме человеческого размножения. В Рассказе Служанки (1985) Этвуд большинство женщин бесплодны; феминизм оказался перевернут, немногочисленные фертильные женщины превращены в племенной скот. Схожим образом в романе Дитя человеческое (1992) Ф. Д. Джеймс человечество стало бесплодным. Достижения генной инженерии вдохновили огромное количество романов-предупреждений, как, например Не отпускай меня (2005) Кадзуо Исигуро, в котором клоны выращиваются в качестве доноров органов.

В современных антиутопиях страх перед могущественным государством уступает место страху перед всесилием корпораций. В "The Heart Goes Last" (2015) Этвуд злодеем показан крупный бизнес, содержащий тюрьмы, в которых используется труд неповинных людей. Дэйв Эггерс демонизирует такие корпорации, как Google (современного Большого Брата) и массовую передачу данных в Сфере (2013) оплакивая конец приватности: главная героиня демонстрирует онлайн всю свою жизнь.

И многие годы спустя после выхода "Машины времени" писатели все еще нервничают из-за массовой безработицы -к ней могут привести технологии, особенно - роботы, которые больше не являются выдумкой. Искусственный интеллект порождает тревогу вытеснения нашего собственного вида. В 1968 году герой романа Филипа Дика Мечтают ли андроиды об электроовцах? (первоисточника фильма "Бегущий по лезвию") оказывается отправлен для обезвреживания шести андроидов-отступников, и миссия оказывается кровавой. И снова литература разрывается между выбором: какой кошмар страшнее? Вытеснение более совершенной расой или более порочной?

Едва не грянувший в 2008 экономический кризис породил новую тенденцию. В "The Mandibles" США не выплачивает свой государственный долг и новая международная валюта заменяет падающий доллар, уничтожая неустойчивое благосостояние страны. В Голодных играх (2008) Сюзанны Коллинз сгущаются краски предельного классового противостояния: голодающие бедняки убивают друг друга на потеху элите. В "The Ship" (2015) толпы нищих оккупируют Британский музей, в то время как привелегированные пятьсот пассажиров отправляются в плавание на два десятилетия в неизвестном направлении. The Bone Clocks (2014) Дэвида Митчелла показывает 2040ые, балансирующие на грани финансового коллапса, когда даже еда нормирована.

Но почему мы смотрим в будущее с таким опасением, когда статистика показывает, что человечество богатеет и становится более мирным? Что хорошего в таких мрачных книгах?

Мы все подозрительно относимся к изменениям. Очевидно, что будущее будет отличаться от настоящего, но мы не можем предсказать, как именно. Апокалиптическая литература предоставляет собой отдушину для наших страхов, в то же время напоминая нам делать всё то, что удерживает подобные сценарии от воплощения. Количество романов-антиутопий для подростков, обеспокоенных будущим процветанием и изменениями климата, выросло с головокружительной скоростью. Мэндиблы, считающие людей, родившихся в период "бэби бума", своими экономическими и демографическими врагами, сочувствуют только миллениалам и их потомству.

Для нас, старшего поколения, сталкивающегося со смертностью, воображение будущего, в котором бы мы не хотели существовать, приносит нам горькое удовлетворение: да вы можете подавиться своим отвратительным будущим. Как размышляет один из моих персонажей, пожилые пессимисты едва ли боятся смерти: "И потому как когда ты умираешь, мир тоже умирает, по крайней мере, лично для тебя, то они предполагают, что он исчезнет для всех. Это в своем роде недостаток воображения - невозможность представить мир, в котором тебя нет." Даже хуже, предполагает она, некоторые злорадные паникеры поощряют конец света: "И если больше они не могут наслаждаться своими мартини на веранде, то и остальным тоже не следует. Они хотят забрать с собой всё - вплоть до пуговиц и зубочисток." Это признание за собой греха стареющим автором.

Но величайшая радость антиутопий в том, что это притворство. Мы можем поэкспериментировать в нашем воображении с катастрофой, закрыть книгу и затем смешать тот самый мартини. Возможно, нас подбадривают видения будущего, в сравнении с которым настоящее кажется радужным. Прямо сейчас оно может быть не таким уж и мрачным.