Достучаться до небес

Друг друга отражают зеркала
Взаимно искажая отраженья..

( Георгий Ивáнов)

Что общего между данной пьесой Сартра и Набоковым?
В своей недавней рецензии я немного приврал, написав о том, что Нина Берберова говорила, что всего из одной строчки "Приглашения на казнь" Набокова, вышла данная пьеса Сартра.
На самом деле она говорила это о повести Набокова "Соглядатай".
Но зато из одной строчки "Приглашения", у меня вышла довольно неплохая рецензия: театральная постановка пьесы Сартра... в Аду.
Хотя, я до сих пор думаю, что "Приглашение" повлияло на пьесу Сартра.

Что общего между "Замком" и Процессом Кафки, и пьесой Сартра?
В Замке - герой шёл в таинственный Замок, но, словно во сне, блуждал по лабиринтам ночи и страхов, и так и не попал в него: попасть в него, раскрыть его тайну, значило бы умереть, а возможно - родиться.
В "Процессе" - героя хватают среди утра в его квартире, и обвиняют в том, чего он не делал, приговаривая к казни.
Словно человек ещё не до конца проснулся, и в ужасе пятится памятью, взглядом и сердцем, от протянувшихся к нему тёмных рук: одна рука, 3, 5, 8... Боже, да это хуже паука в баньке Достоевского на том свете!
Сейчас, сейчас, погодите, я проснусь, обязательно проснусь, только погодите чуть-чуть!

Пьеса Сартра совместила в себе два этих романа: герои умерли и попали в ад. Обыкновенный гостиничный номер в аду, где ведётся вечный процесс: ласковое глумление над религиозным представлением о нашей жизни, как о "гостинице", о том, что мы просто гости в этом грешном и безумном мире, и что есть другой мир -уютный дом, где нас ждут!
Ага, ждут... А если ничего этого нет? Если всем уготован этот однокомнатный ад с бархатной прищуринкой полуприкрытой двери, которая захлопнется, смежит свои тяжёлые веки, и всё - мы один на один с вечностью и адом, в котором будет всё то, мимо чего мы равнодушно прошли, не смея привязаться к этому сердцем, готовые изменить этому миру: нас в этой комнате будут ждать звёзды, шум моря, милые звери, бокальчик красного вина: всё то, чего не будет в раю.
Так и герои Сартра не жили душою своею сполна, не жили миром, другими людьми, и оказались - в аду.

Есть в этом что-то до безумия честное: умираешь, и ничего не происходит, ибо и жил человек так, словно его и нет. Красоты и вечности мира - нет.
Это как если бы мы заснули, и увидели сон: мы лежим на постели и не можем уснуть... и так весь сон, и снится нам, как засыпающий вспоминает свои страхи, надежды, грехи и сомнения... они разом наваливаются на него, он заслоняется от них руками, прижимает ладони к лицу, но всё равно видит их, ибо ладони стали прозрачными.
И вот, снится нам, что мы не можем заснуть уже целую неделю, месяц... мы сходим с ума во сне, проживаем наши страхи и грехи, боль покаяния, ярче и интенсивнее, чем мы прожили жизнь, ибо душа продавливает тропинки-орбиты этих чувств по несколько раз: наша реальная жизнь, с тихими радостями, грешочками и надеждами, становится призрачной, в конце концов, она ласково удаляется от нас, вспыхивая в тёмном воздухе игольным блеском прохладной звезды, и мы остаёмся наедине в невесомости воспоминаний, разом, со всех сторон, из самых разных времён души, словно тени в аду, крадущихся к нам... на четвереньках.
В ужасе просыпаемся. Ощупываем тело, влажную простыню... ах, я существую, это всего-лишь сон!
Встаём с постели, идём по коридору на кухню... случайно бросаем взгляд в зеркало. Останавливаемся...

Почему я - голый? - смущённо шепчет мысль в голове.
Подхожу к зеркалу... нетерпеливое зеркало, отражение-шалун, не выдерживает, робко улыбается, и протягивает ко мне руку раньше, чем я поднял руку к зеркалу.
Зеркало передразнивает меня, в притворном ужасе вскрикивая до моего крика и искажённого лица.
Но всё же протягиваю руку к зеркалу, касаюсь какой-то бледной и холодной точки, и вскрикиваю, уколовшись.
Отражение, мотая головой и что-то шепча, уходит, махнув на меня рукой. Я остаюсь на месте.
Что-то капает на пол: кап, кап... словно капает сердце.

Вдруг, глумливый месяц лица появляется в зеркале. Замирает: полнолуние лица...
Отражение приближается, кокетливо и аляповато, как-то заискивающе, пытаясь повторить мою позу с рукой возле сердца, с сиротливо вытянутым пальцем-горемыкой.
Отражение беззвучно смеётся, еле сдерживаясь.
Наконец, смеётся всё отражение, и жутко замирает.
Осматривает моё голое тело, с пряной улыбкой, как женщина, медля в паху; касается паха рукой...
Затем, подносит руки к глазам. Берёт лезвие, оттягивает алое веко, словно крайнюю плоть обнажившегося, напряжённого глаза, и обрезает веко.
То же проделывает и со вторым веком.
Бессонные, обнажённые глаза... бессонная душа, наедине с собой!
Да, уже не заснёшь, не убежишь от себя! Широко открытыми глазами я обречён смотреть на свою душу и мерзость содеянного!

А ведь у каждого из нас есть грешки, в которых мы не сознаёмся даже себе, правда?
Которые тихо оставляем в тёмной закрытой комнате содеянного, робко прикрывая дверь, боясь её, комнату, разбудить.
Но другие то видят этот грех, переживают его. Он мучается в них, словно кокон, пульсирует тайной жизнью и адом, нами, но не может разродиться!
Так этот грех и боль переживала кроткая жена ГГ. пьесы Сартра, снося от него надругательства, любовницу, которую он приводит домой, на второй этаж, по ночам, быть может, слыша невыносимые крики и стоны, достойные ада!
По крайне мере всё логично: наверху - рай. Под ним - ад.

Эти стоны в ночи с потолка - словно прохудившаяся тьма, капали на грудь несчастной женщины в ночи, на её сердце.
Она за мужа ощущала грех и боль: очередной перевёртыш Сартра идеи Христа: он взял на себя грехи людей и умер, искупая их. А обычные люди, в мире без бога, берут на себя грехи других, грех других отражается в них, они измазываются в нём, как в сумерках, и мучаясь, умирают. Вот и всё. Кто грешил - в раю самоуспокоения. Кто взял грех на себя, увидел его и переживает этого человека в себе - мучается как в аду за него.
Неужели если пока ещё не бог, но человек, может впервые сбыться на земле за тысячи лет: несколько душ должны обняться и родить нечто мучительно-прекрасное?
Представим такую ситуацию: эта несчастная женщина поднимается на 2 этаж, в мучительный, опаляющий рай, подходит к закрытой двери, за которой свершается ад, и... робко возвращается обратно.

Сартр вывел в этой несчастной женщине "кроткую" Достоевского: муж спас её однажды, вытащил из реки, и она ему... благодарна! Это её ад - жизнь. Возможно, она желала покончить с собой ( так что, в пьесе, фактически, 4 человека, а не 3).
Интересно, а если бы она однажды, когда муж спал с любовницей, тихо вошла к нему, стояла бы возле него, беззвучно плача, но всё же с грустной любовью смотря на него.
Вот, в её пальцах - блеск лезвия. Она шепчет мужу; тьма и комната шепчут ему, словно с того света: я люблю тебя! И перерезает ему горло...
Любовница лежит рядом и крепко спит. Но если присмотреться, то можно увидеть, что её ресницы сжаты чуть больше положенного и робко дрожат.
Она почти не дышит: её дыхание, биение сердце - живут каким-то оступающимся шёпотом существования: она видела как жена вошла в спальню, видела блеск в её руке, по-женски поняла трагическую и страшную интонацию: я люблю тебя!
Жена, плача, с дрожащими руками на лице, покачиваясь, выходит из спальни, спускается на первый этаж, проходя мимо зеркала.
Останавливается, и с жуткой улыбкой, перерезает себе горло...
Мужчина и женщина оказываются в аду, в одной комнате, но... мужчина не знает, что это - ад: об этом знает лишь женщина.
Они лежат в одной постели, грустно обнимая друг друга, споря о чём-то по привычке, но тоже, нежно, прозрачно.
Все его мерзкие слова и поступки жене, овеществляются странными предметами в комнате: тусклая люстра, книга Сартра на столике, статуэтка Венеры Милосской, с руками... на плачущем лице, какое-то письмо, до которого страшно дотронуться: там что-то про ссору, раненое сердце и гирю на ноге: вместо гири - мёртвое и окаменевшее сердце мужчины.
У него появляются слёзы на глазах... Мужчина о чём-то догадывается... тянется к письму, но, словно от огня, отдёргивает руку. Люстра мигает перегоревшими цветами. Женщина улыбается, нежно целуя мужчину в прозрачное плечо...

Я стоял перед пустым зеркалом, смеющегося своей талой немотой мне в лицо.
Постепенно, предметы и течение пейзажа у меня за спиной, словно крылья несчастного ангела, начинают страшно шевелиться, отворачиваться, таять.
Пропала книга на столике. Пропал столик. Все предметы в комнате - пропали. Звёзды за окном - погасли. Деревья и облака - исчезли, словно закрыв ладонями тишины свои лица.
Всё, я один в темноте, за плечами - ухмылка ночи.
Дверь открывается: светлая, спелая полоса сбоку, словно надрез лезвием. Веко двери приоткрылось, прищурилось, смотрит и ждёт... показываются тонкими лапками паучка, чьи-то бледные пальцы-ресницы: одна рука, вторая... пальцы-ресницы жутко шевелятся, дышат... вот-вот покажется тот, кто за дверью!
И ведь не убежишь никуда! Мира за окном - нет; не закроешь от страха век - их тоже нет. Ладонями не закроешь лицо - они мучительно прозрачны.

Душная, как в бане, тьма; шевелящаяся, живая тьма.
Я отвлёкся на что-то в себе, сердце обернулось на время и память... что-то о женщине, причинённой ей боли и аде.
Сердце повернулось обратно в жизнь; дверь закрылась, смежила веки, но кто-то вошёл в комнату!
Что-то вошло в тёмную комнату!!
Вот, шаги приближаются: кап, кап... Остановились.
Вот, шаги опять закапали возле меня: кап, кап, кап... остановились, задумавшись.
Боже, этого нельзя вынести долго!
Милая, это ты? - молчание...
Накрапывает тьма во мраке душной комнаты. Что-то робко и нежно касается плеча, лица и груди...
Родная, прости меня! Это ведь... ты?
Или ещё что-то вошло с тобой в комнату вместе с тобой?
То, что я совершил кому-то ещё? Ах. мы так часто причиняем ад другим, не подозревая об этом: интересно, что стало с моей любовницей? Не сошла ли она с ума, там, одна в той жуткой комнате, доме, среди мёртвых?
Мы уходим, умираем... а этот ад продолжает жить в них; мы продолжаем жить в других, словно искажённые и лживые отражения.
Мы и рады бы смыться из жизни, от нас самих; мы прыгаем в бездну, в ласково просиявшее ничто... и вдруг, кто-то в последний миг хватает нас сзади, и приподнимает над звёздами оскалившейся бездной, словно нашкодившего мальчишку: бледные крылья за спиной - брезгливо сдвинутая щепотка пальцев.
Эти пальцы переносят меня по воздуху куда-то сквозь ночь.
Подо мной проплывают пейзажи, города, ранимые мошки машин мерцают, бьются возле качнувшийся, округлый фонарь тусклого утра.
Несусь сквозь времена и пространства, думая, что это я лечу в рай!
Друзья и любимые проносятся мимо меня... и каждый чуточку ранит почему-то.
Ранят даже звёзды, цветы, листва осенних деревьев и книг, и глаз животных бездомных... все те, кому я причинил боль и ад равнодушия.

Звёзды накрапывают по невидимой листве, стене дома и окнам.
Вплываю в окно, подлетаю к кровати, в которой спит, свернувшись в грустный комочек эмбриона, поджав колени к груди, какая-то женщина.
Словно комар, назойливо мечусь возле неё, подлетаю ближе, минуя милую щиколотку, бёдра, лицо: сужающиеся орбиты моего обморочного кружения.
Наконец, сажусь на её тёплую грудь.
Проникаю своим хоботком в сердце, ещё дальше... алым, осенним листочком дрожит огонь свечи на окне.
Лиловые соски женщины нежно набухли и дышат вишневыми цветами на синей веточке венки - времена года проносятся, мерцают на груди женщины, в комнате: я медленно пью женщину...

Я и она лежим на смятой постели. Мы только что занимались с ней сексом. Она отвернулась и плачет.
Перед нею я занимался сексом с другой, и она это слышала.
На мне - запах другой женщины.
Она чувствует себя изнасилованной, словно бы её мерзко ласкали сразу два человека: женщина и мужчина. Причём женщина - жестоко смеялась при этом, подначивала мужчину...
Я умер. Я вошёл в неё, но не как в сексе. Я снова стал жалким комаром... Я теперь в ней тепло и блаженно-навсегда.
Чувствую то, что чувствует и она: мы с ней одно целое.
Нежно обнимаю её изнутри, целую её тёплую, влажно-алую грудь изнутри, её сердце целую, шепча: прости, любимая!
Узнаю, как она меня любила всегда. Этот свет любви пронизывает меня, входит в меня, рассеивая тьму.

Она становится моим подлинным зеркалом. Я делаю движение памятью, сердцем, и вижу симметричное отражение боли или счастья в ней; и мне хорошо...
Я ощущаю вместе с ней, живу вместе с нею в сторону сердца и звёзд.
Это не сравнится с сексом. Это подлинная, цветущая симметрия тёплых движений, когда даже бледные ладони дыхания, прозрачно и ласково соприкасаются, проходя пальцами промеж пальцев.
Постепенно, я вижу себя подлинного. Отражение - движется мне навстречу лишь счастьем и любовью.
Мы с ней летим вместе куда-то мимо ярких цветов, выходящей из вечернего моря обнажённой женщины, мимо роскошного, весеннего сада с розовой пеной вишневых цветов...
Так, влюбившись, мы ощущаем в себе голос и взгляд любимого, и мы живём для него, под его взором, распрямляя осанку души: это больше чем совесть и голос бога: обнажённое сердце, одетое в голос и взор любимого человека!
Душа симметрично живёт внутрь себя и наружу.
Листок с дерева падает в лужицу, а из голубой глубины, ему навстречу приближается его отражение... да и есть ли вообще, отражение?
Всё подлинно и равноправно: она и я - одно!
Ах, так вот он - рай любви и жизни!

Тишина накрапывала... Мурашки звёзд прохладно и шёлково полоснули по окну.
Я стоял обнажённый перед не менее обнажённым зеркалом в полумраке. Кровь капала из пальца мне на грудь, ноги и пол...
Моя любимая, мёртвой лежала в пустой и жуткой комнате за слегка прикрытой дверью: каким-то шёпотом из просвета цедился робкий свет очертаний..
Зеркало треснуло на уровне лица, от удара моей ладони: мне улыбался из прямоугольного гроба зеркальной тьмы - мой чёрный человек.
Запоздало и мучительно улыбнувшись зеркалу, словно бы желая ему угодить, я отвернулся от него, боясь обернуться, и направился в комнату, в свой привычный ад.
Дрожащими руками взялся за край двери, робко, месячно ( бледное веко лица), заглянул в комнату.
Вошёл в неё весь, закрыв за собой дверь.
Стены мира, словно ненужные декорации - рухнули.
Завяла луна, оступились дома и деревья куда-то.
Одна моя комната летела в мировом и сиротливом пространстве среди гаснущих звёзд.
Так река по весне подмывает край кладбища, и гроб в ночи плывёт по реке среди звёзд и тёмно-лилового буйства и накипи пены вишнёвого, цветущего сада.

В этом жутком гробу комнаты, лежали, тесно прижавшись друг к другу, два мёртвых человека: мужчина и женщина.
Если присмотреться, на миг прищурив дверцу, впустив в комнаты звёзды и запах волн и цветов, то может показаться, что мужчина - жив, и робко проводит ладонью по бледному животу женщины, целуя ей обнажённую грудь, с лёгкой, карей ранкой под левой грудью, целует её левое запястье...
Хотя, возможно, это просто игра теней, смех звёзд, и мужчина просто покоится головой на груди своей милой.
По щеке у него сверкнула слеза, словно призрак мышонка, юркнувшего из бархатной норки во тьму.
Левый, карий сосок женщины, как-то грустно прищуренный под рукой мужчины, тоже словно бы сочится бледной слезой.