Жизнь прекрасна и в худшие и в лучшие часы ее, и всегда была прекрасна.

Это был год моей работы санитаркой. В институт сразу после школы поступить не удалось, вот и пришлось работать. В грязелечебнице было физически тяжело: приходилось не только поднимать ведра с грязью из подвала на этаж, отвозить использованные простыни с той же грязью обратно, стирать марли после процедур, но и отправляться на тот участок, который сестре-хозяйке в данный момент казался самым грязным и запущенным. Так было и в этот день. Накануне я только закончила чтение этой книги, полночи прохлюпала носом от жалости к Дженни, от ненависти к Лестеру, от невозможности ничего изменить. Из кабинета меня отправили вначале мыть туалет (он находился в кабинете ректальных тампонов и легко можно представить степень его чистоты). Но буквально через пару часов решили, что главная лестница грязелечебницы недостаточно чиста, и меня пихнули драить её бронзовые завитушки.

Протест и просьбы о том, что буду мыть после закрытия, не произвели никакого впечатления на сестру-хозяйку. Это сейчас, спустя много лет, я понимаю её желание унизить глупую девчонку, попавшую на 10 месяцев в её лапы. Это сейчас я перестала на неё обижаться и теперь мне её просто жаль. Но в тот миг мой мир был измазан не только продуктами лечения геморроев. Буквально каждый проходивший отдыхающий считал своим долгом потрогать голову труженицы-санитарки, посопеть в спину и слащаво предложить свою помощь. Грубить было категорически нельзя. Мне нужен был стаж, а время было таким, что с выговором в трудовой книжке я могла пролететь мимо института на первой космической.

Опустив голову, я только тупо мычала в ответ на заигрывания. Только в тот миг, когда рабочий день закончился, я поняла, что испытывала день изо дня Дженни. Можно сколько угодно говорить о том, что ж она не возмущалась, не посылала обидчиков куда подальше. Но что можно сделать вот в такой ситуации бесправия? Мои хлюпанья носом прошлой ночи были простым чихом по сравнению с тем, что творилось в душе после работы на лестнице. Меня-то держало только будущее. Я знала точно, что уже через 10 месяцев ноги моей в грязелечебнице не будет, что мое будущее заиграет красками студенческой жизни уже в конце лета 1986 года. А Дженни? И одна ли только Дженни? Сколько девчачьих жизней было положено на этот жертвенный костер?

Жизнь прекрасна и в худшие и в лучшие часы ее, и всегда была прекрасна.

Не ошибиться бы в акцентах, когда очередная девчонка будет выполнять прихоть начальницы. Меня спасла в тот день именно эта книга. Именно смирение Дженни и её чувство внутреннего достоинства помогли мне прожить этот год.