5 Несдобровать отдельному индивидууму, с его двумя бедными «у».

Потому что зубная боль проигрывает битву, дождливый денек отменяет намеченный мятеж, - все зыбко, все от случая к случаю, и напрасно старался тот расхлябанный и брюзгливый буржуа, написавший темный труд «Капитал», - плод бессонницы и мигрени.

Улыбнитесь…
Но улыбка высохла, превратившись в две тонкие сизовато-фиолетовые полоски на лице. Это были мои губы, некогда мягкие, большие, похожие на выварившийся вареник. В другой раз рассмеялся бы над собой. Любил смех. Смех любил давно. Сейчас все едино. И грусть хороша, и тоска, что удобно сидит рядом, и отчаяние притихло. Раньше отчаяние пахло сильно: раздражающе - болотной тиной. Сейчас привык. Наверное, оттого, что все чепуха. Жизнь- чепуха. Это я понял, когда однажды не почувствовал жизни. Как бы умер, и понять не могу. Так жив или нет. Вроде бы все иначе. Люди другие, а я все тот же. Или наоборот - я другой, а люди все те же. Думать все же лень, а надо. Зачем надо, тоже не знаю. Просто надо. Значит, жив.

Однажды в полдень, в солнцезапеченый матово-сливочный дневной воздушный надрез увидал я, как воздух загустел – стал еще гуще и толще, он уходил то вправо, то круто подскакивал вверх и падал, и катился, и множился. И у каждого множества, было еще некое множество, и по каждой невидимой, но ярко осязаемой дорожке, шли, бежали, ползли, скакали, лезли … люди с такими же узкими полосками губ на лице и отрешенным выражением лица. Они несли на себе трагедийный запас скорби. И вдруг я увидал …себя, но с губами толстыми, как вываренные вареники. Я был велик, то есть высок, с широкой улыбкой, и я понравился самому себе. Было чувство, что Некто подставил зеркало близко ко мне, а рядом было другое зеркало – в нем были все, кроме меня, а в третьем я был с узкими губами, в четвертом…. Голова закружилась. Где я, что со мной. Жив ли.

Очаровательный прием со стороны фантазии, управляющей нашей жизнью.

Так живы мы, или доживаем чью-то чужую жизнь, умудряясь успеть повсюду, мы в одном образе, или нас много. И каждый образ наделен своей жизнью. Мы встречаемся порой и говорим, где-то мы с вами встречались, да, наверное, в другой жизни, в другой ситуации, там, где мы нужнее.

У одного «Я» – множество «Я».
И мы присматриваем друг за другом. Мы - Соглядатаи.

Мощнейшая эмоциональная атака Набокова, которая сотрясает и не спасает, и объясняет, что нет ничего общего между моим временем и чужим, и любое исчезновение, это обычная магия, к которой требуется привычка. И тогда жизнь вокруг не кажется игрой воображения, потому что ты сам участвуешь в этом - и телом, и душой.
В «Соглядатае» ТЫ совершаешь падение, которое и не падение вовсе, а желание невозможного ТВОЕГО взлета, вечного ТВОЕГО взлета и навсегда,

но нельзя обладать окраской облака или запахом цветка.

Так счастлив ли я?
Да, счастлив…
Потому что мое «Я» приобрело силу в момент слабости, и , наконец, сумело вырваться из декораций бутафорского мира, многажды помноженное на меня.
И МЫ счастливы.