5 но в жизни самое важное не то, кого мы любим. важна сама любовь

самонадеянно начатое мною в феврале чтение в электронном формате потерпело полное фиаско: после апрельского и нешуточного упоминания моего приятеля о эпизоде с шарлюсом я поняла, что не помню его появления, не то что каких-то поползновений (точнее, вытаращенных глаз) в сторону рассказчика. хорошо осознавать свои ошибки.

как верно отметила одна из читательниц пруста, во втором томе желания рассказчика (оставим его без имени) исполняются: родители наконец отпустили его в театр (его туда долгое время не пускали, потому что он мальчик болезненный, а театры того времени были не то чтобы благоприятно оборудованы для ребенка), но рассказчик, словно бальзаковский люсьен де рюбампре, недоуменно глядящий на сцену и слабую игру корали, остается равнодушным игрой бермы; он становится писателем с легкой руки норпуа и отцовского кивка, правда, дружба с ослепительным блондином сен-лу отвлекает его от работы, из-за чего рассказчик на прекрасные две страницы рассуждает о дружбе и одиночестве;  школьный товарищ блок знакомит его с миром физических наслаждений, отведя в бордель; он лично знакомится с берготом и даже сидит с ним за одним столом, слушая его монологи, но здесь же наступает разочарование: это во многом закономерно для еще молодого рассказчика, который не знает меры - или культивирование, или разочарование, третьего не дано; с его первой любовью, жильбертой, с которой в первом томе он лишь виделся на елисейских полях, отныне он проводит немало времени, но все не знает, как к ней подступиться со своей любовью, но кончается все это так быстро и нелепо, что выглядит убедительно и реалистично - он разом решает перестать любить жильберту, словно надоедливое чувство можно вырвать из сердца, как зуб; наконец, свершается во многом судьбоносная и такая неизбежная поездка в бальбек, где он встречает девушек в самом расцвете жизненных сил, и, конечно, он жаждет любви.

я не знал, которая из этих девушек - мадемуазель симоне, не знал, носит ли одна из них эту фамилию, но знал, что я люблю мадемуазель симоне.

прав м.к. мамардашвили: рассказчик любит заочно, в своем сознании он уже прокрутил весь любовный сценарий, да так умело, что и une jeune fille (или, как чудесно пишет пруст, fillette), кажется, ему уже не нужна. и, подобно сванну, он начинает смотреть на девушек, как на картины. если сванну одетта напоминает сепфору с фрески боттичелли, то у марселя возникает образ девушки с "идолопоклонством" джотто. рассказчик во всех смыслах стремится du côté de chez swann, хотя это и не делает его полной копией сванна.

встреча с этими девушками, а в особенности с альбертиной, была неизбежна. рассказчик еще в первой части второго тома мельком упоминает ее, а автор и вовсе безжалостно для многих то там, то здесь роняет спойлеры к последующим томам, далеко забегая вперед:

у нас дома произошла сцена из-за того, что я не поехал с моим отцом на официальный обед, где должны были быть бонтаны со своей племянницей альбертиной, совсем молоденькой девушкой, почти ребенком. так отдельные периоды нашей жизни проходят один мимо другого. ради человека, которого любишь и который когда-нибудь станет таким безразличным для нас, мы с презрением отказываемся видеть того, кто безразличен для нас сегодня, кого мы завтра полюбим, кого, если бы согласились увидеть, мы могли бы полюбить и раньше, и кто таким образом сократил бы наши теперешние страдания, правда, для того чтобы заменить их другими.

по сути, то многое, что так волновало рассказчика: поцелуй матери, сванн, писатель бергот, даже жильберта - все отходит на второй план в бальбеке. даже не в бальбеке, а уже в поезде, когда герой говорит:

'я был в восхищении от того, что несколько позднее назвал бы элементами достоевского в 'письмах г-жи де севинье' (разве не рисует она пейзажи тем же методом, каким он изображает характеры?)'

упоминание о достоевском не могло не оставить равнодушной, и чудесно, что под рукой оказались комментарии эжена николя (eugène nicole), который отсылает к тетрадям пруста 1915 года, где литературные вкусы бергота определены так (далее мой перевод):

'антимилитаризм толстого, бессвязность персонажей достоевского, преступные сумасшедшие, в обществе которых нельзя жить безнаказанно'.

далее бергот, зная о своем таланте, утешает себя мыслью, что то, что он пишет, 'не бесполезно для его страны'. аллюзия на анатоля франса (в особенности в отношении бергота к достоевскому) бесспорна. напротив, упомянутые писатели (вместе с джордж элиот, которую, к слову будет сказано, переводит с английского андре - яркая характеристика героини, это делает ее чуть ли не прекрасной в глазах пруста) высоко почитаемы прустом. интерес к достоевскому возник у него поздно, потому и отразился в последних томах цикла, в особенности в 'беглянке'. еще подробнее о достоевском через призму пруста можно прочесть в его короткой статье 'достоевский', где он особенно выделяет... 'идиота'!

в связи с приведенной цитатой примечательны, как мне кажется, два момента: во-первых, постепенное обретение рассказчиком своего 'пути', отхода от взглядов бергота. если в конце первого тома он страдает от того, что не может видеть актрису берма во многом потому, что им восторгается его кумир бергот, то здесь он формирует свой независимый от бергота взгляд на русского писателя; во-вторых, русскоязычному читателю может показаться странным (мне, например) сравнение не то чтобы гениальной женщины мадам де севинье, чьи письма к дочери оказались волею случая достоянием общественности... с самим достоевским!.. но для рассказчика, чье мировоззрение сформировалось не без ее влияния, это только похвала достоевскому.

так герой, отходя от влияния бергота, и не подозревает, что может повторить путь сванна.

об оригинале и переводе федорова

мастерское владение языком автором ни для кого не секрет, однако стоит обратить внимание не только на plus-que-parfait du subjonctif (уже тогда практически не употреблявшийся), но и на времена, которые использует в романе пруст:

'mon voyage à balbec fut comme la première sortie d'un convalescent qui n'attendait plus qu'elle pour s'apercevoir qu'il est guéri'

как чудесно пруст употребляет passé simple (прошедшее литературное время, не имеющее отношения к настоящему) когда приводит свои излюбленные распространенные сравнения, не имеющие отношения ни к герою, ни к происходящей ситуации: это лишь пример, но позволяющий куда более полно понять героя.

эпизод (ближе к финалу), когда андре зовет альбертину. у пруста:

'voyons, ma petite, ne sois pas tellement idiote'.

обращаю внимание на слово 'идиотка'. безусловно, покровительственно-обходительная и вообще чуткая с альбертиной андре прозвучит по-русски грубо, потому федоров решил поступить следующим образом, даже сумев интересно обыграть простое 'voyons' ( досл.:'посмотрим'), как 'ну-ну':

'ну-ну, детка, не будь такой дурочкой'.

пример с уже упоминавшимися рассуждениями рассказчика о дружбе:

'je me disais que j'avais un bon ami, qu'un bon ami est une chose rare'.

'я говорил себе, что у меня есть хороший друг, что хорошие друзья редки'.

федоров несправедливо смягчает тон рассказчика, который прямо называет хорошего друга редкой вещью и подчеркивает, осмелюсь сказать, авторскую иронию над рассказчиком: то ему стыдно перед сен-лу, он думает, что он плохой друг для него, то раздражается, что сен-лу своими разговорами отбирает у него драгоценное время, которое он с удовольствием и, главное, в одиночестве потратил бы на свое произведение. то сен-лу замечательный друг-редкая вещь, то помеха. комичность и неумелость главного героя разглядеть сложно, поскольку мы все видим и слышим его глазами, именно поэтому хотя бы этим хороша экранизация от 2011 года, где на рассказчика мы можем посмотреть на стороны и даже услышать (поскольку непосредственно "слышим" мы его редко, в основном читаем его рассуждения).

но, безусловно, даже один из лучших переводческих подвигов а.ф. любимова не в силах передать всё богатство оттенков, что вкладывает пруст в часто повторяющемся и так любимом им слове 'une tendresse' , верно переводимое федоровым как 'нежность' и 'привязанность', но из-за синонимов пройденное незамеченным в переводе. в конце концов, в переводе пропадает весь ум и вся феноменальная память шарлюса - пусть человека сомнительных наклонностей и интересов, как могут подумать некоторые, но безусловного знатока литературы, цитирующего наизусть мадам де севинье и лафонтена, что, увы, даже не сопровождается ничьими комментариями!..

многое обойдено невольным молчанием: и отношение рассказчика к бабушке, и почему так важны вытаращенные глаза шарлюса, и дело дрейфуса, и мастерская эльстира, и потаенное желание сванна, и очередной скелет в шкафу одетты; но это не значит, что это отнюдь не важно, -  это значит, что поиски утраченного времени все еще продолжатся.