4

Мультатули (лат. «тот, кто много перенёс») — псевдоним писателя Эдуарда Даувеса Деккера, который много лет проработал в администрации Нидерландской Ост-Индии, т. е. нынешней Индонезии. В качестве колониального чиновника Мультатули побывал в разных частях Явы, Суматры, Сулавеси и на Амбоне, пока наконец его не назначали ассистент-резидентом Лебака — округа провинции Бантам на самом западе Явы.

Что это за должность?

Во главе колониальной администрации стоял генерал-губернатор. Ему подчинялись резиденты — главы провинций, а резидентам — ассистент-резиденты, главы округов. В обязанности ассистент-резидентов входило следить за аккуратными поставками продуктов (кофе, сахара, индиго и проч.), которые пользовались спросом на европейском рынке, в рамках «системы культур»: часть полей, прежде отводившихся для выращивания риса, была переделана под экспортные нужды. Результатом становился массовый голод. Кроме того, ассистент-резидентам было необходимо поддерживать хорошие отношения с регентами — местными главами округов, независимыми от колониальной администрации лишь формально: те убеждали людей вести себя послушно. Регенты знали, что их никто не тронет, если с поставками всё будет в порядке, и заставляли население округов работать на себя безвозмездно, отбирали у крестьян буйволов, необходимых для возделывания рисовых полей, и т. д. Администрация действительно закрывала на все нарушения глаза и строчила оптимистичные отчёты, а тех, кто настаивал на решении проблем, увольняли или — как это, судя по всему, произошло с предшественником Мультатули на посту ассистент-резидента Лебака — отравляли. Мультатули вынудили уволиться. Он пытался достучаться до генерал-губернатора, но генерал-губернатор старательно уклонялся от встречи. Тогда Мультатули задумал изложить свою историю на бумаге. Так появился роман «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы нидерландского торгового общества» (1860).

Мультатули боялся, что прямолинейные высказывания никто не станет слушать. Вот как об этом говорится в «Максе Хавелааре»:

Разве не права она [Гарриет Бичер-Стоу] была, заменив перечисление сухих фактов повестью, облачив их в плоть и кровь, чтобы люди всем сердцем почувствовали нетерпимость такого положения и необходимость изменений? Кто стал бы читать её книгу, если бы она имела форму судебного протокола? Её ли вина, моя ли вина в том, что часто истина должна занимать одеяние у вымысла, чтобы быть принятой людьми?

Поэтому он решил придать своей истории форму романа, но, кажется, не совсем понимал, как это сделать. Герой-рассказчик «Макса Хавелаара», кем бы он ни был в каждой конкретной главе, часто обращается к читателю и рассуждает о формальной стороне вопроса. Например:

Когда я заключил предыдущую главу обещанием разнообразия в следующей, это было скорее ораторским приёмом для завершения главы, чем выражением моего действительного намерения. Писатель тщеславен, как... человек. <...> Нет, даже глава «для разнообразия» через увеличительное стекло авторского тщеславия представляется мне чрезвычайно важной и необходимой, и если ты её пропустишь и впоследствии не будешь, как должно, восхищён моей книгой, — я, не колеблюсь, скажу, что ты не можешь правильно судить о моей книге, потому что самого существенного ты в ней не прочёл! Итак, будучи человеком и автором, я буду считать существенной любую главу, которую ты, в непростительном твоём читательском легкомыслии, пропустишь.

Или:

Писателю иногда бывает очень трудно благополучно проследовать между двумя скалами — Сциллой излишнего и Харибдой недостаточного. Трудность эта возрастает ещё больше, когда ему приходится описывать события, переносящие читателя на совершенно незнакомую почву.

Или:

Итак, если я хочу быть услышанным и, главное, понятым, я должен писать иначе, чем он [Макс Хавелаар]. Но как мне писать? Пойми, читатель, я ищу ответа на это «как», и поэтому-то моя книга так пестра. Она представляет коллекцию образчиков. Выбирайте, — я дам вам жёлтое, или голубое, или красное, — по вашему желанию.

Перед нами интересный по форме метароман.

Сначала мы знакомимся с кофейным маклером Батавусом Дрогстоппелем, который выражает благопристойное общественное мнение. Скажем, что бедность безнравственна, так как проистекает из неверия. В конце первой главы Дрогстоппель оставляет нам визитку:

Ласт и Кᵒ
КОФЕЙНЫЕ МАКЛЕРЫ
Лавровая набережная, № 37

В один прекрасный (нет) день он сталкивается с давним знакомым. Нищий, тот ищет издателя для своих рукописей и в надежде на помощь передаёт их Дрогстоппелю. Мы читаем перечень этих рукописей — он занимает 6 страниц. Среди них попадаются вещи, имеющие отношение к кофейному делу. Они и вынуждают Дрогстоппеля взяться за перо:

Мне стало ясно из бумаг Шальмана, что надвигается опасность, грозящая погубить весь кофейный рынок, и что эту опасность можно устранить только объединёнными силами всех маклеров.

Но вот беда: Дрогстоппель слишком любит правду, чтобы считать сочинительство достойным занятием. В итоге писать книгу, которая должна предотвратить опасность, берётся его помощник — молодой и сентиментальный немец Эрнст Штерн.

Штерн полностью меняет стиль и посыл повествования. Он с явной симпатией рассказывает историю Макса Хавелаара, которая очень близко повторяет историю Мультатули. В тексте Штерна много вставок — стихотворений, писем, разъяснений по поводу колониального управления; новелла. Время от времени его недовольно перебивает Дрогстоппель.

На последних трёх страницах его перебивает уже сам Мультатули:

Довольно, мой добрый Штерн! Я, Мультатули, перенимаю у тебя перо. Ты не призван писать биографию Хавелаара. Я вызвал тебя к жизни; ты послушно явился из Гамбурга, в очень короткое время я научил тебя недурно писать по-голландски, ты поцеловал Луизу Роземейер (что торгует сахаром), — довольно, Штерн! Я тебя отпускаю.

То, что следует дальше, по духу напоминает статью Эмиля Золя «Я обвиняю». В заключительных строках Мультатули напрямую обращается к Вильгельму III и спрашивает, действительно ли король Нидерландов хочет, чтобы от его имени более 30 миллионов человек подвергались насилию.

Этот роман обыкновенно прочитывается как антиколониальный и встраивается в целую традицию критики нидерландских властей. Чем он отличается от аналогичных текстов? Возможно, именно своей необычной формой и афористичностью, которую легко взять на вооружение. А ещё языковым новаторством — Мультатули сближал книжный и разговорный нидерландский, — которое мы не можем оценить в переводе.

Как антиколониальный выпад «Макса Хавелаара» прочитывали даже индонезийские авторы. Прамудья Ананта Тур и вовсе заявлял, будто этот роман убил колониализм. Только Мультатули не выступал в нём против колониализма как такового. Да, Макса Хавелаара возмущали злоупотребления, из-за которых жизнь множества людей становилась невыносимой. И всё-таки он не призывал освободить Индонезию — только управлять ею честно. То есть цивилизаторства, неоднозначного as it is, его борьба с коррупцией не отменяла.

Не всё сразу. Кто боролся против колониализма как такового, так это праплемянник Мультатули, Эрнест Даувес Деккер: на четверть яванец, он был одним из лидеров индонезийского национально-освободительного движения.