4

Зачем читать книгу, если она бьёт тебя наотмашь, словно затевающая пьяненькому мужу скандал жена — истинная причина домашнего насилия и статистической правды о сокращении средней продолжительности жизни мужчины и увеличения числа пустых оболочек с потухшими глазами, которые ходят по одному маршруту каждый день, каждый день, спасаясь только алкоголем и редкими визитами к любовнице (и это в лучшем случае, ведь завести любовницу — это тоже не такая простая задача для посеревшего от налёта жизни — извините уж за такое издевательское обращение с этим словом — существа, которое и человеком-то можно назвать лишь постольку-поскольку, особенно если это существо ещё и еврей), — это как-то донельзя нелогично, это глупо и бесперспективно, словно забавные попытки облитого бензином и подожжённого котёнка сбить огонь, уморительно кувыркающегося по земле и пытающегося убежать от пламени: далеко ли можно убежать, если пламя на тебе, если пламя в тебе, если ты — и есть пламя; зачем, раз за разом, словно по велению волшебной флейты (или каких-то других инструментов — стека и сахарочка?) переворачивать страницы, вчитываясь в нагромождение букв, слов, фраз и предложений, будто ничего другого тебе этой жизнью (извините, у меня опять вырвалось) не предназначено, будто ты — это не ты, а кто-то другой, кто-то, над кем ты весело смеялся, показывая на него пальцем и скаля свои белоснежные (а почему бы и нет?) зубы, ставя себя выше, выше на пару ступеней лестницы — вот только какой лестницы, на этот вопрос ты (я?) ответить не в состоянии; и ты читаешь, читаешь, словно бы от этого зависит твоя жизнь (ну хорошо, пусть будет существование), словно боясь признаться даже себе, что ты (я?) просто пытаешься убежать, скрыться, спрятаться в ворохе букв — чем больше букв, тем меньше шанса быть найденным, — поэтому ты и читаешь, а если не читаешь, то говоришь, а если не говоришь, то слушаешь, пишешь, смотришь — да что угодно, Боже! — лишь бы не оставаться в этой давящей, удушающей и липкой тишине, окутывающей тебя и лишающей сил, лишающей всего, всего, оставляя взамен — учитесь, ростовщики! — ничего, и только слабые отзвуки флейты слышатся в этом ничего, словно напоминание о том, что раньше всё было иначе, что раньше было, и от этого только хуже, Господи... Господи, как же раньше было хорошо, когда был ты, Боже (позволено ли мне обращаться к тому, кого больше нет?), тогда можно было просто сложить с себя ответственность, переложить её на твои плечи, Боже, но тебя больше нет, а есть только эта тишина, которую никак не получается разогнать, развеять — словно чёртова буря ночью, когда кто-то такой же глупый, как и я (ты?) пытается разогнать тьму вспышками молний, не понимая, что это немощные и достойные лишь жалости попытки; попытки, в которых столько же отчаяния, сколько было мужчин в постели шлюхи, которая сейчас оборачивается ничем, на зависть любому "оборотню в погонах"; вот и остаётся (если что-то способно остаться) — говорить, писать, слушать, пить и рефлексировать, чтобы не сойти с ума. Не сойти с ума. Как будто бы это что-то способно изменить. Как будто бы это что-то — способно. Как будто бы это — что-то. Как будто бы... Как?