4.5 История выжившего

Я не был мертв, и жив я не был тоже;
А рассудить ты можешь и один;
Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.

Данте, « Божественная комедия»

Примо Леви - молодой итальянец еврейского происхождения - к концу войны, в 1944 году, попадает в нацистский концентрационный лагерь Освенцим (Аушвиц). Здесь он проведёт почти год и окажется свидетелем освобождения лагеря советскими войсками. Воспоминания о кругах ада, через которые Примо пришлось пройти, лягут в основу данной книги.
Она написана вскоре после его освобождения и представляет честный и по возможности бесстрастный рассказ очевидца. Из поступивших в лагерь смерти 650 итальянских евреев в живых осталось только 20 человек. Леви не погиб отчасти благодаря своей профессии, отчасти из-за счастливого стечения обстоятельств. Он ранее учился на химика, что позволило ему оказаться в группе, отобранной руководством лагеря для «специальных» работ. Недалеко от Освенцима немцы строили химический завод. В результате Примо смог избежать постоянного пребывания на морозе, который в связке с голодом убивал огромное количество хефтлингов (так называли заключённых). Автор без лишнего пафоса описывает лагерный быт. Самое страшное, по его словам, это даже не бесконечные физические лишения и побои, а отношение к хефтлингам.
Есть люди и «нелюди». Руководство лагеря и охранники не считают еврейских (и не только еврейских) заключенных полноценными людьми. Только лишив их человеческого статуса, а не просто окрестив ненавистными врагами, можно было с ними так обращаться.
Как пишет Леви, именно отношения к нему как к «недочеловеку» он не может простить своим тюремщикам. Он описывает несколько эпизодов, характеризующих духовный ад пребывания в лагере. Однажды эскортирующий его охранник запачкал руки и не придумал ничего лучше, как вытереть руки о спину Примо.

Без злобы, без ненависти он вытирает сначала ладонь, потом тыльную сторону руки о мою спину. Невинный дикарь Алекс! Как бы он удивился, скажи ему кто-нибудь, что именно за этот поступок я сужу его сегодня, а с ним Паннвитца и несметное число других, таких же, как они, больших и маленьких, в Освенциме и где бы то ни было.

Аавтор упоминает и евреев, которым удалось стать «придурками» - заключёнными на привилегированном положении, которые не выполняли тяжелых работ. Они демонстрировали по отношению к общей массе заключённых ту же бесчеловечность, что и остальные. Хочется сказать - дело не в людях, дело в системе.
Заключённых эксплуатировали как бездушных рабов. Жестокость передавалась по вертикали - от эсэсовцев к уголовникам, которые надзирали над обычными заключёнными. Надзиратели понимали, что прояви они крупицу сочувствия, сами рискуют оказаться на месте эксплуатируемых. Ни охранников, ни даже самих эсэсовцев нельзя считать свободными. Люди, основываясь на ложных теориях и преступных заблуждениях, породили систему и сами стали её рабами.

Обесчеловечивание начиналось с того, что людей лишали имени и присваивали номера, на которые они отныне должны откликаться. Были большие номера и малые номера - старожилы лагеря.
В книге много подробных описаний лагерного быта, который на первый взгляд может показаться полным нелепых предписаний, но в них есть своя страшная логика. По словам автора, множество лишённых какого-либо практического смысла предписаний служило главной задаче создателей лагерей - убить в человеке человека, задушить в нём всё человеческое.
С самого начала прибывающие сталкиваются с бездушным чудовищем. После долгой дороги в битком набитых вагонах люди мучительно жаждут воды, но их ждёт кран с надписью, что вода испорчена и её пить нельзя. Как свидетельствует автор, изощренный садизм стоит за большинством так называемых предписаний для заключённых.
В лагере не действуют моральные принципы и установки свободного человека. Здесь каждый должен следить за своими вещами, даже когда умывается. Стоит на секунду зазеваться и у тебя пропадёт твоя скудная пайка хлеба. Единственный способ выжить - это играть по лагерным правилам. Ключевым считается умение «организовывать» - раздобыть что-нибудь нужное (термос супа, дополнительную рубашку).
При этом нацистам, несмотря на все их старания, не удалось полностью справиться с задачей. Человеческое начало пробивается в заключённых, доказывая, что оно не умерло, просто ушло в подполье. Есть те, кто старается помочь новичку Примо, объяснить ему, как нужно себя вести.
Многие слова в лагере имели не такое значение, как на воле. Нельзя сравнивать голод свободного человека, пропустившего обед, с голодом, который преследует заключённого и не оставляет его даже во сне. То же относится и к холоду... Понятие времени в лагере тоже своё. Изнурительные однообразные дни тянутся бесконечно, а по вечерам после отбоя кажется, что они пролетели мгновенно. Надежды на изменения к лучшему только делают хуже, всё равно они никогда не сбываются…
По лагерю то и дело ходят разные слухи, один из которых касается селекции. Примо повезёт пережить одну из таких селекций. Руководство лагеря не хочет лишних потерь среди рабочей силы, но оно не намерено «кормить» доходяг. Решение о жизни и смерти принималось чуть ли не за секунду и, как и многое в лагере, часто зависело от случая.

Примо описывает десять решающих дней после того, как нацисты вынуждены были оставить Освенцим из-за наступления советских войск. Тех, кто мог ходить, немцы угнали с собой, а больные заключённые остались в опустевшем лагере без воды, еды и тепла. Выжить в таких условиях было крайне трудно, но Примо описывает один трогательный случай - пример возрождающегося гуманизма.

Когда было заделано выбитое окно и в печке заплясал огонь, мы вздохнули с облечением. Товаровский (франко-польский еврей, двадцать три года, диагноз: тиф) предложил, чтобы каждый выделил нам троим за работу по кусочку хлеба из своих запасов, и все как один согласились.
Ещё вчера такое предложение прозвучало бы просто невероятно. Лагерный закон, гласивший: «Съешь свой хлеб, а если удастся — и хлеб соседа», исключал такое понятие, как благодарность. Теперь же и вправду можно было поверить, что лагерь умер. С первого за всё время проявления гуманности начинался новый отсчет: оставшиеся в живых хефтлинги стали снова превращаться в людей.

Как только державшая их в своих тисках человеконенавистническая власть рухнула, люди вновь стали превращаться в людей.

Рисунок Эллы Либерман-Шибер

Книгу мне было читать эмоционально тяжело, хотя вначале Леви и пытается слегка приободрить читателя.

Мне повезло: я был депортирован в Освенцим только в сорок четвертом году — уже после того, как немецкие власти, учитывая всё возрастающую нехватку рабочих рук, решили увеличить среднюю продолжительность жизни обречённых на уничтожение узников, ощутимо улучшив условия их существования и временно прекратив бесконтрольные убийства.

Стивен Пинкер - когнитивный психолог и автор научно-популярных книг – пишет в «The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined» Steven Pinker , что количество мирных жителей, убитых в средние века крестоносцами на Востоке, учитывая общее число жителей земного шара в ту эпоху, можно сопоставить с количеством жертв Холокоста.
Такое сравнение чем-то мне не нравится, и дело даже не в том, что если посчитать жертв нацизма
самых разных национальностей, получится гораздо более высокая цифра. Меня смущает не статистика, а её интерпретация. В некотором роде подразумевается, что нет качественной разницы в жестокостях, порождаемых человеком на протяжении всей истории…
Я достаточно много читаю документальных текстов. Практически каждый исторический период повествует о человеческих трагедиях, но происходящее в сравнительно далёком прошлом редко трогает по-настоящему. Оно не захватывают меня эмоционально не потому, что я не стараюсь понять персонажей, а как раз наоборот. Попытка, всегда лишь отчасти успешная, разобраться в психологии, мотивах и взглядах человека, скажем XVII века, приводит к тому, что я понимаю, что его мировосприятие во многих аспектах далеко от привычного и понятного мне. Что-то может шокировать, что-то вызывать уважение, но я не могу примерить к себе видение мира этого условного человека XVII века. Чем больше я знакомлюсь с подробностями, тем очевиднее для меня этот разрыв. Следовательно, жестокости и несправедливости той эпохи остаются событиями из немного другой реальности...
Иногда говорят, что многие не особенно любят литературу, созданную до XIX века, так как не могут её прочувствовать. Переживания и мотивы людей тогда слишком отличались, тогда как начиная с XIX века ситуация начала быстро меняться. Действительно, на многие вещи люди начали смотреть в близком нам ключе именно в этом столетии. К примеру, сложились современные нам основы семьи как союза между двумя людьми и отношения к детям, которых до этого воспринимали просто как маленьких взрослых (это, конечно, упрощение, но тем не менее).
Таким образом события XX века не только близки от нас во временной плоскости, но и психология живших в то время людей нам в целом понятна.
Именно поэтому мне каждый раз по-новому больно читать о зверствах, творимых людьми, условные письма и дневники которых мне понятны, чьи страхи, надежды, чувства к друзьям и любимым я могу с лёгкостью представить. Вдвойне страшно, что ужасные преступления совершали и оправдывали люди, с которыми мы сегодня можем себя соотнести в психологическом плане. Именно это пугает.
Самые обычные люди, не какие-то персонажи далёкого прошлого с их часто непонятными нам представлениями о «чести» и «бесчестье», о «добре» и «зле», способны создавать абсолютное зло и превращать жизнь миллионов не причинивших им вреда людей в кошмар... Нацисты были обычными людьми, вероятно, желавшими добра своей стране в том извращённом смысле, в каком они его понимали. Вначале они, возможно, сами не знали или не хотели знать, к чему и в каких масштабах в итоге приведёт их идеология.
Описывая свой опыт, Примо задаётся вопросом, а нужны ли такие книги? Безусловно. Как бы ни было трудно читать про концентрационные лагеря, неважно кем, где и когда созданные, иногда нужно это делать, чтобы напомнить себе новейшую историю.
Большинство мыслящих людей сегодня знает об этом достаточно, но пройдут десятилетия, века... Какой-нибудь умник решит пересмотреть историю, подойти к ней, так сказать, с нового угла. В ход могут пойти аргументы наподобие тех, которые любят некоторые современные ревизионисты: «историю пишут победители», «это слишком ужасно, чтобы быть правдой», «враждебная пропаганда постоянно пыталась очернить Третий рейх». Познакомившись с работой этого умника, кто-нибудь найдёт в речах Гитлера слова о миролюбии и нежелании войны и сделает на этом акцент, а расовую ненависть постарается представить как устаревшее понятие и распространённое заблуждение рассматриваемой эпохи...
Конечно, относительно тех событий сохранились фотографии, остались ставшие музеем лагерные постройки, да и античеловеческий характер нацистской идеологии налицо, но в любом случае каждое свидетельство очевидцев ценно.