Корейские сказки

Пользуясь каникулами, освободившими меня на время от преподавательской деятельности, я забрался в глухие, чарующие девственной красотой дебри реки Адими, близ урочища Славянки, Посьетского района, прилегающего к корейской границе.
Кое-где в этих диких местах встречались маленькие четырехскатные фанзы, построенные корейцами на разделанных полянах, отвоеванных у таежного леса. (Китайские фанзы — всегда двухскатные).
В одной из таких фанз я встретил старика, пришедшего из Кореи навестить своих родственников. Много я видел корейцев; нередко попадались среди них и красивые типы, — но этот старик удивил меня... Хотя, вследствие старости, ему было трудно встать при моем приближении, однако по его фигуре можно было судить, что он очень высокого для корейца роста. Длинная, ниже груди, совершенно белая, волнистая борода спорила своим цветом с белым ватным халатом; тонкие черты смуглого лица поражали своей правильностью. Замечательнее же всего были его глаза: чистые, спокойные и в то же время глубокие и мудрые, — внутренним светом озаренные...
С первых же слов, при обмене обычными приветствиями, старик Мун окончательно покорил меня глубоким и ласковым тембром голоса, важностью своих характерных жестов и чем-то непередаваемым словами, что являлось налетом иной, древней культуры...
Корейского языка я не знал, но со мною был хороший переводчик — местный кореец, окончивший Владивостокскую классическую гимназию. Мы со стариком легко разговорились и быстро «почувствовали» друг друга; а через час Мун уже рассказывал мне корейские сказки и предания. Там, где рассказы касались истории Кореи или Китая, — меня выручало знание китайского языка и истории этих стран, а также помогали иероглифы (кроме алфавита, у образованных корейцев сохранилось еще употребление иероглифов, общих для китайского, японского и корейского языков).
Я просил его передавать мне не то, что записано в корейских книгах, а то, что еще живо в народной памяти, передаваясь изустно из поколения в поколение.
Четыре дня седой Мун охотно делился со мной накопленным за его долгую жизнь богатством — народными сказаниями, преданьями и поверьями. Говорил он иногда вдумчиво, будто глядя в далекое прошлое; порою, склонив седую голову, как бы читал древние письмена; иногда вдохновенно оживляясь, —приподнимая старческую руку, как бы благословляя героев или властным жестом прогоняя и карая силы тьмы.
Четыре дня я жадно слушал Муна, обращая главное внимание на нравы, обычаи, верования корейцев и исторические указания, и торопливо делал заметки.
На рассвете пятого дня Мун, ссылаясь на то, что он и так слишком загостился, — отправился на родину. Я провожал его до лесной тропинки; мне было грустно с ним расставаться: я чувствовал, что больше его не увижу, и что он унесет с собой и скоро унесет в вечность много прекрасных легенд и сказаний, которых, возможно, никто больше не услышит... Политическая обстановка заставляет корейцев быстро забывать то, что сохранила им их более чем двухтысячелетняя культура, и усваивать, быть может и красочные, но совсем иные элементы чуждой им культуры...
В тот же день покинул и я убогую фанзу, сердечно и щедро поблагодарив хозяев за радушный приют.
А вернувшись в Харбин, я засел за сводку моих заметок; в этой работе мне помог молодой кореец Валентин Хань, которому приношу мою искреннюю благодарность.
В этом труде я постарался сохранить, иногда в ущерб художественности, манеру рассказчика, не смея нарушить цельности повествования выпуском хотя бы излишних деталей и длиннот, предназначая эти сказки главным образом не для широкой публики, а для востоковедов и востоколюбов. Очень жалею, что вследствие типографских затруднений нельзя было привести иероглифов, обозначающих местности и собственные имена.
Из общего числа 12-и сказок, две составляют исключение: сказка «Счастливый Купец», записанная в Северной Корее на реке Тумынь-ган со слов корейцев-рыбаков; и повесть «Ведьма», фабула которой была записана в Гирине со слов корейцев, пришедших из Цзянь-дао.
Предлагаемые «Корейские Сказки» не подходят ни под понятие сказки, ни под понятие исторического, фантастического, мифологического или бытового рассказа, романа, повести, легенды или предания; в них есть элементы всех этих видов повествования. Но в них встречаются очень ценные данные; бытовые черты и исторические указания совершенно точны: фантастическая фабула развивается в обстановке действительности.
Сказки эти, сообразно их содержанию, разделены на две группы: первая, в которую вошло 8 сказок: «Мироги», «Карадо-чжун-ном», «Счастливый Купец», «Золотой теленок», «Счастливая несчастливица», «Белые тигры», «Кошки и Мыши», и «Серебряный Змей», — могут быть и «детскими» сказками.
Вторая группа, из трех сказок: «Три смерти», «Преданная жена», «Мачеха» и повесть «Ведьма», по описанию некоторых условий быта корейцев, являющихся, быть может, ценным этнографическим материалом, — не совсем подходят для детского чтения. Поэтому они выделены в особую, вторую часть.

Сиэтл, Вашингтон.