Ада, или Эротиада. Семейная хроника

В апреле 1969 года, получив сигнальный экземпляр книги, Набоков написал редактору «McGraw Hill» Фрэнку Тейлору: «В какое негодование привела бы Толстого моя “Ада”!» – и признался, что «страшно истощен» ею . А спустя несколько дней после выхода книги в Америке он написал на тетрадном листке:

Столъ пустъ. Ужасна пустота
Литературнаго поста!
12–V–69

«Ада, или Отрада» создавалась преимущественно в швейцарском отеле «Montreux Palace» с 17 февраля 1966 го по 16 октября 1968 года, однако зерно будущего разветвленного романа обнаруживается уже в миниатюрном шедевре «Быль и убыль» («Time and Ebb»), написанном в Америке в 1944 году. В этом рассказе девяностолетний ученый в 2024 (или около того) году вспоминает свою жизнь в прошлом веке и говорит об открытии, изменившем и мир Антитерры, в котором развернется действие «Ады».

Запрет на использование электричества (вследствие случайного и трагического открытия его истинной природы) и замена его другими источниками энергии станет в «Аде» главной технической и этической особенностью антитеррийской цивилизации, в остальном очень близкой земной.

В 1955–1956 годах тема антимиров широко обсуждалась в научной литературе в связи с открытием двух новых античастиц, антипротона и антинейтрона (попытка создания антиматерии упоминается и в набоковском «Бледном огне», 1962), однако допущение о существовании во вселенной анти-Земли (со своей историей, географией и прочим) в то время еще не проникло в новый замысел Набокова, сами черты которого оставались туманными до середины 60 х годов. Мысль использовать этот научный парадокс в романе и сделать главного героя специалистом по террологии (науке о планете близнеце Терре) пришла позднее. К 1959 году относятся первые наброски философского сочинения «Текстура времени», ставшего впоследствии четвертой частью «Ады», и тогда же, незадолго до начала работы над «Бледным огнем», Набоков взялся за короткий эпистолярный роман «Письма на Терру», о зоологе, который отправляется на неизвестную планету, откуда шлет своей неверной возлюбленной, актрисе, странные, иносказательные письма . Замысел романа в письмах претерпит коренную метаморфозу и воплотится в «Аде» в повесть Вана Вина «Письма с Терры». Сама же идея большого сочинения о другой планете не оставляла Набокова до конца ноября 1964 года, когда он, развив темы еще одного своего фантастического рассказа «Ланс» (1951), предложил Альфреду Хичкоку фабулу сценария о межпланетной экспедиции.

Любопытно, что во всех этих замыслах неизменными оставались три темы: артистической карьеры героини (с игрой слов: звезда/знаменитость – звезда/планета), ее неверности и далекого неизведанного мира. Оба начатых сочинения, «Текстура» и «Письма», еще никак не связанные между собой, долгое время ждали нового импульса к продолжению и могли бы остаться среди нереализованных вещей Набокова, если бы в конце 1965 года, выверяя новую редакцию своей автобиографии «Speak, Memory» («Другие берега» в русском переводе), он не нашел в форме писательских мемуаров ту универсальную повествовательную основу, которая позволила ему объединить философский и фантастический сюжеты в единое целое.

Роман начинается с фразы о том, что все несчастные семьи похожи одна на другую, зато все счастливые — счастливы по-своему.
Это мир русско-американской (современная Америка смешана в ней с дореволюционной Россией) страны Эстотии, где говорят, как в набоковской семье, на трех языках, а города называются несколько странно для американского (но не для русского) уха — Луга, Калуга и т. д.; в мир роскошной усадьбы, где слуг и гувернанток не меньше, чем бывало до революции в русском богатом доме; в идиллическую довоенную эпоху, где есть уже, однако, и автомобили, и телефоны, а также многие другие современные удобства. В этой усадьбе живут Марина Дурманова, ее муж и их дочки Ада и Люсет. В гости к ним приезжает четырнадцатилетний Ван (Иван), сын Марининой сестры Аквы и Демона ван Вина. Чертеж, представляющий генеалогическое древо семьи (и напоминающий тот, что С.Д. Набоков предпослал генеалогическому очерку набоковской семьи), вводит нас в семейные дебри, одновременно, и с умыслом, вводя в заблуждение. Ибо мы открываем мало-помалу, что Ван вовсе не кузен Ады, а ее кровный брат, так как Демон — давнишний и постоянный любовник Марины Дурмановой. Это немаловажно, так как главное содержание первой части (да и романа в целом) составляет любовная история Ады и Вана. Чуть позднее мы узнаем, что и родила Вана тоже не душевнобольная, хилая Аква, а ее сестра Марина: то есть Ван состоит в прекрасной, но противоестественной связи с родною сестрой.
Первая часть этого огромного романа составляет добрую его половину, а остальные четыре части сокращаются по мере приближения к концу (точно суры Корана). Набоковеды ставят это в связь с набоковской (и Вановой) теорией времени. Однако это может объясняться и просто свойствами нашей памяти, о которых однажды говорил Набоков в своем интервью: более давние времена помнятся старым людям лучше, чем сравнительно недавние. Ван же начинает писать эту автобиографическую хронику в восемьдесят семь лет и ставит последнюю точку в возрасте девяноста семи лет. Уже эти цифры дают нам понять, что Ван — человек необычный, в некотором роде супермен. Он наделен самыми разнообразными талантами, он писатель, психолог, философ, циркач, плэйбой и половой гигант. Его роман с Адой начинается в 1884 году и завершается с его смертью (перед самой сдачей рукописи Набокова в набор). Четыре года юные Ван и Ада прожили в разлуке, а когда они наконец встретились, Ван узнал об изменах своей до крайности темпераментной сестры, и они расстались снова.
Во второй части повествуется о занятиях Вана (философия, Кембридж, хождение на руках) до новой его встречи с Адой в Нью-Йорке. Теперь они готовы соединиться надолго, может, навсегда, но случайно их настигает отец Вана (и, как выясняется, также отец Ады) старый Демон ван Вин, по настоянию которого влюбленные разлучаются.
Третья часть романа еще короче второй, однако охватывает период в семнадцать лет: Ада живет в браке с Андреем Вайнлэндером, умирают Марина и Демон, кончает с собой из-за безответной любви к Вану единоутробная сестра Ады прелестная Люсет, развращенная сестрой и бывшая одно время любовницей Ады и Вана.
Четвертая часть, совсем короткая, описывает два летних дня 1922 года и кратко излагает содержание книги Вана о фактуре времени. В коротенькой пятой части Ван завершает свои записки и празднует вместе с Адой свой девяносто седьмой день рождения. Хотя роман назван «семейной хроникой» (с намеком на Аксакова), главное внимание в нем уделено не всей семье, а Вану, от лица которого ведется повествование, и еще Аде.
Одна из важнейших в «Аде» — проблема времени и пространства ... у Набокова искусственный, уникальный мир в совершенно недвижном времени и в воображаемом пространстве. Ван пишет книгу о «фактуре времени», где утверждает, что следует говорить об интервалах между событиями, а не о подлинном течении времени. Существует лишь прошлое, это «постоянное накопление образов», существует «индивидуальное время», и не существует будущего, по существу — небытия: «У бытия, любови, библиотек нет будущего».

хотя русских фраз, выражений, названий, реалий и реминисценций в романе предостаточно, французских и прочих тоже немало, а главное, не только Толстого или Аксакова хорошо бы знать читателю «Ады», но и Шатобриана, Чехова, Байрона, Шекспира, Борхеса, Эдгара По, а также «Дон Жуана» и «Дон Кихота», и Пруста, конечно, и всяких итальянских, голландских и прочих старых художников (в первую очередь Иеронима Босха).

Б.Носик

Эмигрантские критики, за редкими исключениями, оставили роман без внимания. Владимир Вейдле в некрологе «Исчезновение Набокова» назвал «Аду» не интеллектуальным пиршеством, а «кровосмесительной оперой», «все декорации, весь реквизит» которой «отличаются <…> миллиардерской безвкусицей бесстильного стиля “grand luxe”, в котором нарисован и главный миллиардер, и его папаша, прозванный, в довершение всех роскошеств, Демоном» . Юрий Иваск, не упомянув «Ады», но коснувшись следующего за ней «Сквозняка из прошлого» («Transparent Things», 1972), возобновлял старые претензии той части эмигрантской критики, которая сорок лет не признавала органичной набоковскую поэтику: «Словесные игрища Н<а>бокова забавляют, радуют. Но в них или за ними нет настоящего бытия» . Иначе смотрел на эти вещи Николай Андреев (который еще в 1930 году заметил, что из за подчеркнутого мастерства, уверенного владения Набокова своим умением, «создается легенда о его холодности, о его безжалостном распятии героев, о его бездушной игре в литературу» ), признавший, что Набоков «вошел в англо-американский мир как явление победителя, своеобразнейшего и ошеломляющего гения» и что «он кажется прообразом грядущих авторов будущей “космополитической культуры”» .

В письме от 28 февраля 1969 года к одному из пионеров набоковистики Семену Карлинскому Нина Берберова, читавшая в то время набоковский курс в американских университетах, поделилась своим мнением о новом удивительном романе (загодя посланном ей издательством в рецензионных видах): «Прочитала АДУ Набокова (она была мне прислана в верстке). Совершенно гениально и может быть абсолютно ненужно. Но это, как сказал Оскар Уайльд, как раз то, что нужно искусству» .
Два года спустя она развила свою мысль:

Три проблемы я считаю наиболее важными и, конечно, наиболее трудными: вопрос игры слов, вопрос заимствований (или влияний) – сознательных или бессознательных – и вопрос пародий. <…> Вторая проблема – заимствований (и в самом широком смысле слова!), или иначе – освобождение от традиций XIX века, < – > очень важна. Тут нельзя упускать из виду «Аду», потому что (как я считаю) в «Аде» нанесен русскому реалистическому (да и не только русскому) роману coup de grâce (смертельный удар). Возвращения к нему не может быть – по крайней мере сто лет .