Проверяя факты за Марком Твеном

Автор: Кара Бейлс (Cara Bayles) – автор романов и журналистка

Почитатели талантливой и яркой прозы Марка Твена обрадуются, узнав, что, спустя 97 лет после того, как в серии пожаров были уничтожены газетные архивы, исследователи, внимательно изучающие альбомы с вырезками и старые газеты, собрали полный комплект калифорнийских журналистских очерков этого писателя-юмориста. Результат, озаглавленный «Mark Twain’s San Francisco correspondence for the Territorial Enterprise: 1865–1866» («Корреспонденция Марка Твена для газеты “Territorial Enterprise”: Сан-Франциско, 1865-1866 гг.»), будет опубликован издательством Калифорнийского университета в 2017 году. Но если поклонникам Твена, без сомнения, очень понравятся эти мимолетные образцы его ранних текстов, пуристы от журналистики могут быть разочарованы той небрежностью, с какой Твен обращался с фактами. Будучи одновременно автором художественных произведений и журналистом, я разрываюсь между двумя этими реакциями.

Представьте себе статью, которая вышла в конце октября 1865 года, о двух богатых инвесторах, посещающих с инспекцией рудник, который они, возможно, купят. Этим предприятием, известным как Горнодобывающая компания «Сыромять», согласно Твену, управляли пятеро мужчин и «скучный старый конь по имени Вата, названный так из-за примечательного белого пятна, которое украшало его персону ближе к хвосту». Вата, который кормился «каменными отходами и радостями созерцания», служит движущей силой для этого рудника и этой истории. На нем – подъем из шахты руды и шахтеров, для чего используется непрочный механизм с ходовой частью, которую «время от времени заменяли полоски гнилой сыромятной кожи с ограды, окружавшей ранчо «Сыромять», и этот материал, как вы без труда поймете, дал название ранчо и шахте». Два инвестора, «Джонни Ске и Гэшвайлер», решают проверить хозяйство и, укрепив подъемную лебедку, спускаются в шахту в корзине. Во время их спуска сыромять лопается, и корзина падает на дно с высоты 70 футов. Мужчины избегают смерти, ухватившись за веревку, которую они только что приобрели. Вата останавливается «чтобы предаться размышлениям», и инвесторы болтаются в воздухе. В то время как реакция Ске соответствует ситуации, если не беспомощная («Я против этого» и «Крикни эту лошадь, Гэш»), Гэшвайлер клянется, что изменит свое поведение в лучшую сторону, если они выживут, одновременно матерясь на шахтеров («Джонни, если мы спасемся, я стану добрым человеком и христианином. Проклятие на ваши воровские шкуры. Я вырежу из кого-нибудь легкие, если когда-нибудь выберусь отсюда!»). Становясь агрессивнее и отчаяннее, он даже говорит Ске: «О Боже, Джонни! – мы умрем в этой темной дыре – поцелуй меня, Джонни». Наконец Вата, «видимо, приходит к какому-то заключению в том деле, которое он обдумывал», и опускает их на дно шахты, в то время как рабочие наверху закрепляют порванный кожаный ремень. Это приключение делает из «Гэшвайлера вроде как непорядочного христианина», который покупает этот рудник, как только выбирается из шахты.

Это короткое и занимательное чтение, но его журналистские достоинства не столь очевидны. Твен признает, что никогда не был на «Сыромяти» и слышал историю из вторых уст от человека, «который всегда говорит правду, когда говорит, что есть, что случается не так часто, чтобы это могло взволновать его друзей» и «в каком-то роде художник, придающий привлекательности своим заявлениям». При этом он, не скупясь, цитирует слова мужчин в шахте и заявляет, что знает, о чем думает лошадь. Большинство современных журналистов избегали бы всего этого, в том числе и Стив Рубинштен, который сообщил в мае о найденных газетных вырезках в «San Francisco Chronicle»: «Сам Твен не был в этой шахте, он сидел за своим рабочим столом в Сан-Франциско. Его пространный пересказ того, что именно говорили двое мужчин, которые были в шахте – или о ходе мыслей лошади, – возможно, притянут за уши с большей силой, чем та, что привела к разрыву веревки».

Рой Питер Кларк, старший научный сотрудник и преподаватель Института массовых коммуникаций Пойнтера, говорит, что ответственная журналистика – это проверка достоверности, чего Твен в данном случае не делает. В телефонном интервью он сказал:

Ответственный журналист, действующий как журналист, не может использовать фразу «один парень рассказал мне, что на шахте кое-что произошло». Вы можете сказать так на вечеринке, но это не подходит для публикации в печати или трансляции в эфире. Журналистика – это специальность, где нужно находить материал и проверять его. Это также род деятельности, где нужно правильно подавать материал, то есть, читатель знает не только то, что ты знаешь, но и как ты это узнал. Предполагается, что до определенной степени ты делаешь прозрачными источники своей информации.

Я не сомневалась, что отдельные части Твеновской истории про ранчо «Сыромять» были выдуманы, но мне было интересно, какие именно. Поэтому я все перепроверила.

Ранчо «Сыромять» действительно существовало. Это меня удивило, так как Твен сказал, что оно располагалось «в округе Туалэми, Калифорния, рядом с Сонорой; рядом с Татлтауном; рядом с Джимтауном; рядом с Джэкэсс; рядом с Чапарель Хилл; рядом – ну, рядом с сорока разными местами, но ни с одним из них в непосредственной близости». Хоть от этих указаний никакого толку, ранчо «Сыромять» существовало на самом деле, с шахтой по добыче золотосодержащего кварца, согласно калифорнийскому «Report of the State Geologist» («Доклад геолога штата») от 1885 года.

Механизм, который описывает Твен, конный привод, был довольно обычным средством для спуска на дно твердопородных шахт. К сожалению, я не смогла найти свидетельства существования Ваты, прозаического, и при этом задумчивого коняки, но это не означает, что его не было. Однако Ске и Гэшвайлер, два инвестора, оставили после себя бумажный след, подтверждающий их существование, и были уже легендарными личностями к тому моменту, когда Твен подвесил их внутри шахты.

Джон Гэшвайлер, известный как «Старина Гэш» и «Генерал», имел репутацию «отчаянного афериста», который приехал в Калифорнию из округа Рэндольф, Миссури, будучи еще подростком. Его возвышение хорошо задокументировано в «Annual Mining Review» («Ежегодный рудниковый обзор») 1879 года: после того как его первого делового партнера в округе Туалэми повесили по обвинению в убийстве, Гэшвайлер попытался ввезти в Сан-Франциско стадо свиней, но большая часть животных погибла во время перевозки по морю. Он вернулся в Туалэми и сделал состояние на добыче кварца. В начале 1860-х годов, вместе со Ске и несколькими другими инвесторами, он взял под контроль водопроводы, обслуживающие Вирджиния-Сити и Голд-Хилл в Неваде. Гэшвайлер, в конце концов, потерял свое состояние, к 1881 году он был банкротом.

История Ске тоже была «из грязи в князи и обратно в грязь»; его некролог, опубликованный в 1885 году в «New York Times», сообщает, что мальчиком он перебрался из Канады в Калифорнию и использовал информацию, которую получал, работая оператором телеграфа, чтобы сделать миллионы на фондовом рынке. К 1880 году он стал известен как «отец бонанцы в Сьерра-Неваде», но умрет он довольно бедным. Ко времени выхода статьи Твена он стал местной знаменитостью. В опубликованном в 1879 году в «Los Angeles Times» кратком биографическом очерке высказались по поводу «кричащих» нарядов, но похвалили за «острый ум» и «щедрость». Поэты писали стихи о его успехах в спекуляциях. Он закатывал пышные вечеринки, для которых заполнял пруды в своих владениях живой форелью, чтобы гости могли рыбачить. Ске был хорошим другом Твена; он много раз появляется в скетчах Твена, а также в вышедшей в 1872 году повести о путешествиях Твена Налегке .

Похоже, что публичная репутация этих инвесторов соответствует тому, как охарактеризовал их Твен в истории про «Сыромять». Благопристойная реакция Ске на опасную для жизни ситуацию совпадает с его характеристикой в «Los Angeles Times» как «утонченного в душе, сдержанного по характеру», в то время как эксцентричная и бесшабашная реакция Гэшвайлера подходит его личности отчаянного первопроходца.

Хотя я и не нашла доказательств того, что мужчины ездили на шахту Ранчо «Сыромять», они определенно не боялись приключений. Ске был известным азартным игроком, и в своей книге «Famous American Fortunes and the Men Who Have Made Them» («Знаменитые американские состояния и люди, которые их сколотили») Лора Картер Холлоуэй описывает его как человека, который вовсе не был противником риска: «Он совершал глупые и экстравагантные поступки, мотивом для которых служило не что иное, как его желание быть темой для разговоров». Биография Гэшвайлера в «United States Annual Mining Review and Stock Ledger» («Ежегодный обзор и список акционеров горнодобывающих предприятий Соединенных Штатов») от 1879 года сообщает, что такие поездки были для инвесторов обычным делом:

В нем есть одна особенность – он всегда хочет увидеть всё своими глазами. Каждый горнодобывающий район на Тихоокеанском Откосе известен ему как повседневные словечки; и, обладая великолепной памятью, он может рассказать вам всё о прошлом буквально каждого значимого шахтного поселка. Он знает всё об «основной жиле Калифорнии»; он исходил её вдоль и поперек.

Но чем глубже мы проваливаемся в шахту, тем сложнее проверять достоверность истории Твена. Я не нашла ничего существенного, чтобы подтвердить реплики Гэшвайлера относительно религии, насилия и Джонни Ске. Сложно делать выводы о религиозности Гэшвайлера или отсутствии таковой, исходя из исторических документов. Так же, как Твен пишет о колебаниях Гэшвайлера от исправления к угрозам, когда он находился в шахте, газеты, похоже, признают, что у Гэшвайлера были две стороны; в его некрологе, опубликованном в «San Francisco News Letter», говорится: «мы знали, что он совершал ошибки, но они исчезают, если вспомнить о его восхитительных достижениях», а статья о нем в «Nevada State Journal» сообщает, что «при всех его недостатках» Гэшвайлер был «одним из самых щедрых людей, которые когда-либо жили». Если уж на то пошло, в сообщении о его смерти также утверждается, что Гэшвайлер был сыном баптистского священника, чье «благотворное влияние долго будут помнить», а его мать была «добрая старая христианка», хотя это вряд ли подтверждает или опровергает его проблемы с молитвой в шахте рудника.

Еще меньше подтверждений находит фраза Гэршвилла «поцелуй меня, Джонни». Согласно «United States Annual Mining Review and Stock Ledger» («Ежегодный обзор и списки акционеров рудников Соединенных Штатов»), двое мужчин вместе совершили «королевский визит в Восточные Штаты на пароходе через Панаму». Ничто в этом сообщении не намекает на то, что это была деловая поездка, а «друг, который их провожал», сообщил «Review and Ledger», что запасы алкоголя Ске и Гэшвайлера («бутыли, корзины с шампанским и маленькие бочонки») заняли две каюты. Однако вряд ли это доказывает, что у них были эротические или сексуальные отношения.

К счастью, существует нечто большее, чем домыслы, позволяющее предположить, что инвесторы посещали рудник в начале октября 1865 года. Позднее Гэшвайлер выдвинет иск против брокеров «Сыромяти», оставив массу юридических документов, благодаря чему проще отследить приобретение «Сыромяти». Они подтверждают историю Твена об оценке рудника, в которой говорится:

Прошлой зимой этот рудник можно было приобрести за двенадцать или пятнадцать тысяч долларов. Потом кто-то получал опцион на определенное время, на пятьдесят тысяч, с целью попытаться совершить продажу в Нью-Йорке. Но до того, как я забыл упомянуть, эта собственность попала в руки местного брокера, и было сделано множество попыток, чтобы избавиться от него за двадцать пять или тридцать тысяч долларов. Ну, после того, как стало известно, что был выдан упомянутый выше опцион, конечно же, все захотели этот рудник.

Это сбивающее с толку описание, вероятно, должно было осветить в шутливом свете реальную и запутанную сделку. Но факты изложены довольно корректно, насколько они были известны Твену и инвесторам на момент написания статьи. Согласно судебным документам, держатель акций рудника сказал Гэшвайлеру, Ске и их партнерам, что они могут купить рудник Ранчо «Сыромять». Предыдущий акт учреждения доверительной собственности наделял Дэнфорда Барни единоличным правом продать рудник за 50 000 долларов США до октября 1865 года; после этого, если он останется непроданным, акционеры могли продать рудник самостоятельно. 1 октября прошло, акционеры денег от Барни не получили, поэтому они продали его Гэшвайлеру за 25 000 долларов. (Это опровергает заявление Твена в конце статьи, что Гэшвайлер, Ске и их партнеры купили рудник за 75 000 долларов.)

Выясняется, что Барни продал рудник за 50 000 долларов 27 сентября. Брокеры сказали Гэшвайлеру, что платеж от Барни должен поступить к ним в Туалэми до 1 октября, чтобы его сочли совершенным – на самом же деле достаточно было того, чтобы к 1 октября наличные были только у Барни. Таким образом, покупка Гэшвайлера была недействительной. Он предъявил акционерам иск о возмещении убытков.

Об этом Твен тоже сообщает, но в искаженном виде, может быть, потому, что суть оригинального контракта была еще неизвестна на момент выхода статьи 22 октября:

Оплата был произведена в тот момент, когда контракт на «опцион» истек [так!]; деньги за него были депонированы здесь в то же самое время, и телеграмма об этом была отослана в Джимтаун, но оказалась бесполезной, потому что условия контракта были таковы, что деньги нужно было заплатить владельцам рудника в самом Джимтауне в определенное время.

Решение Калифорнийского верховного суда по делу Гэшвайлер против Уиллиса предоставляет детали, которые позволяют нам проверить факты, изложенные Твеном, а также говорит о том, что инвесторы на самом деле посещали ранчо и заказывали новое оборудование для рудника. Согласно исковому заявлению, истцы «купили рудник и заплатили за оный сумму в двадцать пять тысяч долларов, вступили во владение оного и потратили деньги на возведение на нем механизмов и на его улучшение».

И хотя это подтверждает основные факты в рассказе Твена, но также свидетельствует о гениальности его повествования. Сравните процитированную выше юридическую заумь с намного более живым и юмористическим описанием Твена:

Они заглянули в шахту и не смогли разглядеть ее дна; и они посмотрели на Вату, и им понравился его вид, но они не спешили довериться его сбруе; его «шлея» имела зловеще непригодный для плавания аспект. Поэтому они поскакали в Сонору и купили на четыре доллара надежную шлею, вернулись назад и починили подъемную лебедку.

Судебный отчет может быть более точным, но версия Твена выглядит более реалистичной. Читатель может представить себе головы инвесторов, синхронно поворачивающихся, чтобы заглянуть в шахту, вверх на лошадь, налево на оборудование, затем друг на друга, прежде чем они помчались в город.

И диалог, который наверняка является чистой выдумкой, звучит аутентично, в большей степени благодаря невероятному слуху Твена относительно диалекта и как он может отражать характер. Ричард Букки, редактор готовящегося к выходу сборника газетных статей Твена, говорит, что хотя он скорее охарактеризовал бы ранчо «Сыромять» как «литературное произведение, основанное на фактической ситуации, но вряд ли как новостную статью», газетные очерки Твена впечатляют своим реализмом.

«Он запечатлевает местные характеры горнодобывающего региона – их манеры и их речь – очень живо и реалистично, — говорит он в одном электронном письме. — Ты почти можешь “слышать” слова, когда их читаешь».

По словам Роберта Хёрста, куратора собрания документов Марка Твена в Калифорнийском университете в Беркли, журналистский стиль Твена соответствует тому, как переплеталось для писателя реальное и вымышленное. Он ссылается на статью в «New York Times», где цитируются слова Тома Кеннетта, работавшего с Твеном в «Buffalo Express», который сказал: «Марк любил получить в руки настоящие истории, чтобы рассказать их в своей манере».

«Эти слова подразумевались как оскорбление, но они довольно точно описывают то, что он часто делал, работая для «Enterprise», а также для более или менее явных художественных произведений, которые он писал на протяжении большей части своей профессиональной деятельности», — сказал Хёрст в своем электронном письме.

Приукрашивание настолько широко распространенно на протяжении истории журналистики, говорит Кларк, что даже существует слэнговое название для этого явления: «истории из трубки» (происхождение этого термина связывают с репортерами криминальной хроники, которые собирали и сочиняли материал в опиумных притонах). Хотя, по словам Кларка, такая практика была признана опасной во времена Твена, она не была настолько запретной, как сегодня.

«В 20-м веке журналистика стала более профессиональной, чем она была в 19-м столетии, — сказал Кларк. – Полагаю, справедливости ради надо отметить, что случай в шахте – это не журналистика по какому-либо известному мне определению. И я не думаю, что Твен считал его таковым».

Должна признать, что я согласна. Когда я честно проверяла, есть ли на карте место под названием Джэкэсс (оно есть) и пыталась выяснить сексуальность двух мужчин, которые были мертвы уже больше ста лет, я могла почувствовать, как призрак Твена хихикает у меня за плечом. Моя попытка проверить достоверность его истории оказалась бесплодной затеей; это невозможно, и что удивительно в этих статьях, так это их журналистская цельность. Однако выясняя, что может быть фактом, а что – выдумкой, вы можете отследить, как творческий ум свыкается с самим собой.

За несколько дней до публикации статьи о «Сыромяти», Твен написал в письме своему брату: «Если я не выберусь из долгов через 3 месяца – пистолеты или, скажем, яд, — выведут меня».

Хёрст говорит, что самоубийственное отчаяние Твена больше связано с тревогой по поводу нахождения призвания, чем с финансовыми проблемами.

«Он еще не посвятил себя карьере литератора или любой другой карьере, – сказал Хёрст в своем электронном письме. – Не иметь профессии (или, если хотите, «индивидуальности») в возрасте 30 лет было весьма необычным делом в 1865 году – особенно при характерной для того времени средней продолжительности жизни, которая составляла около 50 лет».

В письме к своему брату Твен пытается смириться с «”призванием” к литературе низкого порядка – т. е. юмористической. Нечем гордиться, но это самая сильная моя сторона». Хёрст говорит, что юмористические тексты считались недостойным делом, и хотя Твен занимался им (он работал над двумя книгами и рассказом «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса», который положил начало его карьере), он делал это с оговорками.

И все же пристрастие Твена к вымыслу и юмору проникло в его журналистский стиль, так же как он станет использовать факты при создании своих художественных произведений. Хёрст говорит, что в рабочих заметках и ранних рукописях более поздних книг Твен составит список друзей и знакомых, часто людей из своего родного города Ханнибал в Миссури. Имена его персонажей часто напоминают имена этих людей, например, полковник Уильям Элджин, современник Твена, появился под именем полковника Элдер в рассказе «The Enemy Conquered; or, Love Triumphant», а капитан Хаскинс из повести «Заговор Тома Сойера» был вдохновлен начальником полиции Ханнибала Бенджамином Хокинсом.

«Исходная теория заключается в том, конечно, что если он начинал с кого-нибудь реального, кого он знал и знал подробности о нем, тогда персонаж, которого он создавал на основе этого человека, был более правдоподобным», — говорит Хёрст.

История про ранчо «Сыромять» также намекает на некоторые тематические интересы Твена; Хёрст обращает внимание на то, что «исправление» Гэшвайлера имеет сходство с тем, что происходит с группой путешественников в «Налегке». В том эпизоде падает такой густой снег, что мужчины не видят, куда идут. Они не могут разжечь огонь, и их лошади разбрелись. Так как смерть кажется неизбежной, они плачут, забывают о своих недобрых чувствах по отношению друг к другу и отрекаются от своих пороков, выбрасывая в сугроб фляжку, игральные карты и трубку. Они засыпают, думая, что сдались на милость смерти. На следующее утро они обнаруживают, что все еще живы, и что провели ночь, лежа на снегу недалеко от гостиницы. Их лошади нашли убежище в 15 футах от них. Рассказчик сразу же отказывается от своих клятв вести добродетельную жизнь и тайком разыскивает в снегу свою трубку и закуривает. Он надеется скрыть свою слабость от других, пока не обнаруживает их пьющими и раскладывающими пасьянс. Они все соглашаются отказаться от этой «нелепицы» и «больше не говорить об “исправлении” и “примерах для подрастающего поколения”».

Хёрст говорит, что неискреннее исправление напоминает клятву Гэшвайлера в шахте.

«Марк Твен определенно наслаждался, используя лицемерие внезапно обращенных вроде Гэшвайлера, которые, конечно же, не могут произнести ни одной молитвы, предварительно не сказав какого-нибудь богохульства», — говорит Хёрст.

В середине анекдота в «Налегке» Твен пишет: «Я мало что преувеличил в этом курьезном и абсурдном приключении. Оно произошло почти так, как я его описал». Эти фразы могли бы означать что-то совершенно иное, если бы Твен написал «ничего не» вместо «мало что» и убрал слово «почти». Далее он утверждает, что основа этой истории правдива, что говорит о том, что, возможно, все было преувеличено: «Мы на самом деле шли в лагерь в метель в пустыне, в штормовую полночь, отчаявшиеся и потерявшие надежду, в пятнадцати шагах от уютной гостиницы».

Твен так туго сплетает друг с другом реальность и вымысел, что сложно отделить одно от другого как в его художественных произведениях, так и в его газетных статьях. Но автору должно было служить утешением то, что если один прием ему не удастся, другой поможет ему продвинуться в его историях.

Перевод: zverek_alyona
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ