Истории

Более ста лет назад мои предки по материнской линии, разорившиеся купцы, получили по столыпинской аграрной реформе землю в далекой Омской губернии. Из Подмосковья, густо и тесно заселенного, с высокими деревьями и густыми лесами, они ехали в далекую Сибирь, чтобы обосноваться в чистом поле, там, где скоро вырастет деревня Раздольное.
Меньше чем сто лет назад, мои предки по отцовской линии были раскулачены и насильно переселены из Украины в Омскую область, туда, где скоро появится деревня Славгородка.
Одесский район Омской области это бескрайние степи на самой границе с Казахстаном, там не было леса, деревьев, из которых можно было бы срубить дом, не было реки или озера, откуда можно было бы брать питьевую воду. Не было железной дороги, которая бы гарантировала торговлю и стабильную связь с внешним миром. Там была только земля. Палящее солнце летом, трескучие сибирские морозы зимой, сухой пронизывающий западный ветер круглый год и покуда хватает глаз – целина. Добровольно ли, принудительно, те и другие возделывали эту землю, обустраивались, вставали на ноги, жили.
Сегодня нет уже деревни Раздольное. На том месте можно найти только старый тополь, который служит ориентиром моему дедушке. Когда-то рядом с этим тополем стоял его дом. А я помню, когда была совсем маленькой, были еще печные трубы… Сейчас уже нет. Славгородка официально значится в документах «селом», а на деле представляет собой три улочки да десяток-другой домов, которые никак не могут продать. А автобусы ходят туда только четыре раза в неделю. Полупустые. Одесское АТП уже который раз поднимает вопрос о закрытии маршрута. Не окупается…

Это мои корни, моя память, моя история, которую, если говорить откровенно, я знаю не так хорошо, как следовало бы. Я с детства знала, что немцы, живущие в Одесском, Побочино, Белостоке (других деревнях района) появились здесь из-за депортации в годы войны. Что украинцы и белорусы были раскулачены, а русские – кто приехал поднимать целину, а кто появился еще раньше… Когда я училась на историческом факультете, то с особым интересом изучала материалы по раскулачиванию в областной библиотеке. Выписывала в длинные столбики цифры – сколько тысяч семей были направлены в Одесский район, сколько в соседний Полтавский, Щербакульский, в Русскую поляну, Павлоградку, Тавричанку и т.д. Год за годом эти цифры росли, социалистическое соревнование было в самом разгаре, и появлялись новые категории – подкулачные. И я помню, как меня поражали эти цифры, не столько количеством нулей, а тем фактом, что это были тысячи семей. Понимаете, не людей считали, а семьи! И я могла только представить эти караваны изможденных людей, потерявших все, женщин, детей, мужчин, стариков. Единица подсчета по месту прибытия была очень удобна – семья. Мало ли кто не осилит дорогу…

Эта история долгое время была обезличена для меня. Я не знала других обстоятельств, кроме тех, что нашла в библиотеке, а потом в интернете. В семье об этом не говорилось, книг тогда об этом не писалось. А потом в нашей одесской газете «Пламя» стали появляться первые статьи с воспоминаниями депортированных и раскулаченных, о том, как тяжело пришлось первые годы, о том, как кто-то помогал чем мог, а кто-то был недоволен тем, что «понаехали», о том, как поднимали целину, как строили деревни, как были благодарны земле, и называли новую деревню «Благодаровкой», как начинали любить этот суровый край всем сердцем. Милая Одесса, ни воды, ни леса. Эту присказку, известную мне с раннего детства, я слышала так часто… И произносится она одновременно ласково, обреченно и любя. И, кстати, у нас говорят ОдЭсское, ОдЭсса, так, как на Украине. И мне вот уже 32, я отлично знаю, что по всем правилам русского языка нужно говорить ОдЕсское и ОдЕсса, но не могу совершенно! И слух режет, если слышу этот «правильный» вариант. Так и хочется поправить! Иногда поправляю…

Да… Хотела написать обо всем этом только первый абзац рецензии, хотела рассказать, чем именно меня зацепила Гузель Яхина, где. Книга ведь понравилась. Очень. Но вот не получилось коротко. Тема раскулачивания, которая в книге является центральной, оказалась слишком личной, не смотря на мое семейное невежество, не смотря на то, что я знаю только чужие истории. Не смотря на то, что сегодня уже есть сотни статей и десятки книг о раскулачивании, и стоит только захотеть. И есть целые общества, фонды которые занимаются сбором и публикацией сведений, издают книги и снимают фильмы. И это только у нас, в Омской области… Да, все это есть. А я со своим пристрастием к художественной литературе, только так – через роман «Зулейха открывает глаза», вышла на эту тему. Стыдно ли? Конечно. Ведь мы должны знать нашу историю. В конечном счете, это главное, что есть у нас – память.

Читаю я «Зулейху…», читаю – и ловлю себя на мысли, что вспоминаю свою бабушку Зою, маму моего отца. В последний раз я ее видела в 8 лет, если не ошибаюсь. Помню зато, что мне было несколько… тяжеловато с ней.

Это была старенькая женщина, загорелая татарка с убранными под платок поседевшими волосами. Одевалась она по мусульманским обычаям. Она сажала меня к себе на колени и что-то рассказывала, очень хорошее. Любила ли я ее? Наверное, нет. Мы любим тех, кого хорошо знаем, кто заботится о нас постоянно. Бабушку Зою же я видела раз шесть или семь за свою жизнь. В 8 лет я не знала, через что она прошла. Это потом уже мой папа рассказал мне о ней. Вспоминаю его рассказ – неужели это было на самом деле? Как далеко это – и как страшно! Смогла бы я перенести такое?

Она родилась в обеспеченной семье. Глава семейства – резчик по дереву. Домовая резьба – нелегкое искусство. В своем доме – жена и девять детей, все заняты по хозяйству, ребят с раннего детства приучали к работе. Ничего плохого о тех временах бабушка Зоя сказать не могла. Обычная дореволюционная мусульманская семья. Жили дружно, чтили обычаи, молились и работали.

Потом – как в книге Яхиной: пришли «красные», потребовали все сдать. Глава семьи, прослышав, что идут отбирать, ушел куда-то со всем золотом – а возвратился без него. «Закопал» – сказал он. Где закопал, не сказал. Так и унес эту тайну в могилу. Уж не знаю, что между ним и «красными» случилось, но увели они его (позже бабушка узнала, что он в Тайге сгинул, в каком-то поселении). Больше его близкие не видели.

Хозяйство у семьи отобрали. Дом под местную администрацию определили, а семью выселили. Дальше пошли бесконечные скитания по чужим углам. Затем и голод начался. Из девяти детей голод пережили трое – бабушка Зоя и два ее брата. Шесть детей умерло. Никто в родных местах не остался, разъехались.

Бабушка Зоя уехала в Москву, учиться. Была она в 1941 г. совсем молоденькая, в Москве еще не освоилась. Летом ее с другими учащимися отправили в Узбекистан (если ничего не путаю), собирать хлопок. Там, на хлопке, она и узнала о начале войны. Ей предложили в Узбекистане остаться, но она решила ехать в Москву. А как это – ехать в Москву в разгар большой войны?

И чего только не было в пути: ехала на попутках, пешком шла, тифом переболела, отлеживалась в чужом доме. Какой путь – через половину России! В Москве оказалась только в ноябре, а тут уже фашисты к столице подходят, воздушные налеты, ужас сплошной. Войну она пережила в Москве, работала на заводе по пошиву униформы. А два ее брата были на фронте, оба возвратились, один из них был тяжело ранен. Обоих после войны репрессировали.

Вот так вспомню мою бабушку Зою – и история Зулейхи не кажется сказочной! Моя бабушка умудрялась выживать в совершенно невероятных обстоятельствах. Сколько раз могла умереть от голода и болезней – но дожила до 21 века, и была здорова, и детей родила и выкормила. Как она смогла?

А умри она в то время – и меня бы не было. Страшно от этого немного.

Дала почитать эту книгу коллеге на работе. Мне было интересно, что она скажет, ведь её бабушку точно также раскулачили, она сама жила с детства на Ангаре, поэтому события, описываемые в книге, ей должны были быть близки. Сегодня она мне книгу вернула, сказав, что в принципе ей понравилось, прочитала её за два дня (ту же "Зону затопления" Сенчина, тоже близкую ей по сюжету и месту действия, она даже дочитывать не стала). А также отметила несколько преувеличений, допущенных Яхиной для наведения пущего саспенса.

Во-первых, на Ангаре было много посёлков, которые появились там ещё до периода раскулачивания. Поэтому крайне маловероятно, чтобы герои книги никого из людей не видели годами. Скорее всего, там если не пешком, так сплавом можно было до соседней деревни добраться.

Во-вторых, где-то в 1930-м году был выпущен указ, разрешавший детям раскулаченных свободно покидать переселенческие посёлки и учиться в учебных заведениях. Так мать моей коллеги и выехала. Так что сыну Зулейхи вовсе не нужно было совершать побег.

Эту историю мне рассказала подруга. По дороге домой она заехала в "Библио-Глобус.

- Молодой человек, будьте любезны, - обращается подруга к продавцу книг, - мне нужна "Зулейха".

- Зулейха? - продавец слегка замешкался, вспоминая, кто это. - Да, да, конечно, сейчас, подождите, пожалуйста.

Он стремительно скрывается в подсобном помещении. Через пару минут продавец возвращается и не один, а с толстой тёткой лет сорока пяти в длинном синем халате и резиновых перчатках с ведром и шваброй.

- Не поняла, - говорит подруга, - а где "Зулейха"?

- Вот, - продавец указывает на тётку.

Тётка согласно кивает головой.

- Вы, прикалываетесь что ли?! - возмущается подруга. - Мне не эта Зулейха нужна, а Яхиной.

Продавец растерянно смотрит на тётку, тётка - на продавца.

- Ну и чего мы зависли? - нарушает затянувшуюся паузу подруга. - Книга мне нужна, понимаете? "Зулейха открывает глаза". И побыстрее, пожалуйста, я тороплюсь. Яхшы?

В каждой семье, наверное, есть какая-нибудь семейная легенда, либо нераскрытая тайна, окутанная пылью прошлого.
Как я недавно узнала, в моей семья таковая тоже имеется. Есть у меня бабушка, зовут её Светлана, до 10 лет она с родителями, двумя братьями и двумя сестрами жила в маленьком селе Казачинском, под Красноярском, практически на самом берегу Енисея. Родителей её звали Павел и Нина. Семья Нины была зажиточными крестьянами, "кулаками". Отцу семейства Шарипу принадлежало много хозяйства, особенно в почете были Шариповы луга (которые и на данный момент должны существовать, возможно, уже под другим названием). В 1929 году отобрали всё, отправили в ссылку на Урал только Шарипа (почему так сложилось,что только его, уже никто мне не расскажет)И да, это, скорее, предисловие, либо же просто еще одна часть маленькой, но важной истории моих предков.
Когда я дочитывала роман "Зулейха открывает глаза", моё сердце учащенно забилось при фразе: Игнатов открывает сейф, достает из пачки метрик одну - Юзуф Валиев, 1930 года рождения. Бросает в холодную черную дыру печного створа, чиркает спичкой - бумага занимается быстро, маленьким и жарким огоньком. Секунду подумав, бросает туда же и старую папку "Дело".
Пока листы медленно вздымают тлеющие угли и, потрескивая, исчезают в оранжевом пламени, он берет чистый метричный бланк, обмакивает перо в чернила и выводит: Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать: Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец.

В 10 лет маленькая Света переезжает с семьей в Кузбасс, в родной город отца, где все к нему обращаются не Павел, а Гаяз.
Только спустя много лет бабушка узнает, что некогда жил мальчик Хаиров Гаяз, который потом превратился в Кутузова Павла.
К моему большому сожалению, бабушке так и не открыли завесу этой тайны, что же заставило Гаяза поменять полностью свои инициалы. Он имел военное звание, не исключено, что возможно, так было сделать просто необходимо, либо в этом замешено что-то нехорошее, которое ворошить и не стоило бы.А очень хочется..интересно же.

Бабушка рассказывала о раскулачивании ее деревни, вплетая еще одну нить повествования в разноцветный клубок историй нашего рода.  Я слушала в пол уха, чмокала и кивала. Маленькой с трудом представляя, что значит остаться в деревне без коров, запасов зерна, и имея на руках 5 голодных ртов. И все это ради великой идеи коллективизации.  Не получая должного эмоционального отклика Ба вздыхала, говорила, что я бестолочь и отпускала во двор играть в бадминтон или давала мороженное в стаканчике. Сейчас я бы слушала ее во все уши, вздыхала там где нужно, и время ушло.
⠀
Когда в 2015 году вышла книга Зулейха открывает глаза, я прошла мимо, решила, что не мое. Ну что я там не знаю, выросла же на деревенских байках. Зачем еще раз повторять. Хотя вокруг звенели колокола хвалебных рецензий.  Встретились мы случайно, от нечего делать. Я прочла первые две страницы, и заболело все внутри, заныло. Я рыдала и от счастья когда герои выживали, и от горя воспоминаний моего рода, в полной мере осознавая, что тогда произошло, временами полыхала злобой и мысленно вопила - За что такое наказание, за труд?
⠀
Вышел сериал, и вдруг он стал осквернять историю нашей страны. Серьезно? Все начало 20 века залито кровью и сложено из разбитых судеб, все уже осквернено.  Такого не было - завопили россияне, посылая проклятия в сторону Чулпан Хаматовой и Яхиной. Не было понятие странное, вот до земли моего мужа, фашисты не дошли, и историю он знает по книге. И он думает все зверства описнанные в ней, слегка преувеличины, или их не было. А Аушвиц каменным напоминанием стоит уже 75 лет.
⠀
И я вдруг поняла, что в нашей истории для некоторых не было черного, были белые труды, с умными мыслями о светлом будущем, счастье пролетариата и зубодробильными речевыми оборотами. Чтобы было непонятно когда наступит это счастье и сколько жизней простых людей за него отдано. Еще были «единороги», догнать и перегнать, и сплошные подвиги, а вот этого всего не было. Так проще кричать, так не больно.

Варианты у всех разные. Цитирую мысли одной из героинь книги "Зулейха открывает глаза":

"И вдруг - Иван. Ваня.
Каким шальным ветром занесло этого высокого плечистого, с надменным взглядом и строгой выправкой красавца в ее пыльную, надежно защищенную пишущей машинкой жизнь? Илона схватилась за него – цепко, во всю силу бледных, изможденных в постоянных боях с клавишами пальцев. В синематографе хохотала, высоко закидывая голову; пламенея от стыда, надевала на вечернюю прогулку мамину шифоновую блузку, прозрачную в ярком свете; ночами старалась быть страстной и неутомимой; пришила две пуговицы к его гимнастерке и даже освоила бабушкин рецепт приготовления воскресных оладушков".

В каждой избушке свои погремушки, моя персональная ересь - хорошие книги пишутся не "по моему велению, по авторскому хотению", но История, которой приходит время воплотиться, находит достойного носителя и рождается, используя его ум, сердце и талант. С этого все начинается, с "расскажи мне сказку". Дальше рассказанное может продолжиться: книгой, фильмом, картиной или скульптурой. А может не продолжаться, но сильная история всегда в основе, даже если картина представляет собой сочетание цветных пятен.

Роман про Зулейху как специально просится для иллюстрации. Гузель Яхина (до сих пор, по крайней мере) написала лишь одну книгу, которая множественным залпом поразила все мыслимые цели литературного мира: лауреатство "Ясной Поляны", "Большой книги" и "Книги года", переводы на кучу языков, переговоры об экранизации. Как такое могло случиться? А именно так. Историям о жизни татарской женщины и о раскулачивании, и о возможности счастья в аду нужно было воплотиться, а выбрали они ее.

Гузель Шамилевна говорит во многих интервью о том, что начальный импульс рассказать историю раскулаченных пришел в детстве, когда она слушала рассказы бабушки о жизни на поселении - та прошла этим путем, будучи семилетней девочкой. И не потерялась в дальнейшей жизни, несмотря на такой незавидный старт: жила в Казани, преподавала, дом был полной чашей с хозяйственным укладом, умеющим обеспечить семье некоторую продовольственную независимость в жившей по карточкам столице Советской Татарии; но и со множеством книг. Внучка внимательно слушала рассказы, история уже тогда билась пеплом Клааса в ее грудь.

Однако татарским женщинам, кроме страстного покорного собственничества в любви (неоднократно воспетого русскими писателями), свойственна еще и глубинная рациональность - просто особенность менталитета. Прежде накорми и вырасти свою птицу (журавль или синица - время покажет), дай встать на крыло, а уж после и полетаешь с ней вместе, если будет на то воля Аллаха. И она носила в себе эту историю, закончив ИнЯз, работая в сфере маркетинга в немецкой фирме - девяносто девять из ста скажут: Чего еще хотеть? Девяносто девяти не бьется в грудь, а ей билось и она поступает в Московскую школу кино. В основе та же рациональность: хочешь, чтобы получилось хорошо - учись.

Написала сценарий, окончив. Который, разумеется, никто не принял. Тогда из сценария вырос роман. Который тоже, разумеется, нигде не принимали. Но удалось напечатать несколько глав в толстом журнале, Ура! А потом случилась встреча с Улицкой, которая порекомендовала издательству Елены Шубиной, много-много редакторской работы и книга вышла в свет. Видите. как получилось. Она честно служила своей истории и все удалось. Нет тут принижения роли творца, есть осененность и высшее соизволение; и сочетание таланта, интеллекта, огромной работоспособности - готовности служить Миссии. И что же, тонны макулатуры, которые в книжных магазинах, все по этому принципу? Нет-нет, как раз эти тонны прямиком из авторских голов.

****
Моё детство и юность прошли на Дальнем Востоке. Мы жили рядом с лесом и железной дорогой, туалет был на улице, вода в колодце на общей улице. Это было непростое время, а зимы длинные, темные и холодные. Я тогда очень увлекалась чтением, сметала с полок буквально всё в библиотеке, шарила по домашним книгам, когда читать опять было нечего. Тогда, будучи подростком я обратила внимание некоторых дальневосточных авторов. Я не помню названия этих книг, авторов было несколько и я их тоже не помню, читала выборочно, некоторые рассказы перечитывала по несколько раз. Но помню одно: описание тех событий живо напомнило мне "Зулейху". В тех книгах была обычная жизнь чукчей, нанайцев, каких-то других народов, великолепное описание их быта, отношения с мужчинами, замужество, рождение детей, смерть и , конечно, красногвардейцы. Русские, революционеры, смена устоев народа, их жизней. Время было примерно года 20-30, до войны. Я зачитывала отдельные истории до дыр, многие, где история и политика более плотно выступали на произведение - попросту пропускала.

Несколько лет назад"Зулейху" было сложно не заметить. Помню, как у входа в магазин, книжки лежали стройными и аккуратными столбиками, привлекали приятным дизайном. Казалось, что она повсюду, но я как-то мало интересовалась в то время современной литературой и все время проходила мимо. Потом про нее заговорили, много всего и много разного и я опять обратила внимание. Помню, как опять пришла в книжный и увидела знакомую синеву. Взяла в руки одну из книжек и начала читать: "Зулейха открывает глаза. Темно, как в погребе.Сонно вздыхают за тонкой занавеской гуси. Месячный жеребенок шлепает губами, ища материнское вымя." Незаметно пролетели двадцать страниц, я все также стояла у стеллажа и читала, читала читала. Но книгу я в тот раз почему так и не взяла и благополучно забыла про неё на несколько лет. Периодически она мелькала в чартах, списках, была постоянная непоколебимая очередь на неё в библиотеке. Но в конце концов, совсем недавно, я заметила её в Лабиринте и решила её взять.
Книгу я прочитала за день. Жадно вгрызалась в страницы,пугалась Упырихи, шла по глубокому снегу,грустила по дочерям, страдала, голодала, умирала и возрождалась, готовила похлебку, охотилась, любила Игнатова и ненавидела, строила Семрук и просто жила вместе с этой книгой.

Гузель мне так живо напомнила отчий дом.Тайга рядом - мой лес. Опасная Ангара - Амур. Комары, дикие звери,лютые зимы, холод. И пусть сравнение натянутое, зыбкое, я всё равно вижу себя в детстве. И пусть из моей семьи никто не переживал такого, я словно прочувствовала все тяготы через эту книгу. И признала, к своему величайшему стыду, что плохо, слишком плохо знаю эту часть нашей истории. Буду исправляться. Спасибо автору огромное.

P.S. Где-то на середине книги я представила как выглядела бы в моей голове Зулейха и мне почему-то живо представился образ Чулпан Хаматовой. Тогда я ничего не знала про экранизацию. После прочтения, я залезла посмотреть, будет ли экранизация и узнала, что именно Чулпан выбрали на роль Зулейхи и фильм выйдет довольно скоро. Жду.

В 15 лет мне казалось, что нет ничего важнее любви, и все другие дела, обстоятельства, события должны, нет, просто обязаны уступить своё место любви. Даже если у тебя подготовка к экзамену или день рождения подруги, или собаку надо выгулять – всё это должно ждать своей очереди – очереди после любви. Возможно поэтому меня удивляло, если второй участник нашей любви думает иначе и продолжает сначала решать насущные вопросы и только потом приходит ко мне.

Теперь я не люблю читать классические истории о любви, где всё повествование крутится вокруг любви: её начала, испытаний, которые проходят двое или трое, окончания и панихиде по любви. Меня не привлекают инфантильные характеры персонажей, которые ничего не делают в жизни, только вздыхают да влюбляются. Да что они знают о настоящих испытаниях, если рыдают, когда он всего лишь не звонит на следующий день!

Зулейха и Игнатов встречаются не для отношений и, несмотря на то, что историю переписывать нельзя, хотелось бы, чтоб не было тех событий, благодаря которым они встретились. Раскулаченная за убитого мужа татарка, не знавшая нормальной, в привычном для нас понимании слова, жизни, и горящий идеей коммунизма и равенства, красноармеец Игнатов, который может убить, не мешкая.

Вместе с остальными «бывшими» людьми Зулейха под надзором Игнатова несколько месяцев добирается до пустынного берега суровой Ангары, на котором суждено им строить посёлок и выживать. Эти двое общаются друг с другом сначала взглядами, но даже тогда между ними начинается своего рода симбиоз, они обмениваются чертами характера. Решительный суровый Игнатов начинает мучаться совестью за тех, кого не уберег, вместо фамилий в журнале начинает видеть людей и постепенно превращается из узколобого, чтущего лишь одну идею фанатика в заботливого своей строгостью начальника поселения, способного любить, оберегать, уважать даже «бывших» людей. А молчаливая, мягкотелая Зулейха открывает в себе талант охотника – хоть ради пропитания, но всё-таки убийцы. Они забирают друг у друга излишки, отдавая взамен свои: Игнатов у Зулейхи – излишки мягкости, Зулейха, наоборот, забирает жестокость, необходимую для убийств.
В романе не про любовь даже возникает любовный треугольник: Игнатова и Зулейху разлучает Юзуф – сын Зулейхи от убитого мужа, мальчик, которого мать кормила своей кровью, чтоб он только жил. Её пятый и единственный выживший ребёнок тяжело заболел, ожидая возвращение матери от Игнатова ночью в лесу, после такого Зулейха запретила себе любить кого-то ещё кроме сына. Правда, только на время. Потом Юзуф, не без помощи Игнатова, бежал в лучшую жизнь, а мы надеемся на воссоединение Игнатова и Зулейхи.

Читая про любовь и материнство в условиях угнетения и выживания понимаешь, как просто любить в современном мире, как важно использовать эту простоту, чтоб быть честнее, заботливее и внимательнее к близким сейчас.

После экранизации Зулейхи, на автора страшно разобиделась татарская интеллигенция. Было просто море публикаций в интернете, огромное количество постов в соцсетях. В виде иллюстрации, расскажу про частный случай, с которым столкнулся сам. В одном из походов с нами сплавлялась молодая пара из Набережных Челнов. Приятные ребята, он админ, она бухгалтер на удаленке, современные, довольно начитанные. Как-то разговорились у костра о книгах и чтении и услышав мои похвалы второй книге, Дети Мои, возмущалсь тем, что автор извращает и перевирает историю и не уважает татарский народ. Я старался больше не обсуждать Яхину, но видимо это был мощный триггер, ребята периодически возвращались к теме, почти до конца похода. И прекратилось это, когда выяснилось, что книгу они не читали, а все свое мнение сформировали на основе статей в интернете.
Я иногда тоже ведусь на общественное мнение и, как мне кажется, много теряю, не решаясь прочесть книгу или посмотреть фильм. Вот как бы научиться выключать привычку полагаться на чье-либо мнение...

Мне хочется написать именно историю вместо рецензии, потому что книга вызвала бурю эмоций, и на объективность я не претендую.
Мы не можем знать, насколько "Зулейха" правдива, полна или исторически точна.
Одно мы знаем наверняка: совсем недавно люди испытали столько боли, унижения, отчаяния от несправедливости, сколько нам и в кошмаре не может присниться.
Очень мало людей изучает этот вопрос, продирается сквозь исторические справки и складывает все в единую картину.

Гузель Яхина сделала это: вынесла вопрос в массы. Сделала это так непринужденно и образно, что 500 страниц о тяжелейших событиях читаются на одном дыхании. Прекрасный язык, изобилие художественных приемов делают текст красивым и богатым.
Сделать популярными книги о жутких временах не так просто, и нужно быть мастером слова и сюжета, чтобы все преподнести как занимательную повесть.

Что мне понравилось (дальше спойлеры):

История не закончилась, как не заканчивается жизнь.

P.S. Ассоциации: Убить пересмешника, Прислуга, Забвение пахнет корицей; Люди на болоте, Тихий Дон (вот такая мешанина у меня в голове). Некоторые из этих книг написаны в опасные времена, это книги-перевороты; некоторые преподнесены как красивая сказка. Но все они - о людях, о борьбе, о судьбе, и "Зулейха открывает глаза" заняла достойное место в этом списке.

Вчера прошел всероссийский тотальный диктант "для всех, кто умеет писать". И как выяснилось, текст для диктанта принадлежит Гузель Яхиной, а ее книга уже давно дожидается меня. Соединив два этих события, я решила приступить к чтению, тем более оставленные другими читателями рецензии дают надежду на интересное времяпровождение.

«...интеллигенция! Вежливая до оскомины, изредка дерзкая на слово, но в поступках – смирная, вялая, покорная. Жалкая. И – живая, в отличие от многих крестьян, не выдержавших болезней и голода. Вот тебе и «бывшие».»

Впечатлившись «Зулейхой», решила я ознакомиться и с позицией критиков, а не обожателей, коим я сама и стала. И попалась мне на глаза рецензия Руслана Айсина https://poistine.org/istoriya-odnogo-predatelstva – ущемленное национальное самолюбование. В общем-то, можно было ожидать, что первыми выскажутся татары. Ну не может этот национальный моралезащитник принять, что в 30-40 годы прижимали татар, и, видимо, забывает, что помимо татар от режима пострадало и культурное наследие других национальностей и этносов.
Аморальная баба – ваша Зулейха, говорит он. Где страдания «безутешной вдовы»? А, простите, с чего бы ей быть безутешной? Её взяли в жены, потому что «у неё между ног мёдом намазано», а не по великой любви. А она, как любая религиозная женщина (И неважно, татарка, грузинка, француженка, русская, с рождения проповедующая мусульманство, иудейство, христианство или поклонение макаронному монстру) следует тому, чему её научила жизнь в этом религиозном обществе – уважать своего мужа, в её голове пресловутый домострой. Она для него вещь, он для неё – тиран. И с чего прикажете ей убиваться? Да, убили, да, она теперь беззащитна перед обстоятельствами, но поделать она ничего не может. Она безвольная, слабая женщина, несущая на себе тяжеленное бремя быта, но при этом бесправная в решении каких бы то ни было вопросов.
В общем, Айсина бомбануло. А от таких бестолковых критиков, не видящего ничего дальше полумесяца на башне мечети, другого ожидать и не приходится.
Кто-то в комментах к рецензии писал, что «Не похоже это на татарских женщин того времени, тогда женщины оберегали свою честь и достоинство. И первым, что для них было – это их вера, то что они мусульманки /…/ Одно я знаю, наши матери были достойными татарскими женщинами». Возможно, её мать и была. Если не попала в ссылку, не была поставлена перед выбором «войди в новый мир, прими новые порядки, иначе погибнешь». Как же мы любим ровнять всех под одну гребенку.
Я живу в Татарстане. И всю свою жизнь я наблюдаю, как татары пытаются правдами и неправдами обелить себя, выставить себя в лучшем свете, чем русских. Всю жизнь говоришь по-русски, но делаешь миллион ошибок? «Нам, татарам, скидка». Товарищи, а вы часом не забыли, в какой стране живете? Какой язык является национальным? Татарский язык и традиции – их культурное наследие, конечно же, но оглянитесь вокруг себя: татарский в школах обязательный даже для русских, книги и газеты на татарском печатаются, мечети на каждом шагу, чего не хватает-то? Вот как сказал «добрый» Ельцин «Хотите суверенность – получайте», так татаре (и я намеренно использую именно это окончание для обозначения конкретно чокнутых на своей нац. идентификации) и возомнили, что живут в стране Татарии (на секундочку, именно этот треш был написан в учебнике татарского в годы моего обучения в школе), а не в субъекте РФ. Вот отсюда и растут ноги всяких узколобых Айсиных.
В общем, не зашло мне знакомство с критикой, коль она такая национально двинутая. Я, пожалуй, пойду «Дети мои» почитаю…

То, что тема кулаков и раскулаченных напрямую касается жизни многих знакомых мне людей, я впервые осознала классе так в пятом-шестом уральской школы. Разговор о кулаках зашел на уроке краеведения, и я, внучка пламенного коммуниста, после армии и войны приехавшего на Урал поднимать промышленность, вдруг впервые почувствовала себя не очень комфортно. Из двадцати шести моих одноклассников у восьмерых (а это ведь почти треть) оказались раскулаченными или репрессированными вполне еще живые бабушки и дедушки. И как-то эти дети (и их родители) не считали, что потерпели заслуженное наказание.

Помню свое потрясение. Вот сидишь ты за партой с толковым и бойким мальчиком, сыном простого инженера, а он, оказывается, потомок купцов, владевших сетью винных лавок. И это сейчас они от получки до получки живут, о Москве и колбасе и не мечтают, а тогда в Париж могли ездить. А у другой девочки, чья мама, злая и завистливая математичка, вечно высматривает, кто и в чем пришел в школу, прадед, оказывается, держал под собой половину лесозаготовок края. А у еще одной девочки бабу с дедом аж из трех домов выселяли. Придут коммуняки, заберут зерно, скот и избу, а те на припрятанное зерно новый скот и новую избу покупают, прямо на соседней улице. И так три раза людей беспокоили, пока то ли зерно не кончилось, то ли дочка этих самых кулаков за представителя новой власти замуж не вышла, смекнув, что проще ассимилироваться, чем без конца переезжать.

Семьи всех этих ребят, в отличие от моей, жили на Урале веками. И все они поначалу потеряли с революцией гораздо больше, чем приобрели после. (Забегая вперед, скажу, что приобрели тоже немало. Только не у всех хватило сил это признать. Кстати, жаднее, злобнее и завистливее училок из семей раскулаченных куркулей я в своем детстве и подростковом возрасте не встречала. Именно они всеми силами создавали мутотень с обязательными подарками классным руководителям и прочими поклонами. Психология набить сервант хрусталем или психология набить амбар зерном — это одна психология).

Одним словом, социальное и классовое расслоение в тот день открылось мне в полной мере, а слова “купечество” и “кулачество” обрели вполне конкретные лица и фамилии.

Следующим знакомством с темой репрессированных, спецпереселенцев и раскулаченных для меня стал опыт мелкой бумажной работы в городской администрации. Шла волна выдач государственных компенсаций, я сидела на приеме, вклеивая фотографии в удостоверения, и видела, каким потоком идут за документами люди. Десятки людей каждый день (вернее, это мы принимали десятки, а приходили сотни и стояли в коридорах по несколько дней, по привычке и из страха, что раздача прекратится, и на всех не хватит).

Сотни людей, пришедших получить причитающееся за родных, пострадавших в 20-е и 30-е годы. У большинства истории были как под копирку: в семье было больше одной коровы, родители не захотели отдавать скот в колхоз, в итоге все имущество забрали, а людей выселили в соседний район или отправили на стройку завода. Вот так из вчерашних крестьян и набирали строителей и чернорабочих. А я-то думала, что мой молодой город строили исключительно добровольцы-комсомольцы да городская беднота, с радостью покинувшая родные деревни. Не с радостью.

Встречались вещи и позабористее. Помню, как одна старуха, получив компенсацию за мать, вдруг поинтересовалась, а может ли она получить деньги за своего биологического отца. Оказывается, ее мать из семьи кулаков, будучи уже беременной этой будущей старухой (вот вам оборот в стиле Яхиной или Солженицына), ушла от своего жениха, главного кулака всей деревни, буквально за день до его раскулачивания. Ушла и вышла замуж за красного снабженца, которого вскоре довела до тюрьмы за какие-то там торговые махинации. Тогда она вышла замуж опять, переписала дочь на второго красного мужа, который вскоре погиб в великую отечественную, оставив ей пенсию и льготы для падчерицы (будущей старухи). Все это время экс-жених кулак пытался поддерживать с ней связь: писал из тюрем и из ссылки, а как вышел — вернулся и поселился неподалеку. Однако мать с ним никаких дел не имела и дочери о нем до самой смерти не рассказывала. И только перед смертью, отдав ей документы на собственное имущество, открыла, сколько всего было у ее настоящего отца. И вот теперь старуха-дочь хотела бы обналичить наследство этого невиданного ею отца, который точно был самым богатым в их деревне. Как минимум, пару домов и десяток коров имел.

Помню, у меня голова шла кругом от всех этих коров и домов и от той жадной прямоты, с которой старуха хотела денег. Денег, денег, денег. Не справедливости, не вернуть отчество и фамилию настоящего отца, а денег. Вы. Мне. Должны. Плевать на ваш всеобуч, здравоохранение, бесплатные квартиры, Гагарина и прочее, что было в нашей общей жизни. Верните мне стоимость всех коров, отобранных до моего рождения.

…Впрочем, легко иронизировать, когда эту корову отняли не у тебя. Да и об исторической справедливости в кабинете, где сидят пятеро пострадавших преклонных лет, а еще пятьдесят ждут своей очереди в коридоре, говорить было бы странно. Тем более, что я тогда была еще старшеклассницей, временно устроенной в соцотдел по блату, так как штатные сотрудники администрации просто не справлялись с наплывом населения.

Однако одно я тогда уяснила совершенно точно: потомки раскулаченных и репрессированных — это не миф и не мизерный процент населения, а вполне себе существенная часть общества; и они всегда помнили о том, что потеряли.

И теперь эта часть общества хочет писать (и читать) книги о своем прошлом. Как к этому относиться? Я любила своих родных и точно помню, что они ну никак не походили на кровожадных и тупых коммуняк из "Зулейхи". Но я также отчетливо помню холодок на школьном уроке, когда я осознала, что треть моих одноклассников находятся по другую сторону истории и любят, помнят и гордятся ничуть ни меньше моего.

Так как относиться к кулацкой правде о советском прошлом? Для себя я все поняла, когда оказалась (спойлер: ненадолго) в обществе тех, кто в 90-х смог восстановить личную справедливость и многократно отыграть назад свое кулацкое добро. Дышать среди тех людей было невыносимо трудно, как Зулейхе жить со своей свекровью и Муртазой. Очень хотелось побыстрее перевернуть страницу.

Субжанры всегда более доходчивы и убедительны. Воровской шансон, пролетарский агитпроп, кулацкий «кулаксон»... Субжанры живут, пока авторы учатся писать медали с обеих сторон, а не только с той, что видели с детства. Субжанры востребованы, пока в них есть потребность. Пока была потребность плакать о царской России, которую они потеряли (не до конца забив шомполами, вздернув на виселицы, замордовав сапогами в зубы), выходили воспоминания белых офицеров. Пока есть потребность вспоминать отобранное сто лет назад зерно и убиваться о мельницах и маслобойках, будут появляться романы навроде "Зулейхи".

Так как к ним относиться? С вниманием. Есть такое выражение в группах поддержки: "мы не вмешиваемся в рассказы других людей, так как сказанное ими является их правдой". Вот такая смена правд в миниатюре: три минуты говорит один, потом другой, потом третий. А под конец каждый уносит с собой то, что захотел и смог услышать.

Для меня очень трудно писать именно рецензию на такие книги. Потому что очень это схоже с оценкой, а как оценивать историю семьи.
Читая такие книги, я понимаю насколько школьный урок истории прошел через меня совершенно плоско на бумаге. Только повзрослев мое внимание цепляется за отдельные статьи-воспоминания, книги о жизни СССР и это открывает для меня новую, настоящую историю. Вспоминаю обрывки семейных историй о бабушке и дедушке, но с новой грани.
В детстве помню историю, что мой дедушка выбрал место для нашего аула, привел туда людей и обосновал село со звонким названием “Пятилетка”. По утрам он ходил по домам и звал на сельхоз работы. Я, как человек, знавший историю по цифрам, датам и коротким описаниям Причина-Повод-Следствие, не вполне понимала, откуда он пришел, зачем ему надо было по домам ходить, кого-то звать, что за сельхоз работы и даже название села для меня было совершенно оторвано от истории. И именно эта книга воссоздала картину жизни в то время, я как будто бы это прочувствовала и история перестает быть плоской. Огромное спасибо автору за такую атмосферную книгу.

Бегу по улице от рынка,
Народу много тут всегда.
Кого я замечаю? Сына.
Мал как далёкая звезда.

Звезда, упавшая под ноги,
На грязный вешний тротуар.
Не так уж виден на дороге,
Но всё же я его узнал.

Небрежно я пронёсся мимо.
Толпа торопится вослед.
Потом назад, обратно. Сына
Живого я не вижу. Нет.