Истории

Более ста лет назад мои предки по материнской линии, разорившиеся купцы, получили по столыпинской аграрной реформе землю в далекой Омской губернии. Из Подмосковья, густо и тесно заселенного, с высокими деревьями и густыми лесами, они ехали в далекую Сибирь, чтобы обосноваться в чистом поле, там, где скоро вырастет деревня Раздольное.
Меньше чем сто лет назад, мои предки по отцовской линии были раскулачены и насильно переселены из Украины в Омскую область, туда, где скоро появится деревня Славгородка.
Одесский район Омской области это бескрайние степи на самой границе с Казахстаном, там не было леса, деревьев, из которых можно было бы срубить дом, не было реки или озера, откуда можно было бы брать питьевую воду. Не было железной дороги, которая бы гарантировала торговлю и стабильную связь с внешним миром. Там была только земля. Палящее солнце летом, трескучие сибирские морозы зимой, сухой пронизывающий западный ветер круглый год и покуда хватает глаз – целина. Добровольно ли, принудительно, те и другие возделывали эту землю, обустраивались, вставали на ноги, жили.
Сегодня нет уже деревни Раздольное. На том месте можно найти только старый тополь, который служит ориентиром моему дедушке. Когда-то рядом с этим тополем стоял его дом. А я помню, когда была совсем маленькой, были еще печные трубы… Сейчас уже нет. Славгородка официально значится в документах «селом», а на деле представляет собой три улочки да десяток-другой домов, которые никак не могут продать. А автобусы ходят туда только четыре раза в неделю. Полупустые. Одесское АТП уже который раз поднимает вопрос о закрытии маршрута. Не окупается…

Это мои корни, моя память, моя история, которую, если говорить откровенно, я знаю не так хорошо, как следовало бы. Я с детства знала, что немцы, живущие в Одесском, Побочино, Белостоке (других деревнях района) появились здесь из-за депортации в годы войны. Что украинцы и белорусы были раскулачены, а русские – кто приехал поднимать целину, а кто появился еще раньше… Когда я училась на историческом факультете, то с особым интересом изучала материалы по раскулачиванию в областной библиотеке. Выписывала в длинные столбики цифры – сколько тысяч семей были направлены в Одесский район, сколько в соседний Полтавский, Щербакульский, в Русскую поляну, Павлоградку, Тавричанку и т.д. Год за годом эти цифры росли, социалистическое соревнование было в самом разгаре, и появлялись новые категории – подкулачные. И я помню, как меня поражали эти цифры, не столько количеством нулей, а тем фактом, что это были тысячи семей. Понимаете, не людей считали, а семьи! И я могла только представить эти караваны изможденных людей, потерявших все, женщин, детей, мужчин, стариков. Единица подсчета по месту прибытия была очень удобна – семья. Мало ли кто не осилит дорогу…

Эта история долгое время была обезличена для меня. Я не знала других обстоятельств, кроме тех, что нашла в библиотеке, а потом в интернете. В семье об этом не говорилось, книг тогда об этом не писалось. А потом в нашей одесской газете «Пламя» стали появляться первые статьи с воспоминаниями депортированных и раскулаченных, о том, как тяжело пришлось первые годы, о том, как кто-то помогал чем мог, а кто-то был недоволен тем, что «понаехали», о том, как поднимали целину, как строили деревни, как были благодарны земле, и называли новую деревню «Благодаровкой», как начинали любить этот суровый край всем сердцем. Милая Одесса, ни воды, ни леса. Эту присказку, известную мне с раннего детства, я слышала так часто… И произносится она одновременно ласково, обреченно и любя. И, кстати, у нас говорят ОдЭсское, ОдЭсса, так, как на Украине. И мне вот уже 32, я отлично знаю, что по всем правилам русского языка нужно говорить ОдЕсское и ОдЕсса, но не могу совершенно! И слух режет, если слышу этот «правильный» вариант. Так и хочется поправить! Иногда поправляю…

Да… Хотела написать обо всем этом только первый абзац рецензии, хотела рассказать, чем именно меня зацепила Гузель Яхина, где. Книга ведь понравилась. Очень. Но вот не получилось коротко. Тема раскулачивания, которая в книге является центральной, оказалась слишком личной, не смотря на мое семейное невежество, не смотря на то, что я знаю только чужие истории. Не смотря на то, что сегодня уже есть сотни статей и десятки книг о раскулачивании, и стоит только захотеть. И есть целые общества, фонды которые занимаются сбором и публикацией сведений, издают книги и снимают фильмы. И это только у нас, в Омской области… Да, все это есть. А я со своим пристрастием к художественной литературе, только так – через роман «Зулейха открывает глаза», вышла на эту тему. Стыдно ли? Конечно. Ведь мы должны знать нашу историю. В конечном счете, это главное, что есть у нас – память.

Читаю я «Зулейху…», читаю – и ловлю себя на мысли, что вспоминаю свою бабушку Зою, маму моего отца. В последний раз я ее видела в 8 лет, если не ошибаюсь. Помню зато, что мне было несколько… тяжеловато с ней.

Это была старенькая женщина, загорелая татарка с убранными под платок поседевшими волосами. Одевалась она по мусульманским обычаям. Она сажала меня к себе на колени и что-то рассказывала, очень хорошее. Любила ли я ее? Наверное, нет. Мы любим тех, кого хорошо знаем, кто заботится о нас постоянно. Бабушку Зою же я видела раз шесть или семь за свою жизнь. В 8 лет я не знала, через что она прошла. Это потом уже мой папа рассказал мне о ней. Вспоминаю его рассказ – неужели это было на самом деле? Как далеко это – и как страшно! Смогла бы я перенести такое?

Она родилась в обеспеченной семье. Глава семейства – резчик по дереву. Домовая резьба – нелегкое искусство. В своем доме – жена и девять детей, все заняты по хозяйству, ребят с раннего детства приучали к работе. Ничего плохого о тех временах бабушка Зоя сказать не могла. Обычная дореволюционная мусульманская семья. Жили дружно, чтили обычаи, молились и работали.

Потом – как в книге Яхиной: пришли «красные», потребовали все сдать. Глава семьи, прослышав, что идут отбирать, ушел куда-то со всем золотом – а возвратился без него. «Закопал» – сказал он. Где закопал, не сказал. Так и унес эту тайну в могилу. Уж не знаю, что между ним и «красными» случилось, но увели они его (позже бабушка узнала, что он в Тайге сгинул, в каком-то поселении). Больше его близкие не видели.

Хозяйство у семьи отобрали. Дом под местную администрацию определили, а семью выселили. Дальше пошли бесконечные скитания по чужим углам. Затем и голод начался. Из девяти детей голод пережили трое – бабушка Зоя и два ее брата. Шесть детей умерло. Никто в родных местах не остался, разъехались.

Бабушка Зоя уехала в Москву, учиться. Была она в 1941 г. совсем молоденькая, в Москве еще не освоилась. Летом ее с другими учащимися отправили в Узбекистан (если ничего не путаю), собирать хлопок. Там, на хлопке, она и узнала о начале войны. Ей предложили в Узбекистане остаться, но она решила ехать в Москву. А как это – ехать в Москву в разгар большой войны?

И чего только не было в пути: ехала на попутках, пешком шла, тифом переболела, отлеживалась в чужом доме. Какой путь – через половину России! В Москве оказалась только в ноябре, а тут уже фашисты к столице подходят, воздушные налеты, ужас сплошной. Войну она пережила в Москве, работала на заводе по пошиву униформы. А два ее брата были на фронте, оба возвратились, один из них был тяжело ранен. Обоих после войны репрессировали.

Вот так вспомню мою бабушку Зою – и история Зулейхи не кажется сказочной! Моя бабушка умудрялась выживать в совершенно невероятных обстоятельствах. Сколько раз могла умереть от голода и болезней – но дожила до 21 века, и была здорова, и детей родила и выкормила. Как она смогла?

А умри она в то время – и меня бы не было. Страшно от этого немного.

Дала почитать эту книгу коллеге на работе. Мне было интересно, что она скажет, ведь её бабушку точно также раскулачили, она сама жила с детства на Ангаре, поэтому события, описываемые в книге, ей должны были быть близки. Сегодня она мне книгу вернула, сказав, что в принципе ей понравилось, прочитала её за два дня (ту же "Зону затопления" Сенчина, тоже близкую ей по сюжету и месту действия, она даже дочитывать не стала). А также отметила несколько преувеличений, допущенных Яхиной для наведения пущего саспенса.

Во-первых, на Ангаре было много посёлков, которые появились там ещё до периода раскулачивания. Поэтому крайне маловероятно, чтобы герои книги никого из людей не видели годами. Скорее всего, там если не пешком, так сплавом можно было до соседней деревни добраться.

Во-вторых, где-то в 1930-м году был выпущен указ, разрешавший детям раскулаченных свободно покидать переселенческие посёлки и учиться в учебных заведениях. Так мать моей коллеги и выехала. Так что сыну Зулейхи вовсе не нужно было совершать побег.

Эту историю мне рассказала подруга. По дороге домой она заехала в "Библио-Глобус.

- Молодой человек, будьте любезны, - обращается подруга к продавцу книг, - мне нужна "Зулейха".

- Зулейха? - продавец слегка замешкался, вспоминая, кто это. - Да, да, конечно, сейчас, подождите, пожалуйста.

Он стремительно скрывается в подсобном помещении. Через пару минут продавец возвращается и не один, а с толстой тёткой лет сорока пяти в длинном синем халате и резиновых перчатках с ведром и шваброй.

- Не поняла, - говорит подруга, - а где "Зулейха"?

- Вот, - продавец указывает на тётку.

Тётка согласно кивает головой.

- Вы, прикалываетесь что ли?! - возмущается подруга. - Мне не эта Зулейха нужна, а Яхиной.

Продавец растерянно смотрит на тётку, тётка - на продавца.

- Ну и чего мы зависли? - нарушает затянувшуюся паузу подруга. - Книга мне нужна, понимаете? "Зулейха открывает глаза". И побыстрее, пожалуйста, я тороплюсь. Яхшы?

Я очень сильно люблю эту книгу. Она вызывает во мне настолько возвышенные чувства, что они не стоят никаких слов. Я слушаю те песни, что сопровождали меня во время её чтения и те самые ощущения заново возникают во мне, клубятся внутри и рвутся наружу.
Господи, как же я хочу прочесть её снова. Я ещё ни разу не перечитывала книг. День, когда я купила "Голос монстра" был самым счастливым в моей жизни (я тогда купила ещё одну мегалюбимую книгу прост :в).
И вот я сижу и глажу её по обложке, бережно переворачиваю страницы, разглядывая мрачные иллюстрации. Как же я её люблю! Это нереальное, просто волшебное ощущение любви к книге, к истории, которая таится в ней.
Но я боюсь. Боюсь, что если возьмусь за неё снова, то увижу всё совершенно иначе. Я боюсь испортить воспоминания, ощущения. Я боюсь, что перестану любить её, потому что на сей раз всё предстанет мне уже в ином свете... Но я так хочу снова насладиться чем-то подобным. Чтобы нестись по страницам, окрилённой историей. И один чёрт только знает стоит ли мне перечитывать эту книгу или всё же оставить всё как есть.
Раньше я по сто раз пересматривала одни и те же фильмы, а сейчас особо этого не понимаю и тем более не особо понимаю перечитывание книг... Ведь как оно может быть: книги, которые ты ненавидел стали любимыми, а те, которые ты любил... Примерно так у меня было с Дракулой. Я его тепреть не могла, а теперь перечитала и отношусь почти с таким же трепетом как к "Голосу монстра". Хорошо это или плохо, я не знаю, но перечитывать Патрика Несса мне страшно... Хотя очень хочется.

В каждой семье, наверное, есть какая-нибудь семейная легенда, либо нераскрытая тайна, окутанная пылью прошлого.
Как я недавно узнала, в моей семья таковая тоже имеется. Есть у меня бабушка, зовут её Светлана, до 10 лет она с родителями, двумя братьями и двумя сестрами жила в маленьком селе Казачинском, под Красноярском, практически на самом берегу Енисея. Родителей её звали Павел и Нина. Семья Нины была зажиточными крестьянами, "кулаками". Отцу семейства Шарипу принадлежало много хозяйства, особенно в почете были Шариповы луга (которые и на данный момент должны существовать, возможно, уже под другим названием). В 1929 году отобрали всё, отправили в ссылку на Урал только Шарипа (почему так сложилось,что только его, уже никто мне не расскажет)И да, это, скорее, предисловие, либо же просто еще одна часть маленькой, но важной истории моих предков.
Когда я дочитывала роман "Зулейха открывает глаза", моё сердце учащенно забилось при фразе: Игнатов открывает сейф, достает из пачки метрик одну - Юзуф Валиев, 1930 года рождения. Бросает в холодную черную дыру печного створа, чиркает спичкой - бумага занимается быстро, маленьким и жарким огоньком. Секунду подумав, бросает туда же и старую папку "Дело".
Пока листы медленно вздымают тлеющие угли и, потрескивая, исчезают в оранжевом пламени, он берет чистый метричный бланк, обмакивает перо в чернила и выводит: Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать: Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец.

В 10 лет маленькая Света переезжает с семьей в Кузбасс, в родной город отца, где все к нему обращаются не Павел, а Гаяз.
Только спустя много лет бабушка узнает, что некогда жил мальчик Хаиров Гаяз, который потом превратился в Кутузова Павла.
К моему большому сожалению, бабушке так и не открыли завесу этой тайны, что же заставило Гаяза поменять полностью свои инициалы. Он имел военное звание, не исключено, что возможно, так было сделать просто необходимо, либо в этом замешено что-то нехорошее, которое ворошить и не стоило бы.А очень хочется..интересно же.

И день, как ночь.
И ночь, как день.
Сменяется людская жизненная карусель.
Проходят месяцы, года, века.
А общество без грусти продолжает убивать себя.
Разложится на мелкие частицы слово «мир»,
Мы с ним простимся и вечером похороним.
В бреду расстанутся любовь и счастье,
Земля теперь коварна и уже не в нашей власти.

Что мы сделали с любовью,
Милый друг?
Истекает тёплой кровью,
Всё вокруг.

Солнце ранено, затихло,
Как зверёк.
Окна стонут ало, хрипло,
Свет, поблёк.

Птицы в воздухе, распяты,
Блеском звёзд.
На постели, дрожь утраты -
Капли роз.

И письмо лежит, и смотрит,
В потолок.
В темноте, твой почерк стонет,
Как цветок.

​Ночь, улица, друзья в аптеке..
Друзья порой светят не меньше, чем блоковский фонарь.
Мистика, право слово, а может и - лево.
Аптекарша и я в аптеке. За моим левым плечом, стоит подруга, словно светлое и стройное крыло, но оно не видно никому: всё как и в жизни.
Почему друзья так крылато участвуют в нашей жизни? Может Гумилёв прав: мир, лишь луч от лика друга, всё иное — тень его.
У меня есть друзья. Это не так уж и необычно, почти нормально даже, в нашем безумном мире.
Другое дело, что  бóльшая часть моих друзей — давно мертвы.
Живых друзей у меня не так уж и много, и порой они меня ревнуют к мёртвым: случается, я ухожу с вечеринки пораньше… к своим мёртвым друзьям.
Друзья знают о моём странном увлечении. В шутку называют меня сумасшедшим, романтиком… точнее: сумасшедшим романтиком.
Я пробовал знакомить моих умерших друзей и живых. Часто, эта затея заканчивалась грустно.
 
Сидим за столом: я, мёртвый друг и живой.
Три стула. Один из которых — гостеприимно пуст.
Правда, до того, как сядет живой друг, пустыми стоят — два стула.
И это слегка озадачивает друга. Живого и мёртвого.
Мёртвого — из-за его стыда своей смерти: его не видят и могут грубо, с непочтением к бессмертию души, словно это бездомное и перепачканное животное, могут сесть на его место. На него.
Если бы я был на месте друга, я бы из вечной робости обнажённого сердца, не выдал бы себя, мёртвого.
На моих коленях сидела бы улыбающаяся женщина, ни о чём не подозревая, но как-то странно порой оглядываясь: тёмный холодок целует сердце…
Мне не идёт смерть, как слишком старомодная или же наоборот, слишком модная, одежда: мне нравится мода столетней давности. Но такой смерти нет.. такого фасона, нет. По крайней мере на меня, потому уже тут, на земле, я живу словно бы чуточку и нежно прикимарив, умерев.
Я был бы вечно краснеющим призраком, робким и вечно влюблённым: мне кажется, призраку влюбиться намного проще, чем человеку: для призрака, милые стихии природы, мгновения, друзья и прекрасные незнакомки и незнакомцы даже, ласково слиты и похожи на облетевшую синеву осеннего сада.
 
Вот сидит на мне женщина.. быть может, лежит даже на мне, а я молчу и не решаюсь сказать, что люблю её (ах, я мог бы совершенно невинно и светло переспать с подругой, а она этого даже и не заметила бы!).
Да и поздно говорить, когда умер.
К тому же, можно до смерти испугать.
В жизни легче: откажет тебе девушка. Больно… осень шумит под ногами, над плечами… стихи пишешь и пускаешь их как в детстве пускал кораблики по весенним ручьям.
А порой и умереть от этого сладко: кораблик впадает в тёмную реку дороги, а душа словно бы входит в вечерний парк поздней осенью, где плачет одинокий фонарь на ветру.
А когда уже мёртв.. и ручку то взять не во что, для стихов, да и для письма, и осень шумит не для тебя — сквозь тебя, тобою, и ты похож на раздетую прохладу синевы в облетевшей листве.
Возле фонаря стоит твой милый друг и о чём-то смотрит (неправильный, небесный наклон строки, над листвой и фонарём — в рай и душу друга) в осеннее небо.
 
Со стороны живого друга, перед двумя стульями — тоже стыд: куда сесть?
Туда, куда смотрю я? А если я не приглашаю сесть, а смотрю на умершего друга?
Одна подруга, не выдержала нашего застольного, замогильно-дружеского молчания вечером, и, посмотрев на чеширские усы на левом запястье, сделала вид, что забыла про какие-то дела и ей нужно бежать.
Секундная стрелка показывала, куда и как именно, выдавая её душу, словно её душа на миг проглянула из запястья: так Золушка не сбегала по ступенькам, как секундная стрелка по лесенке циферблата.
 
Я боюсь усов на женских запястьях. Мне хочется их сбрить. Или.. приложиться к ним губами.
Да, эта странность, с гомосексуальной оскоминкой, во мне есть: желание поцеловать часы на запястье подруг.
Как после парного молока в детстве, на губах — усики женской души, её утраченное, прустово время…
Но ещё больше я боюсь цифр на руках, безумно сменяющихся, как в лагере, делающих за день, полный обход территории, где всё фатально повторяется: работа, семья, дом, вечер, «ледяная рябь» постели и колючая проволока звёзд.
 
Мои мёртвые друзья, на самом деле, живее многих живых: Марина Цветаева, Андрей Платонов..
Иногда мы ссоримся, и из квартиры выхожу уже я, хлопнув дверью.
За пустым столом — 3 одиноких и пустующих стула. Три книги лежат..
Никого нет. Лишь занавеска, спело округлилась от сквознячка и открытого окна и похожа на парус: беременный ангел, бездомный и грустный, идёт по воде, среди ночи и звёзд.
 
Ночь, улица и я в аптеке.
Краснею, как влюблённый призрак или осенний лист, и, робеющим голосом, нарочито и забавно стройным, каким бывает лицо задремавшего человека, который проснулся от голоса друга и, не желая показать, что задремал, придурковато-мило, говорит с какими-то навеки удивлёнными, умилёнными глазами: что? Нет, не спал..(строка незакончена, обрывается, призраком входя в сон разбуженного человека и пропадая там).
Таким вот голосом, сегодня ночью, в аптеке, я спросил у аптекарши… прокладки.
Докончив ещё более стройным, почти вставшим на цыпочки, балетным голосом: на 2 капли.. нет, лучше на 3.
Сказал это таким тоном, словно брал для вечеринки 2 бутылки вина, или даже дорогого шампанского, но, вспомнив о ком-то, взял ещё и третью бутылку: гулять, так гулять!
 
Забавное это чувство, почти мистическое: покупать в аптеке что-то интимное, зная, что берёшь не для себя, а для кого-то, и даже если аптекарша не знает об этом, — и никогда не узнает!, — всё равно от этого, легче на душе.
За плечом, как крыло, чувствуется присутствие милого друга.
Так и в жизни: стоишь перед другом посреди вечера, словно зашёл в аптеку-рай (боже, как небесно она светится в ночи, особенно на рождество!), и хочешь купить что-то жизненно-важное: сердце истекает кровью..
Вот-вот спросишь у друга что-то интимное, но.. стыдно выговорить.
А вдруг рядом с другом ещё — «покупатели»? Перед ними стыдно спрашивать. Я то знаю.
Но если знать, чувствовать.. что за твоими плечами, стройно и светло, стоит — любовь, что это не ты сам просишь для себя, а что-то небесное в тебе, нуждается в той, перед кем ты сейчас стоишь… и что вся лазурь неба и мира — пуста без неё…
Так я шёл ночью мимо аптеки к своей милой подруге, под курткой, возле груди, неся ей прокладки.
О чём я думал? Как в детстве она поранила ногу возле реки о ракушку, и я побежал за подорожником.
Нарвал ей целый букет подорожников…
Её улыбку из цветов, у реки, я не забуду и на небе. А на земле, не забуду то, как она медленно положила тепло своей руки на мою ладонь, на своей ранке.
 
 

Продолжаю находиться под влиянием этой необычной книги. Поневоле приходится признать, что главный герой книги Мавлют лишь на 5-7 лет старше меня. И тем удивительней различия в характерах и ментальности.
Хотя что ж тут удивительного!? Мы просто абсолютно разные. Удивительно, что мне интересна эта жизнь центрального персонажа, в которой нет никакого стремления к развитию, к новому, передовому. Никакого желания овладеть хоть какой-то техникой, освоить что-то новое в развивающемся мире! Мавлют живет лишь своей семьей, всеми силами души он хочет заниматься своим древним и очевидно отмирающим ремеслом: готовить и продавать бузу, плов или йогурт на улицах Стамбула.
Мавлют со своим древним восточным занятием на улицах города напомнил черту моего детства, в котором еще были грузовые повозки (сухо называемые гужевым транспортом).
В маленьком Южно-Уральском городке моего детства на берегу красивой реки Белая эти конные повозки развозили продукты по магазинам. Довольно большие деревянные кузова на «резиновом» ходу своим обликом напоминали знаменитые «полуторки» с тем большим отличием, что передвигались одной лошадиной силой, а управлялись дядьками извозчиками с вожжами. Загадочное «ОРС НГДУ» было написано на деревянных бортах этих повозок (позже я узнал, что этот Великий ОРС был отделом рабочего снабжения нефтегазодобывающего управления).
Эта безвозвратно ушедшая примета времени пока еще остается в виде редких и веселых реставраций:

«Мои странные мысли» - пронзительная книга прежде всего о том, что никогда не отпускает, как бы ни изменилась жизнь человека на всем ее протяжении. Книга о среде, в которой родился и вырос. Черты той среды, звуки, запахи, свет тех дней иногда снятся и возможно вернутся на смертном одре наверно каждому из нас.

Бабушка рассказывала о раскулачивании ее деревни, вплетая еще одну нить повествования в разноцветный клубок историй нашего рода.  Я слушала в пол уха, чмокала и кивала. Маленькой с трудом представляя, что значит остаться в деревне без коров, запасов зерна, и имея на руках 5 голодных ртов. И все это ради великой идеи коллективизации.  Не получая должного эмоционального отклика Ба вздыхала, говорила, что я бестолочь и отпускала во двор играть в бадминтон или давала мороженное в стаканчике. Сейчас я бы слушала ее во все уши, вздыхала там где нужно, и время ушло.
⠀
Когда в 2015 году вышла книга Зулейха открывает глаза, я прошла мимо, решила, что не мое. Ну что я там не знаю, выросла же на деревенских байках. Зачем еще раз повторять. Хотя вокруг звенели колокола хвалебных рецензий.  Встретились мы случайно, от нечего делать. Я прочла первые две страницы, и заболело все внутри, заныло. Я рыдала и от счастья когда герои выживали, и от горя воспоминаний моего рода, в полной мере осознавая, что тогда произошло, временами полыхала злобой и мысленно вопила - За что такое наказание, за труд?
⠀
Вышел сериал, и вдруг он стал осквернять историю нашей страны. Серьезно? Все начало 20 века залито кровью и сложено из разбитых судеб, все уже осквернено.  Такого не было - завопили россияне, посылая проклятия в сторону Чулпан Хаматовой и Яхиной. Не было понятие странное, вот до земли моего мужа, фашисты не дошли, и историю он знает по книге. И он думает все зверства описнанные в ней, слегка преувеличины, или их не было. А Аушвиц каменным напоминанием стоит уже 75 лет.
⠀
И я вдруг поняла, что в нашей истории для некоторых не было черного, были белые труды, с умными мыслями о светлом будущем, счастье пролетариата и зубодробильными речевыми оборотами. Чтобы было непонятно когда наступит это счастье и сколько жизней простых людей за него отдано. Еще были «единороги», догнать и перегнать, и сплошные подвиги, а вот этого всего не было. Так проще кричать, так не больно.

​Я убийца.
Звучит безумно, но я пишу это письмо той, кого убил…
Хочется попросить прощения и заплакать.
Кому отправить это письмо? Кто его прочтёт?
К ангелам такие письма не допускает цензура. Люди сочтут это безумием.
А ты, моё родная, ты где-то между человеком и ангелом…
Что мне делать с этим письмом? В нём.. вся моя жизнь, вся моя любовь… не нужная ни на земле, ни на небесах: на небеса меня просто не пустят.
А такая любовь жжёт как в аду, уже на Земле.
 
Знаешь, я, кажется, знаю, как появился ад на земле.
Ты любишь грозы? Знаю, что любишь.
Далёкие грозы во мгле вечера похожи на райские розы.
В самом слове — грозы, уже есть семена небесных роз.
Так и в моей любви к тебе был уже ад и рай, с самого начала.
Как думаешь, ад похож на планету, сплошь населённую алыми розами, грозами?
Человек просто просыпается среди роз от вспышки грозы, тень которой синей змеей скрылась в цветах.
И всё, никого больше нет. Розы, грозы…
Как в вечной и банальной рифме. И человек лежит под грозовым и цветущим небом, и из груди, запястий, плечей, у него мучительно прорастают розы: его память о той, кому он причинил боль на земле.
 
Когда допишу это безумное письмо, больше похожее на дневник обнажённого сердца, я пойду с ним в наш с тобой парк, когда разразится гроза.
Вырою глубокую яму, как для человека, идеально подходящую для тебя, и похороню в ней письмо, сердце своё.. свою боль.
На похоронах моего письма будут только наши друзья: вечерний дождь, гроза, тревожный шелест листвы и.. ворон.
Интересно, а если кто-то заметит, что я делаю в парке?
Приедет полиция и заставит меня снова копать зарытую яму.
Ворон надо мной будет каркать что-то своё, неверморное, дождь будет идти под медленным наклоном, как в кошмарном, душном сне, от которого нельзя проснуться, хоть и понял, что спишь.
Полицейская машина неподалёку, забьётся в припадке световой эпилепсии, а я буду со слезами на глазах сырую, и тоже как бы заплаканную землю, и в конце-концов все увидят лежащее на глубине тёмной ямы, обнажённое сердце моё — это письмо.
 
Да, я убийца, прости меня, любимая.
Так бывает в жизни: можно стать убийцей, даже не убив человека, а просто… убив отношения, что-то в человеке — убив: надежду.
Мы не можем быть вместе, и это звучит как безумие.
Не менее странно было бы, если бы на улице ко мне подошла странная незнакомка в плаще и тёмной шляпке, и, коснувшись моего плеча, сказала бы: ты умер..
И всё. Я просто иду дальше, живу куда-то, встречаюсь с друзьями, слышу детский смех в парке, пение птиц, листаешь книгу.. но в итоге понимаешь: незнакомка была права: это уже не жизнь, а существование.
Если тебя нет рядом — всё бессмысленно.
 
Я сегодня несколько раз просыпался ночью, от одной мысли: тебя нет в моём сне.
Просыпался, хватался ладонью за белые складки пустоты постели рядом со мной, словно я падал куда-то, и, спасённый мыслью о тебе, удерживался на краю ночи: засыпал с улыбкой, думая о тебе, а потом снова, просыпался в поту и слезах..
А под утро ты мне всё же приснилась.
Сон был странный: тесная комната сна и ссоры.
Сумрачно. Шторы у окна задёрнуты, и как бы вздрагивают от лёгкого сквознячка, но со стороны кажется, что кто-то в тёмном плаще отвернулся к стене и плачет, и плечи его тихо вздрагивают.
Двери в комнате не было. Точнее, она была заколочена досками, похожими на широкие полосы света в парке, отвесно, безвесно падающего сквозь листву.
Ты держала у груди свою чёрную кошку.
Я говорил тебе что-то тёмное, злое.
Причинял тебе боль, но и себе я причинял боль, т.к. слёзы были у меня на глазах.
Но странное дело: я физически видел, как причинял тебе боль.
 
От каждого моего резкого слова, кошка у тебя на груди вырывалась и царапала до крови грудь, плечи и руки, и получалось, что от моих слов у тебя на коже проступали алые раны.
Ты просто стояла возле окна и плакала.
Я чувствовал твою боль, но на моей коже не было порезов, и я хотел порезать себя сам.
Взял со стола нож, но ты тихо вскрикнула, увидя зажатый в моей руке долгий блеск.
Я сделал шаг навстречу тебе, и ты снова вскрикнула и замотала головой: у тебя на шее появилась нежная, как цепочка, алая полоса.
Хотел всего-лишь взять кошку у тебя из рук… хотел, чтобы и у меня были твои раны, но кошка сама выскользнула из твоих рук.
Мы стояли друг напротив друга, просто молчали и плакали, но алые раны таинственным образом продолжали проступать на наших телах: лицах, ладонях, груди и бёдрах..
В какой-то миг, раны на твоей коже стали таять, и как бы проявляться на мне, я весь истекал кровью, и тогда ты бросилась ко мне, желая обнять..
 
Проснулся я с криком в ночи, разбудив тихо плакавшую во сне, жену.
А под утро мне приснился тот самый сон. Один из тех странных снов без начала и конца, на берег которого ты выброшен, словно после кораблекрушения.
Я был на берегу моря и ты лежала на песке, смотря на меня, сквозь меня, в небо.
В твоей груди был нож. Хоть я и не помнил, что вонзил в твою грудь нож, я знал — это я тебя убил.
Но как это часто бывает во сне, нож был не совсем ножом: я не хотел тебя убивать…
Чего хотел? Проникнуть в тебя.. хотел войти в тебя интимнее, нежнее и глубже, чем в сексе: желал коснуться твоего сердца, остановив его, как уставший маятник часов в детстве, когда ещё не зная о Фаусте, в восторге от пения птиц, дождя, и поцелуя девочки в очках, я залез на стул к часам, желая остановить мгновение.. время.
 
Да, я убил тебя во сне, любимая. Но я хотел быть лишь с тобою и только с тобою, чтобы наc не разлучали больше твои друзья, твой парень и.. твоё беспокойное сердце.
Я просто лёг с тобой рядом на пляже и обнял.
Это было наслаждение: сознавать, что на острове нас не найдут и ты от меня никуда не уйдёшь, и я никуда от тебя не денусь..
Я мог теперь долго, сладостно, безумно долго лежать с тобой рядом и обнимать тебя досыта, ласково гладя тебя, тихую, мёртвую, смотрящую в небо.
Во сне я плакал и обнимал тебя, говорил такие нежные слова, которые не осмеливался сказать при жизни.
Затем сон стал зарастать реальностью, словно дикой и высокой травой.
Твоя милая плоть стала пахнуть тлением и смертью.
Меня снова разлучали с тобой, заставляли покинуть тебя.
Я нежно поцеловал тебя в бледные и холодные губы и закрыл глаза, как и полагается при поцелуе: тебе и себе.
А потом я.. как бы закрыл глаза своего обоняния и грустно улыбнулся.
В сумерках осязаний нас ничто больше не разлучало.
Был прибой моря, как бы с неба, было счастье..
Я дышал ртом. Я знал, что запах тления проникает в меня, но в этом почти осеннем и чуточку сладком запахе была и ты, и ты была во мне: было в этом смещении восприятия что-то смутно-гомосексуальное.
Я буквально дышал тобой и ты молчала во мне, как бы плечами запаха встав у моего сердца.
 
В какой-то миг мне стало стыдно, что я избегаю тебя, твоего обнажённого существования: в тлении плоти участвовал ведь каждый атом твоего милого тела; смерть, словно импрессионист, превращала твою плоть в трагичнейший и нежный пуантилизм существования: я дышал, вбирал тебя целиком, понимаешь? 
Я слишком люблю тебя, солнце моё, чтобы брезговать тобой даже в смерти: свет каждого расцветшего атома в тебе, ставшего душой и невесомостью запаха, я вбирал в себя и как бы прижимал тебя изнутри к своей груди.
Сон длился года, века…
Я обнимал уже не твою милую плоть, но твои белые кости: солнце, губы мои и синий прибой, продолжали тебя целовать..
Ты была моя, только моя, и во сне я знал, что нас не сможет никто и ничто разлучить.
 
Невермор, невермор, невермор…
Боже мой! Я только сейчас понял всю трагедию поэмы По — Ворон.
Утрата любимой, её смерть. Одиночество комнаты, распахнутое, как объятие ангела — окно, и влетевшая птица, у которой истомлённый горем человек, вопрошает: встречу ли я когда-нибудь свою любимую, в аду или в раю?
- Nevermore..
А в жизни ещё безумней: никогда, родная, ты слышишь? Никогда я не увижу тебя, совёнок мой нежный!
Мы не будем вместе — никогда!!
Грустно улыбаюсь… Эдгар По первоначально хотел вместо ворона вывести — совёнка.
Что смерть и ад перед этим безумием? Пустяк…
Знать, что ты не умерла, что ты живёшь и улыбаешься с друзьями, целуешь другого… и не быть с тобой, никогда!!
Сердце, вечный ворон, шепчет и сводит в ночи мою душу и сны: никогда!
 
Безумно сознавать, что лучшее, что было в жизни — осталось позади.
Ты бала лучшим, что случилось в моей жизни.
С тобой одной и жизнь то случилась моя, и вот, тебя со мной нет, а значит и жизни — нет.
Любимая, хочешь открою маленькую тайну?
В детстве, пережив как Байрон трагедию любви в 8 лет, я открыл таинственный закон природы, над которым смеялись взрослые, когда я рассказывал его им, как в бреду.
И только сейчас я осознал весь его трагизм: это закон множественности бесконечностей.
Если атомы — бесконечны в безграничной вселенной, то в атоме существуют более мелкие частицы, а в них, другие, ещё более мелкие, мгновенные.
И вот этих частиц, бесконечно больше бесконечных атомов.
Гармоничная лесенка бесконечности..
Я к тому, что вся эта грубая реальность, нас разлучившая, и даже смерть, что разлучит однажды наши тела, для меня — всего лишь робкий блеск в огромном и бесконечном мире — моей любви к тебе: в ней нас не сможет разлучить уже ничто.
 
Во снах и в сердце своём я живу только тобой: у моей любви — мышление дельфина: как дельфин никогда не спит, сначала дремлет одно полушарие его мозга, потом другое, так и я: ты для меня вечная, бессонная реальность.
Днём, я только о тебе и думаю. Засыпаю — и снова вижу тебя и живу тобой, с тобой.
Перерыл много мудрых и скучных книг, в поисках подтверждения моей странной любви к тебе: что-то похожее нашёл у Цветаевой и в одной книге по квантовой физике, которую даже не дочитал: всё это слишком туманно и сложно для меня.
Но была там дивная мысль.. о нас.
В фотонах света есть Пара. Её называют — запутанность. Всё как у нас…
Где бы не была другая пара, даже на расстоянии миллионов световых лет, другой, близкий ей фотон, будет ощущать всё то, что ощущает и другой фотон: эти осязания любви — выше скорости света.
Но если кто-то попытается измерить их единство, зафиксировав, они навсегда потеряют связь друг с другом.
 
Мне кажется.. наша с тобой возможная встреча и нежное безумие дальнейшего брака с тобой, это гибель для нашего безмерного чувства.
У меня к тебе не любовь, а — душа, звёзды, гроза и прибой океана!
Разве можно всё это заключить в комнату, в постель?
Разве можно.. жить с душою, в постели? Она мала для души..
Хорошая моя.. а тебе ведь хочется простого человеческого счастья: ощущать руку любимого в своей руке, прогуливаться с ним по парку, рассказывать ему утром свои сны…
Прости.
Крылья моей любви, в первую же нашу ночь на постели с тобой, проломят стены, перепугав насмерть соседей твоих и их кошку.
 
Где-нибудь в лесу или посреди океана, среди звёзд...ты жить не сможешь со мной.
Родная моя… чтобы мне быть с тобой, мне нужно… любить тебя меньше, по человечески, как любили тебя мужчины до меня и будут любить после, но.. так мало, преступно мало, я не могу тебя любить, это… больше чем убийство.
Мне жизненно важен каждый твой жест, каждая мысль, походка, малейшая складочка твоего тёплого голоса и дыхания: нет на твоём теле частички плоти, которая не была бы свята для меня, которую я не хотел бы поцеловать, к твоему нежному румянцу и смущению ангелов.
Подумать только! Ты вся мне нужна! Как бы ты не пошевелилась, как бы не выглядела с утра, в различные моменты жизни, чтобы не сказала — всё это мне дорого.
Словно в безграничной вселенной есть точка опоры для всего твоего милого существования, от первого воспоминания детства, до снов и твоего лилового ноготка на левом указательном пальце с милым, улыбчивым шрамиком.
Это.. предчувствие бессмертия.
Ни у одного цветка в мире, звезды, стиха, птицы — нет такой всепринимающей их точки осязания: родины сердца.
Если была бы, цветок, стих и звезда вмиг просияли бы чем-то ангелическим.
Ах, я даже и не мечтаю, что моё робкое существование было бы хотя бы на 5% кому-то интересно и важно.
Кому интересно, как я в детстве обнимал со слезами на глазах, дерево, переживая первую неразделённую любовь?
Кому важно… моё левое запястье с синей веточкой венки? Или моё правое ухо с маленькой родинкой на мочке, где могла быть серёжка?
 
Что-то странное стало происходить со мной: я стал жить тобой.. буквально.
Не имея возможности войти в тебя телесно, в сексе, я.. стал входить в тебя духовно.
Стал видеть, чувствовать и слышать то, что и ты, находящаяся от меня на расстоянии тысячи км.
Моя нежная плоть стала доверчивой фотографией нашей невстречи, которая намокает твоими осязаниями: пейзажи твоих осязаний и чувства проступают на ней.
Стоит тебе съесть что-то вкусное: твои любимые креветки, как я, вегетарианец, не только ощущаю во рту их матовою сладость, но у меня проявляется аллергия. И всё же я счастлив.
Если тебе больно… если тебя обидел твой мужчина, я могу беспричинно заплакать среди парка, общаясь с друзьями, и моё запястье покраснеет обжигающей болью, словно его кто-то с силой схватил.
Ощущаю я иногда и то… когда ты занимаешься любовью со своим мужчиной.
Тогда мне хочется сойти с ума…
 
Продолжаю своё странное письмо через неделю.
За это время произошло настоящее чудо.
Жена вернулась домой пораньше и обнаружила меня, на полу, возле постели: я был весь изранен.
Перевязав раны и приведя меня в чувство, жена перепуганным, оступающимся голосом спросила, что со мной случилось.
Что я мог ей ответить? Правду? Она никому не нужна в этом мире.. как и любовь.
Ты была за 1000 км от меня, а я был с тобою.. в тебе.
Ты ехала со своим мужчиной на машине, спорила с ним о чём-то и попала в аварию.
Время остановилось. Сердце твоё не билось: моё сердце билось в твоей милой груди.
Я как бы накрыл тебя собою и увёл в сторону.
Моё робкое существование на миг проступило рядом с тобой и на меня пришлась вся сила удара.
Уже потом, в письме от тебя я узнал, что ты действительно попала в аварию и чудом спаслась.
А ещё ты писала, как на миг, словно в нежном бреду, совсем рядом с твоим лицом, в кошмарно и блёстко накренившемся мире, ты увидела моё лицо, прозрачно и тепло коснувшись его..
Не могу больше писать, прости, моё солнце.
Безумно люблю тебя.
Дождь за окном… начинается гроза.

Я отключила интернет, избавилась от телефона и осталась в полном одиночестве. Ощущения оказались странными и дурацкими - сначала я почувствовала себя плохо, а затем поняла, что вполне могу жить без социума, в полном, обволакивающем молчании.
⠀
Но все равно общение происходило: с писателями, чьи книги меня окружали, и с собой. На последнем пункте я остановлюсь отдельно; за пару дней размышлений я сначала решила стать отшельницей, бросить блог и ютуб канал, а затем одним мощным ударом поняла, кто портит мне настроение (и избавилась от токсичного общения). Когда мозг не получает информации извне, он ищет мысли внутри. Оказалось, что душа моя страдала и мучилась. Весь ушедший год я бежала марафон - старалась все успеть и сделать, и мои действия сопровождались неизменным насилием над собой. А отрезав себя от мира, я заметила, как устала, как не берегла себя и заполняла разум ненужными фактами и бесполезными идеями.
⠀
Эксперимент получился отрезвляющим благодаря возвращению к чтению Салли Руни. «Разговоры с друзьями» - болючий и колкий текст, слишком интимный и важный для меня. Фрэнсис отражает мои внутренние метания и эмоции, а такое попадание, признаюсь, бывает редко.
⠀
В романах Руни на первый план выходит коммуникация. И я вспомнила истину, которую открыла для себя в 20 лет, – человек меняется в зависимости от того, с кем ведёт беседу. Мы разные: для одной подруги я могу быть источником вселенской мудрости, а для другой - маленьким ребёнком, требующим внимания.
⠀
Фрэнсис переживает взросление и «обрастает опытом» (эту фразу я украла из другой рецензии на этот роман, простите). Она общается с родителями, возлюбленным, подругой, знакомыми. Фрэнсис подавляет эмоции, она рациональна и много думает. И в этом отношении героиня - мой потерянный близнец: я тоже наношу себе лёгкие раны на коже рук, когда нервничаю, тоже предпочту не делиться своей болью с друзьями (лучше одна потерплю), тоже внезапно думаю о смерти и своём лице, с которым не расстанусь никогда.
⠀
Когда я закрыла роман, то отправилась смотреть сериал «Нормальные люди». Этим я добила свою хрупкую психику окончательно (как будто мне не хватило майского прочтения книги). Марианна - усложнённая реинкарнация Фрэнсис, но более мрачная, более тихая, более склонная к саморазрушению и уничтожению своего эго.

Салли Руни умудряется поговорить с читателем не только о процессе коммуникации как о главной отличительной особенности молодежи 21 века, а также исследовать проблему мазохизма и телесности. Секс - это особая степень близости, а также (к сожалению) инструмент для контроля и подавления. Герои мало уделяют внимания телу, они часто не берегут себя и друг друга, не уважают личные границы. Марианна допускает насилие в отношении себя, считает это нормальным. Отрезвляет и пугает, не так ли?

«Разговоры» меня взволновали, заставили пристальнее понаблюдать за собой. И я поняла, как много энергии растрачиваю на пустые дела, как унижаю себя, как иногда наступаю себе на горло ради общения с людьми, вызывающих мою симпатию.

Я решила прекратить это безумие: выключила сериал, почистила круг общения и подписок, приняла ванну и встретила новый год. Так что если в вашей жизни есть нечто гадкое и оскорбляющее - избавьтесь и уничтожьте этого монстра.

Таким вышло мое последнее чтение в уходящем году.

Сложные, очень сложные отношения складываются у меня с современной художественной прозой… Но, прочитав эссе Алексея Поляринова “Дэвид Митчелл и проблемы современных романистов”, возникло желание познакомиться с еще одним романом Митчелла “Тысяча осеней Якоба де Зута”. И вот почему:

В 20 веке положительных героев становилось все меньше, а пост-модернисты вообще перестали использовать слово «благородный» без кавычек.
А потом пришел Дэвид Митчелл и написал роман «Тысяча осеней Якоба де Зута». Роман исторический (конец 18 века), место действия: остров Дэдзима, голландская колония в Японии.

Эту книгу можно долго хвалить за атмосферность и точность деталей, но мне хотелось бы заострить внимание на другом — на главном герое, Якобе де Зуте. Митчелл обладает редким талантом: он умеет описывать положительных людей, и делает это так, что наблюдать за ними подчас гораздо интереснее, чем за негодяями из каких-нибудь «Игр престолов» или, я не знаю, сериала «Во все тяжкие».

Якоб де Зут — простой клерк, служащий канцелярии. Он не владеет восточными единоборствами, не играет на скрипке, не ширяется кокаином, не пытается изжить психическую травму детства; по ночам он не варит синий мет в мобильной лаборатории; у него нет латексного костюма супер-героя; за весь роман он не раскрыл ни одного преступления века и не спас от вымирания ни одной панды. У него вообще нет тайной жизни. Его работа — переписывать бумаги и следить за тем, чтобы цифры сходились.
И все же, под пером Митчелла, этот простой, прыщавый, рыжеволосый клерк превращается в настоящего героя — и совершает множество больших и благородных поступков. Без всяких кавычек.

И знаете, это и правда впечатляет — когда в толпе литературных недо-гениев, невротиков, мстителей, мошенников и сверхлюдей ты встречаешь человека, чья единственная супер-способность — не быть мудаком.

P. S. Видимо, что-то с нами не так, если «не быть мудаком» теперь проходит по классу супер-способности.

Алексей Поляринов, “Дэвид Митчелл и проблемы современных романистов“

В итоге, реальность такова – с 8 утра не могу оторваться от этой книги. Благородные планы, как то: сходить в гости к родителям и брату, приготовить фунчезу (крахмальную лапшу), мясо с грибами и зимний салат (кастрюлю, в которой варилась картошка на пару, я уже спалила) беспощадно и бесповоротно откладываются все дальше и дальше. А сама я очень похожа на сорвавшегося в запой алкоголика – в кресле-качалке, обложенная сладостями, кофе и ноутбуком на коленях…

И все же Митчелл молодец – не в пример многим европейцам, ему удается правдоподобно и внутренне верно описывать Японию – самую закрытую и загадочную из стран Востока. Как приятно убедиться, что в каждом правиле есть исключения, и Дэвид Митчелл – одно из них.

Давно поймала себя на мысли, что все чаще определяю с первых страниц, нравится мне книга или нет. Почему так? Может, с опытом я прокачала читательские скилы? И эта книга помогла мне разобраться. Я настолько любитель слушать аудио, что и при чтении голос книги должен звучать в моей голове. Это скорее про гладкость, достоверность, чистоту повествования. Открываю "Симона" Абгарян (о ней расскажу позже, как дочитаю) - и у меня в голове начинает звучать музыка из слов, будто горный поток. Безумно приятно! А в этой книге абсолютно дурацкая переизобретенная форма просто рвет повествование. Я привыкла, что абзац - это пауза, а заглавная буква - начало. А здесь - предложения служат абзацами, а заглавных букв просто нет. И я каждый раз спотыкаюсь на этих ненужных абзацах. Конечно, возможно, что автор - новатор и гений, но я ретроград и признаю это, до всех новшеств мне нужно дойти своим умом, принять их. К таким экспериментам ради экспериментов я не готова.

Май богат на выходные дни: это и 1 мая, и 7 (казахстанский аналог 23 февраля), и 9 мая, которое в этом году выпало на субботу и захватит у трудовых будней понедельник 11. При таком обилии выходных, какой-нибудь один можно с чистой совестью посвятить своим любимым занятиям. Так что представляю хронику одного такого выходного дня:

Дальше...

Мои домочадцы-экстраверты с раннего утра разошлись на различные тренировки/встречи/дела, предоставив соне-интроверту досматривать поздние утренние сны.

Всякий правильный выходной день начинается с завтрака, так выглядит мой идеальный поздний завтрак

Завтракаю не на кухне и не у экрана телевизора и даже не у экрана компьютера, завтракаю я в кресле-качалке в обнимку со своим новым приобретением:

Должна признаться, что редко покупаю настоящие бумажные книги. Новые книги читаю в основном с электронных носителей, видимо, всему виной моя природная корейская практичность. Но эту книгу я не могла не купить, потому что знала, что "Тысячу осеней Якоба де Зута" буду неоднократно перечитывать. Приобретя книгу, слегка удивилась толщине фолианта, так как буквально проглотила книгу за один день.Наверное, я неуравновешенный псих-читатель. Как красиво сказал один из персонажей романа Огава Узаемон:

Я тоже... - Огава накрывает свое сердце ладонью, - ...библиофил. Это правильное слово? Библиофил?

Поэтому бумажный вариант настроилась читать медленно, со вкусом, раздумчиво. Радует качество печати и бумаги, твердый переплет.

Роман написан красивым языком и полон разных аллегорий и подтекста (очень по-японски). Например, весьма поэтичное название первой части романа можно трактовать как минимум в трех вариациях.

У японцев своеобразный взгляд на мир. Они ревностно охраняют то, что находится внутри их душ, но довольно откровенны в отношении всего, что касается физических (физиологических) проявлений человеческой жизни. Дэвид Митчелл, проживший 8 лет в Японии, успешно использует это в своем романе, благо, ему как-то удается не сойти до пошлости, но некоторые описания могут слегка шокировать западный менталитет. А еще мою нервную натуру не может не радовать отсутствие сексуальных сцен в романе, есть только легкие намеки, ну и разговоры (куда ж просоленная морем грубая мужская компания без них).

Мой брат как-то сказал мне, что черкать в книгах и загибать страницы - вандализм, поэтому я делаю пометки при помощи цветных стикеров - очень удобно.

Разными цветами я помечаю цитаты, отражающие характерные особенности интересующих меня персонажей. Читая во второй раз, замечаю, как в библиофилской лихорадке пропустила много интересного. Все-таки любоваться замками Луары лучше не из окна гоночного болида, а гуляя пешком.

Меня очень сильно расстраивает обложка русского варианта "Тысяча осеней Якоба де Зута"... какая-то она, мягко скажем, не от этого романа. Иностранные варианты намного лучше. Эх...

Мне до сих пор трудно сказать, чем же так понравился этот роман Дэвида Митчелла. Это какой-то сложный букет из характеров персонажей романа, слога, самой истории, образов... Похоже, мне только предстоит ответить на этот вопрос.

Ну а как может закончиться хроника выходного дня не просто библиофила, но и графомана-блогера? Конечно же, за написанием очередного поста-эссе.

По-моему, день, определенно, удался. Пойду-ка почитаю еще немного перед сном.

Не могу написать рецензию. Не о чем говорить. Вернее, всё сказано в самой книге. Объяснить - о чем книга я не смогу. Слов не хватает. Если коротко: о нас. О каждом из нас, что мы есть на самом деле. Глазами своими или наших знакомых. Какой "портрет", какую историю знает каждый из нас о себе? А наши знакомые? Что видят они? Совпадает ли это представление? Да и нужно ли это, чтобы совпадало? Наверное, нет. Пока не случится что-то, что забросит нас в прошлое? Пока это прошлое не пытается стать настоящим? Или когда узнаешь, что слово, сказанное тобой когда-то, изменило чью-то жизнь? Зачем мы проводим ревизию своего прошлого? Что пытаемся найти, встречаясь или созваниваясь с прежними друзьями? Пытаемся ли исправить свою историю? Или подкорректировать свой портрет, чтобы не другим его показывать, а самому себе не стыдно было бы на себя смотреть?

... память включает в себя события плюс время. Однако не все так просто. Кто из великих сказал, что память — это то, что мы считали забытым? Пора бы нам усвоить, что время работает не как фиксаж, а скорее как растворитель

Это очень хорошо, что как растворитель. Наверное, по-настоящему ценно только то, что есть сейчас. Только размытые воспоминания - это фон к твоему сегодняшнему портрету.
Но если прошлое влетает в настоящее, значит (это кому-нибудь нужно) не такое уж оно прошлое? Для чего-то, для каких-то уроков и выводов оно было дано?
_______________________________________________________________________
Вот что примерно я прочла. Возможно, книга совсем не про это. Конечно, для меня в книге еще одна мысль имеет значение: каждое наше действие влечет какие-то последствия. Не только для нас, но и для окружающих нас людей. Какое у нас настоящее, какое будущее нас ждет - зависит от нас. От наших поступков и слов. От нашего прошлого.

Я не знаю, кого благодарить за книгу. Зацепили какие-то слова в рецензии. Долго искала по всей ленте рецензий запомнившуюся обложку. Нашла. Ну почему я ее раньше не читала? Как можно было о ней не знать?!
Спасибо LiveLib(у) )
______________________________________________________________________
Ну и, собственно, ИСТОРИЯ. О встрече с прошлым.
Никогда не задавали себе вопрос: почему люди ходят на вечера встреч с одноклассниками?) Наверное, чтобы попробовать вернуться в детство. Побыть в той атмосфере, когда были детьми, оказаться на несколько часов в общей истории. Я была на таких встречах всего дважды. Сразу после школы и совсем недавно.
Первая реакция: как все изменились! "Мамочкиии... Этот солидный дядька - мой сосед по парте?"
Глаза. Они остаются прежними. Теми, детскими, только чуть-чуть старше.
Посидели на официальной части, вспомнили, как деревья были большими, а здание школы - огромным крейсером. Могучим и родным. Казалось, что всё разрушится, а школа останется. И учителя не постареют. Кстати, почти такие же.
Потом - бесконечные распросы: Ты как?
Я очень редко вижу своих одноклассников. Было интересно. Многих не узнавала. Моя подружка подсказывала, кто есть кто. Было неловко сказать, что не узнаЮ.
-Слуушай, Вова совсем седой.
-Есть от чего. Такая судьба...
-А В.П не изменилась. Только меньше ростом стала.
-Это мы выросли)
- А этот?
- О! Это Санта-Барбара. Здесь его жена и подружка.
-Олечка (с мужем)
-Наденька (с фотографиями детей)
-Ты почему не пьешь вино? Болеешь? (А должна?)
- Мы с тобой не виделись (и время, вплоть до минут) - Огоспадиии, этого не хватало!
-Ты совсем не показываешься, не хочешь с нами дружить? - (это уже следующий уровень программы).
Ухожу.

Мы с сестрой проговорили всю ночь. И решили больше ни-за-что! и ни-ког-да! не ходить на эти вечера. Не пытаться оказаться в детстве. Нет его. Прошло. Остались фотографии в старом альбоме. Этого достаточно. Не надо прибавлять к старым фотографиям новые странички истории: у кого сколько детей, какие подружки, кто где работает. Это не моё, меня не касается.
Это в теории. На самом деле... В общем, не всё зависит от нашего решения и от нашей силы воли.
Иногда судьба возьмет, да и посмеется над твоими решениями. Чтоб не думал, что все в твоих руках, наверное.

-

я дочитала эту книгу в метро, на Новослободской, когда ждала Васю. концовка уже несколько страниц казалась мне немного натянутой, но тем не менее - кадр - я дочитываю книгу, закрываю ее, поднимаю глаза на снующих вокруг людей. и меня накрывает ужас. почти как тот ужас, который накрыл меня, когда недавно одна из наших не очень близких, но и не сказать, что далеких знакомых покончила с собой. меня накрыло очень отчетливое понимание трагичности и безвыходности каждой человеческой жизни. это было мощно. за это Барнсу я ставлю высокий балл. хороший автор всегда найдет в какую душевную прореху пробраться. и Барнс - нашел.

Варианты у всех разные. Цитирую мысли одной из героинь книги "Зулейха открывает глаза":

"И вдруг - Иван. Ваня.
Каким шальным ветром занесло этого высокого плечистого, с надменным взглядом и строгой выправкой красавца в ее пыльную, надежно защищенную пишущей машинкой жизнь? Илона схватилась за него – цепко, во всю силу бледных, изможденных в постоянных боях с клавишами пальцев. В синематографе хохотала, высоко закидывая голову; пламенея от стыда, надевала на вечернюю прогулку мамину шифоновую блузку, прозрачную в ярком свете; ночами старалась быть страстной и неутомимой; пришила две пуговицы к его гимнастерке и даже освоила бабушкин рецепт приготовления воскресных оладушков".

Думаю, нормально, что "Нормальные люди" не зацепили.

Ощущения от книги, будто бредешь вечером по улице после насыщенного рабочего дня. В голове белый шум, эмоции ровные, дыхание и пульс стабильные.
Ты ни о чем не думаешь, тебя ничего не волнует, ты просто идешь.
Тебе не плохо, но и не так, чтоб аж очень хорошо.
Ты просто есть.
А потому, когда эта прогулка заканчивается, особого разочарования не испытываешь. Было и было. Завтра будет новый яркий день и другой, яркий, роман.

Оговорю сразу, я люблю Дэвида Митчелла. А кого любишь, тому многое прощаешь. Оно и правильно. Зачем напирать на собственную дурную принципиальность, ставя каждое лыко в строку тому, кто тебе дорог? Когда никто другой не может дать столько радости отменного качества, сколько умеет он. Рассказывает тебе человек потрясающе интересную историю, где есть место любви и ненависти, благородству и подлости, высокому самоотречению и неприкрытому цинизму. Делает это так, что чужой для тебя английский с каждой новой главой становится чуть прозрачнее - радуйся, глупая!

Я и радуюсь. Только. Только все равно не могу не замечать, когда в милой сердцу истории появляются вопиющие ляпы. Внося в изящный, стройный, безупречно логически выверенный сюжет элементы фарса и балагана. Пару месяцев назад довелось в разговоре о Митчелле услышать, что недостаточно компетентен в описаниях Японии. Тогда, зная о жизни и работе писателя в Стране Восходящего Солнца и отмучив его "Сон №9", такой японский-японский, что зубы ломит, бросилась на защиту: что бы вы понимали, профессионализм Митчелла в японских вопросах столь же несомненен, как акунинский. А не знаете - не говорите.

Жаль, не могу повторить в отношении того, что автор пишет о России. Объясню, The Bone Clocks митчеллов несется к финалу и ничуть не портит его переход с человеческих отношений на метагалактический уровень: хотите просветить меня относительно своей космологии - я не против (о чем-то подобном догадывалась в процессе). Заполняешь пустоты в мозаичной картине, любуешься результатом и внезапно попадаешь в Россию начала XIX в.

"Но потом прибыл поручик Ржевский и вот тут начался бардак, господа!" Зачем, ну зачем, обращаясь к российским реалиям, выбирать для простой крестьянской девочки имя Клара, а для ее матери Гота? Вы встречали когда-нибудь среди родных берез Готу Ивановну? Я нет. А удостаивать героиню и ее приемных родителей августейшей аудиенции в императорском дворце году этак в 1818 у... царицы Елизаветы (Петровны?), это после наполеоновских войн, на минутку, там уже Екатерина II и Павел I успели смениться на царстве.

Радует петербуржская топография: проспект Мусоргского и, та-дамм! улица Дзержинского. Ну зачем, ну отчего, дорогой господин Митчелл, не обратились вы хотя бы к гуглу? Он бы подсказал, что оба персонажа уже после диалектического материализма зародились. А фамилии родственников и знакомых кролика. О, это просто праздник, именины сердца. Черненко, Андропов, отчего Горбачову с Брежневым не нашлось места? Что, кроме списка руководителей Империи Зла других источников информации не сыскалось? Почему никто не подсказал ему, что фамилии, оканчивающиеся на "-ко" - не самые характерные среди русских, а слово "царица" звучит именно так, не как "царина"?

Мы здесь, в обледенелой большую часть года, а остальное время барахтающейся в грязи земле, сажая брюкву в мерзлую почву (вы правда уверены, что именно так ее сажают?) любим вас и с большим уважением относимся к истории вашей родной Англии. По крайней мере, поместить Кромвеля в один временной промежуток с лордом Нельсоном, не придет в голову вашим русским читателям. Вы уж поаккуратнее как-то. А то у нас, у русских есть поговорка о ложке дегтя, которая бочку меда портит.

Из интервью с переводчицей Ферранте Ольгой Ткаченко:

"...Все время, что я читала ее, меня не отпускало ощущение, что это про мое детство непростых и почти по-сицилийски мафиозных 90-х, что это не какой-то там неаполитанский квартал, а моя родная подмосковная Дзержинка… Это, пожалуй, во-первых.

Во-вторых, на мой взгляд, ценна она своим реализмом до зубного скрипа, в рамках которого умудряется не только идти и смотреть по сторонам, но и, так сказать, пританцовывать на ходу. Ценна внутренним чувством свободы, кое-где доведенным до наглости: ничего не боится, тем и прекрасна. Ну и чисто стилистически этот рассказ – местами полушедевральный, местами “лавочного” типа: как бабушки у подъезда – мне нравится. Я люблю такие вещи, обнаженно-честные, прямые, живые. Если все это как-то резюмировать, это очень простая и очень родная история, по-русски родная, как ни странно. Я всегда за эту русскую созвучность итальянцев любила, а тут такой шанс ее прочувствовать!"

"Жизнь так печальна, но все мы ее живем"
"Маленькая жизнь" Янагихара

Правильнее было бы "Призыв монстра", не знаю, отчего российский прокат остановился на нейтральном "голос". Для детской аудитории, к которой адресует выбор главного героя и фэнтезийная тематика - слишком горькое и больное кино. Вдумчивый взрослый зритель вряд ли заинтересуется по тем же причинам: герой и тема. Неформатом называют творчество, которое предположительно не найдет массовой аудитории. Фильм абсолютно неформатен и потрясающе, феерически, невообразимо хорош.

Я ничего не знала о нем, когда шла в кино. Ни о звездном актерском составе: Лиам Нисон, Сигурни Уивер и Фелисити Джонс; ни о книге Патрика Несса, по которой снят. И даже не предполагала, о чем это будет. Проблемы взросления наверно, нет? Стандартное для мистического фэнтези начало: мальчик просыпается от кошмара, где не может удержать руку женщины и она срывается в разверстую пропасть могилы. "Вряд ли подружка, скорее мама, - подключается дрессированный ассоциативным методом дедушки Фрейда, логический аппарат, - Значит кино будет про мальчика, у которого умерла мама и он винит себя, что не сумел удержать ее в мире живых".

Зрительской пресыщенной самоуверенности хватает на пару минут, потом герой собирается в школу, по пути заглянув в комнату, где спит коротко стриженная девушка-девочка. Секундный кадр, но снобизм колеблется маревом, истаивает и мгновенно настает магия кино. Он просто идет в школу, а на меня обрушивается ощущение невыносимой концентрированной правды происходящего. Мгновенное "здесь и сейчас" - все по-настоящему, а я чудом могу видеть, находясь за тридевять земель.

Этого ощущения после не поколеблет ни явление древочеловека, ни нарочитая условность воплощения рассказываемых им историй. Я еще могу абстрагироваться в сценах с бабушкой, воспринимая их именно, как сцены (при всей любви к Сигурни Уивер). И это несложно с отцом (хотя Тоби Кеббелл тут много лучше, чем в идиотическом "Бен Гуре"). Но когда в кадре мальчик и мать, голос здравого смысла умолкает. Не умеешь связать, бодро скакавшую по экрану месяц назад в "Изгое-один" Фелисити Джонс с молодой женщиной, угасающей на глазах.

Она живет свою маленькую жизнь и мальчик Конор живет, а уровень зрительской вовлеченности в происходящее превышает возможные пределы. Ты перестаешь быть тем, кто смотрит, становясь ими. Нет, не самый желанный аттракцион неслыханной сопричастности, чувствовать себя Принцессой Галактики или Миллиардером Гением Плейбоем куда приятнее.

С той разницей, что последняя пара персонажей никогда и ни при каких условиях не материализуется в твоей жизни, а боли каждому из нас довольно. И неважно, что у всякого своя, есть некий универсальный алгоритм, позволяющий утешить и утишить. Провести сквозь себя, не став ее пожизненным вместилищем. Бодрость речевки: "Что не убивает нас, то делает сильнее" в реальности чаще воплощается в: "Что не убивает, то калечит". Этот фильм из числа артефактов, трансформирующих то, что может искалечить в дающее силу.

Представим или все-таки..?

Лет до 20 с небольшим я читала только классику. Мне казалось, что только это настоящее искусство, а остальное - современное -так, марание бумаги. У родителей была огромная библиотека. Знаете, такая, что состоит из многотомников советских издательств, их ещё по почте заказывали. Вот что в домашней библиотеке - вот это да, вот это я понимаю: Достоевский, Стейнбек, Драйзер, Куприн. А «современное» где? В газетном киоске уценённая Донцова? Или в книжном, где за огромных шрифтом на обложке «бестселлер», «лидер продаж в Америке», «читает весь мир: продано дофигаллион экземпляров» не видно порой ни автора, ни названия… Да и как звучит-то, а? «Чем увлекаешься?» - «Ну я вот читать люблю…» - «А что читаешь?» - «Ну не абы что [на этом месте какой-нибудь театральный жест рукой нужен], что б ты ни думал, а классику только признаю». Понты? Ещё какие!:) Но я ею искренне наслаждалась.

И все же, чтение классической литературы - это труд. Скрупулёзный интеллектуальный труд. А в один жизненный период у меня не было сил на этот труд, но чтение- как способ отвлечься от реальности и на часок «перезагрузиться» - нужно было более чем. Так я начала знакомство с современной новой литературой. 

И этот момент стал для меня как читателя - открытием! Это тоже литература! Это тоже может быть красиво, вкусно! Вот это поворот…

Сегодня книжный рынок  нацелен больше на количество, чем на качество, и отыскать в нем что-то особенное - работа кропотливая. Ищите - и найдёте! Я своих нашла: Бойн, Ирвинг, Пиколт, Тартт и др. Вот для меня те, без имени кого я не представлю современную литературу. А вот чем заслужила С.Руни громогласное заявление  с обложки… Право не знаю. [для тех, кто слушал аудиоверсию: на обложке написано было что-то наподобие «без С.Руни невозможно представить современную литературу и ее книги станут классикой», дословно не помню, но смысл ясен].

Встречались книги и похуже- бесспорно. Книга ужасная? Да нет, если по правде, сойдёт почитать. Но заявка на шедевр проходит мимо.

P.S. Желаю тебе, читатель, найти «своих» авторов.