«Франкенштейн» и наука о смене пола

Автор: Джереми Коланджело

Виктор Франкенштейн прислушивается к своему творению: созданию, которое он сшил из останков мертвецов; созданию, в которое он вдохнул жизнь; созданию, которое он бросил на вершине своего успеха; созданию, которое теперь просит своего отца избавить его от одиночества, сотворив спутника ему подстать. Вот что оно говорит:

Я требую, чтобы ты создал существо другого пола, но такое же отвратительное, как и я, – это небольшое вознаграждение, но это все, на что я могу надеяться, и этого мне будет достаточно. Да, мы будем монстрами, отрезанными от мира, но благодаря этому мы станем только ближе друг к другу. Наши жизни не будут счастливыми, но они будут безобидными и свободными от тех страданий, которые испытываю я сейчас.

Помимо прочего, Франкенштейн Мэри Шелли – это исследование на тему того, как создается монстр. По ходу развития романа становится ясно, что он монстр не потому, что был сшит из высохших лоскутов мертвого тела, а потому, что все, кто ему встречался, считали его таковым. Уродливость высечена в его сознании отверженностью, она навязана ему как единственное убежище для того, кто живет в изгнании.

Вероятно, именно поэтому на протяжении многих лет представители и защитники транс-сообщества – некоторым из которых и самим пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от клейма монстра, – воспринимают роман Мэри Шелли и ее исследование вопросов создания монстров как мощный символ. Наиболее значительной работой на эту тему стало эссе теоретика гендерной проблематики и профессора Университета Аризоны, Сьюзан Страйкер, опубликованное в 1994 году под названием «Мое послание Виктору Франкенштейну в горах деревни Шамони». Слова Сьюзан – это явный вызов обществу: «Я скажу это так прямо, как только могу: я транссексуал, а значит, я монстр».

Но есть в работе Страйкер и более важное наблюдение, которое оценят читатели «Франкенштейна». По ее словам, «транссексуальное тело – это неестественное тело. Это результат медицинских разработок. Это технологическая конструкция».

И что это за технологии! Спустя без малого 15 лет после публикации эссе Страйкер медицина готова предложить представителям транс-сообщества операции по смене пола с такими возможностями, о которых раньше даже мечтать не приходилось. Всего несколько месяцев назад первая обладательница маточного трансплантата в США родила ребенка, а ученые тем временем успешно выращивают пенисы в лабораториях.

Эти разработки приносят очевидную пользу транс-сообществу. Несмотря на то, что не все транссексуалы готовы пройти через хирургическое вмешательство, те, кто все же стремится к этому, смогут насладиться всеми преимуществами современной медицины. Кроме того, подобные операции – это настоящие чудеса науки. Например, создание искусственного пениса – это трудоемкий процесс, в ходе которого происходит соединение множества типов тканей с целью сформировать сложный орган. Используя коллагеновый каркас, взятый у донора, доктора выращивают новую ткань из образцов пациента и получают в итоге функционирующий пенис, который не будет отторгаться иммунной системой реципиента.

Однако складывается впечатление, что подобные улучшения внедряются не с целью упростить жизнь транс-представителей. На самом деле, в статьях, на которые мы ссылались выше, о них нет ни слова. Если транссексуалам удается извлечь из этого какую-то пользу, то обычно в качестве запоздалого дополнения. Кажется, что нарратив научного триумфа обходит их стороной.

Обходит он стороной и Виктора Франкенштейна с его монстром. Иногда бывает непросто вспомнить, что, по его собственным стандартам, эксперименты Франкенштейна увенчались потрясающим успехом. Он также говорит о своем стремлении раскрыть секрет происхождения жизни: «новые виды боготворили бы меня как своего создателя и прародителя… Ни один отец не может рассчитывать на благодарность своего ребенка в той же мере, в какой я получу ее от своих детищ».

Не одно создание, а целая династия, происходящая от одного Франкенштейна.

Тем не менее, когда монстр наносит визит своему отцу, взывая к нему с мольбой о помощи, Франкенштейн лишь высмеивает его. И когда монстр просит создать для него спутницу женского пола, Франкенштейн, напуганный тем, что «дьявольская раса распространится по всей планете», уничтожает свое новое творение. После великого триумфа доктора в начале романа, его история постепенно превращается в искусное изготовление провала на основе успеха. Его ненависть к сыну так велика, что он не замечает собственных достижений.

В таком случае возникает вопрос: «Кого можно назвать монстром?» И как уродство связано с частичным исключением транссексуалов из науки: почему научное «литье» их тел сопровождается умолчанием их историй?

Этимология – это не истина в последней инстанции, но иногда к ней бывает полезно прислушаться, и, по определению Оксфордского словаря, слово «монстр» (monster) происходит от латинского monēre, что означает «предупреждать». Как пишет классицист Грегори А. Стейли, римская религия считала «уродливым» все, что было «неестественным и отклоняющимся от нормы», а также то, что «одновременно шокирует и требует объяснения».

«Неестественный» – это очень скользкий термин, часто используемый скорее из-за отвращения и растерянности, чем на рациональной основе. По мнению многих читателей, монстр Франкенштейна неестественен, однако он проявляет больше сострадания и доброты, чем его создатель. Так продолжается до тех пор, пока реакция окружающих его людей не вынуждает его обратиться к насилию. И пока трансгендеры описывают свое стремление к смене пола как нечто само собой разумеющееся, консерваторы зачастую апеллируют к их мнимой уродливости, чтобы и дальше маргинализировать их.

Когда цисгендерной женщине (цисгендер – человек, чья гендерная идентичность и гендерное самовыражение совпадают с его биологическим полом – прим. пер.) проводят трансплантацию матки, чтобы избавить ее от бесплодия, это воспринимается как нечто «естественное», но когда транс-женщина просит о том же, в прессе игнорируют это событие. Различие в данном случае было создано не в лаборатории, а в мыслях и поступках людей. Это уже само по себе неестественно.

Транс-уродство, хоть сами представители транс-сообщества не используют этот термин по отношению к себе, выступает в качестве предупреждения: да не усомнится никто в своей гендерной роли. Как показали недавние исследования, непринятие прав транс-сообщества тесно связано с привязанностью к строгой бинарной системе гендеров. Любые гендерные примеси, сшивание воедино частей, которые на первый взгляд кажутся несовместимыми, представляет серьезную угрозу для этой структуры. И ради защиты бинарности представителей транс-сообщества – когда их откровенно не высмеивают – отправляют на обочину истории.

Как пишет в своем знаменитом «Пост-транссексуальном манифесте» филолог и художник Сэнди Стоун, «проходить», т.е. выглядеть цисгендером (в англ. одно из значений «to pass» – выглядеть гетеросексуальным, будучи гомосексуальным – прим. пер.), означает «отрицать смешение. Это то же самое, что стирать свою предыдущую гендерной роли».

Как говорит Страйкер, «неестественность» транс-тела кроется в технической, франкенштейновской конструкции: это не только медицинские препараты и хирургическое вмешательство, но и одежда, манеры, голос и тысячи других способов быть собой. Транс-личность может погибнуть от своего искреннего желания или от страха, к тому же нарушение спокойствия сторонних наблюдателей, придерживающихся бинарных взглядов, порой приводит к смертному приговору. Ну или, если мыслить не так мрачно, к потере работы, унижениям в общественных туалетах, издевательствам и угрозам на улице – другими словами, публичным изгнанием тысячами ранящих действий.

Представители транс-сообщества далеки от того, чтобы присоединиться к триумфальному движению науки, – вместо этого они становятся частью нарратива в качестве проблем, требующих решения. Постоянное осуждение, страх и то, как даже самые базовые их потребности становятся объектом публичных дискуссий, заставляет их снова начать скрывать свою небинарность, притворяться цисгендерами и скрывать свое прошлое.

Квир-теоретики (квир – аналитический термин, который используется для описания людей и групп, которые сознательно отказываются от идентификации себя в рамках системы феминность/маскулинность, женщина/мужчина, гомо/гетеро – прим. пер.) часто говорят – особенно этим известен Ли Эдельман, – что у представителей ЛГБТ-сообщества нет будущего, поскольку их отрицание гетеронормативности вычеркивает их из стандартного репродуктивного нарратива. Привычная история взросления, вступления в брак и появления детей становится гораздо сложнее, когда речь идет о мужчинах и женщинах нетрадиционной сексуальной ориентации. У членов «небинарной» культуры все это может быть, но широкие слои общественности не ожидают этого от них. Полемика о «репродуктивном будущем» распадается на глазах.

У транссексуалов, с другой стороны, уже давно собственный нарратив будущего: после того, как они совершают каминг-аут, окружающие ожидают, что они сменят имя, одежду, личные местоимения, может, начнут принимать гормоны или лягут под нож хирурга. В конце пути все они проходят как цисгендеры, а их прошлое перестает существовать. Сам факт того, что человек прошел через смену пола, становится табуированным. У них нет не будущего – у них нет прошлого.

Бесспорно, для многих транссексуалов отказ от прошлого – это искреннее желание, но далеко не все готовы свободно принять это. Настоящие проблемы появляются, когда отсутствие прошлого становится всеобщим ожиданием, когда мир в большинстве своем решает, что смена пола должна выглядеть именно так. Это рецепт притеснения и угнетения тех, кого считают монстрами. Отсутствие прошлого сохраняет привилегированное положение гендерной бинарности за счет тех, кого это больше всего ранит, и ослабляет связь транссексуалов с наукой, которая так для них важна.

«Как транссексуал, я заявляю о человечности в своей уродливости, – пишет гендерный теоретик и социолог Сонни Нордмаркен. – Я делаю свою уродливость человечной». Именно эта мысль – человечность в теле монстра – является, в своей самой неприятной и пагубной форме, ключевой темой «Франкенштейна».
Загнав Франкенштейна на чердак и обнаружив там труп создателя, монстр заявляет, что теперь настало ему время убить себя – для этого он построит огромный погребальный костер и будет «ликовать в агонии истязающего пламени». Тем не менее, мы не видим его агонии. Вместо этого он просто выпрыгивает из окна и исчезает в ледяном холоде неизвестности. Мы не знаем, что происходит с ним дальше. Это отсутствие будущего, эллипсис зияющей бездны, преследующий описание прошлого, не дает шанса разгадать его судьбу. Он одновременно жив и мертв, одновременно монстр и человек. Он смертельно неполноценен.

После всего, что мы прочитали, он ставит под сомнение наш анализ и отказывает нам в простоте решения. Терзая нашу индивидуальность, он заставляет нас смириться со своей странностью как с еще одним аспектом мира, в котором мы живем, – таким же естественным, как дрейфующий по воде лед. Он точно так же принадлежит обществу, как и книга, написанная о нем.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ