Глупых людей мало. Мне не попадались. |
|
|
А вот соседям по клетке объяснять не понадобилось. Двое из следственного комитета, один из прокуратуры. Здороваемся в лифте. Все мы прекрасно знаем, откуда берутся деньги. Разница в одном: моя копилка смертных грехов потяжелее. |
|
|
В бывшем зале стояли койки, и многие были заняты людьми. Рабочие спали глубоко. Сон голодного особенно глубок. |
|
|
Вот теперь ты только мой, та улица, на которую ты так надеялся, теперь далека, как действительность от начальства. Мы же сами придумали двери, чтобы спастись от улицы. Парадоксальное изобретение – дверь. |
|
|
Любопытно наблюдать за человеком, стоящим у края. Он говорит последние слова. Курит последнюю сигарету. Если Бог есть, Он так же любуется последними минутами своего создания, упиваясь своим знанием и всесилием? |
|
|
Я не боюсь летать. Я просто не понимаю, как это происходит. А того, что мы не понимаем, мы как бы сторонимся, нет? Никогда не пойму, как эти тонны железа пробираются через облака. Мне кажется, что мы взлетаем с Божьей милостью и садимся на авось. Не понимаю, как не понимаю блютус. |
|
|
С черной тяжелой цепи, которая провисает между оградительными столбами, спрыгнула чайка. Она вывернула шею, чтобы посмотреть мне прямо в глаза: «Хер тебе, а не мировое господство». Тварь говорила голосом Генриха. Отвратительные создания – птицы. Мерзкие на ощупь. Хотя совы нормальные. |
|
|
Странные деньки и ночки. Хорошо мне сделали или совсем плохо? Вода ответов не даст. Морозная ночь не даст справок. |
|
|
С какой же радостью этот комсомолец надел бы на меня противогаз и задыхающемуся вставил бы кипятильник в задний проход. Недаром эти правильные, семейные, волевые отцы, точно знающие, что хорошее – белого цвета, а плохое – черного, латентные педерасты. |
|
|
Радзивилл отходил от затяжного сна, от душевного паралича, упиваясь ненавистью, как больной водою. |
|
|
Знакомый скрип калитки подтвердил адрес. Все остальное оставалось неузнаваемым в ночи. Радзивилл петлял в саду по памяти, иногда все же сходя с тропинки и наступая в мягкий беззвучный снег. |
|
|
Провинциальные города похожи, как дети одной семьи. Ночью же они становятся одинаковыми, как близнецы, и только близкие находят разницу в мелочах: шрамах, морщинках, родинках. |
|
|
Он уяснил главное правило нового времени: пребывать праздным нельзя. Нельзя передвигаться без цели. Любой путь должен быть заданным или предписанным, а любое передвижение следовало заверить документом с печатью. |
|
|
Не говорил никто. Бесстрашие, как оказалось, водится только в романах и рассказах. «Победит уверенный», – Боря осмотрел товарищей и примирился с тем, что многих рассвет не застанет. |
|
|
Лицо все еще сходило за молодое. Но последний год отразился в нем бедами, которых должно было хватить на жизнь. И не землистая кожа, не глубокая надбровная морщина, не сдержанная улыбка, укрывающая потемневшие зубы, а выражение глаз выдавало его преждевременную старость. Они не смеялись, когда… Развернуть |
|
|
А вообще, Сережка, любовь как листок, только по весне раскрывается. Сидел же зимой, строгал да пилил, и ничего, не страдал так. Не горел. Может, оно и к лучшему, что тебе уж никогда не узнать, какое оно, лето. Все поспокойней поживешь. |
|
|
... в светлых, обнадеженных лицах, которым суждено погаснуть от разочарования, так как нет и не было такой прекрасной идеи, которую бы не изуродовал человек корыстью. |
|
|
Когда прапорщик объявил, что беда постигла всю родину, Боря не был впечатлен. Что это – «вся родина»? Это слова, способные отозваться в умах простых и добрых. Для бывшего гимназиста такие обращения – обыкновенный инструмент полководца. Образованный человек искушен знанием истории. Подобное мелят… Развернуть |
|
|
«До страшного суда еще далече. А без буйства человек ни жив, ни мертв. Так, сорная трава. Не полютуешь – не вспомнят». |
|
|
«Мы вернулись в себя», – понимал он и был готов смеяться и плакать от счастья, сошедшего на него. |
|
|
Забросали. Заровняли. Поклонились в пояс. Тут даже Заборов не ерничал, похороны дело такое, все ж не поход в баню. |
|
|
Это ведь тосковать можно вечно, а радоваться нет. У счастья всегда есть и начало, и конец. |
|
|
– Ты, Ваня, мужик бедовый, – продолжил Заборов, вдоволь проржавшись, – я таких перевидал. В пьянстве буен, в похмелии грозен. |
|
|
... но пьяный человек глух и нем ко всему, кроме обманчивого зова собственного сердца. |
|
|
В голове у Роуз странствовали беспорядочные мысли – об одиночестве, смерти и смерти в одиночестве, но они стихали, успокаивались под пледом. |
|
|