Зачем мы пишем

ПИСЬМО

I

Зачем мы пишем? Учитывая, что слова и действительность, как вы когда-то выразились, зачастую «похожи друг на друга не более, чем шахматные фигуры на живых существ».

Ведь я пишу вам сейчас из будущего, которого вообразить не мог никто, кроме, разве что, вас, Герберта Уэллса, Дж. Г. Балларда и наиболее прозорливых писателей многих веков от Софокла до Маргарет Этвуд.

Ведь все, вами написанное, дарует нам знание о том, что слова — лишь шахматные фигуры, с помощью которых сильные мира сего играют в свои игры нашими жизнями. Знаете, как выразился нынешний премьер-министр Великобритании, «люди — существа воображения», «люди живут рассказами».

Я прочла ваше эссе 1946 года «Зачем я пишу» где вы изображаете себя ребенком, уже уяснившим нашу естественную тягу к повествованию, нашу потребность в нем для того, чтобы составить представление о себе самих и тут же подвергнуть сомнению эти выводы. И, прежде всего, чтобы позволить себе отдавать отчет в своих действиях не только в реальности, но и в фантазиях о себе и мире:

Еще ребенком я воображал себя, скажем, Робин Гудом, был героем захватывающих приключений. Но очень скоро моя «повесть» утратила черты грубого самолюбования и все больше и больше становилась описанием того, что я делал и видел. Я мог тогда подолгу раскручивать в мозгу такой пассаж: «Он широко распахнул дверь и вошел в комнату. Желтый луч солнечного света, пробиваясь сквозь муслиновые занавески, скользил по столу, где рядом с чернильницей лежала полуоткрытая коробка спичек. Засунув правую руку в карман, он пересек комнату и подошел к окну»

До чего же острое в столь ранние годы понимание того, что наши версии реальности включают не только форму повествования, но и в некотором роде решающее осознание этого повествования как конструкта. Смотрите, создание версии реальности включает и переход к прошедшему времени. Почему же? Прошедшее время более чинно? Более управляемо?

«Тот, кто управляет прошлым, управляет будущим. Тот, кто управляет настоящим, управляет прошлым». Это один из самых известных лозунгов тоталитарного государства Океании из вашего великолепного романа «1984». Я запоздала с чтением  1984 , а услышав, что первыми вариантами его названия были «Последний человек в Европе» и «Последний европеец», удивилась совпадению. Я ведь прочла его только в 2016году, еще не оправившись от шока из-за референдума о ЕС, который, предложив что-то похожее на будущее, отбросил эту страну назад в прошлое.

«Скотный двор» я прочла гораздо раньше, 40 лет назад он был в программе мой средней школы Инвернесса в горах Шотландии. Вижу теперь, как еще в 14 он показал мне, что собой представляет власть и как она развращает. А еще он дал мне четкое понимание силы слов.

«Две ноги – плохо

Четыре ноги – хорошо».

Такие короткие простые слова. Но до чего же они сильны вместе!

И хотя некоторые лозунги сильнее остальных, все лозунги сильны. Слово «slogan » (лозунг) происходит из шотландского гэльского языка от слов sluagh и ghairm, означающих войну и крик. По сути, лозунг — это боевой клич, вроде  «вернем контроль!», «сделаем Америку снова великой!», «не покупай у еврея!», «это действительно вещь!», «мне это нравится!», «просто сделайте это!».

Благодаря вам мы все умеем читать между строк. Взять хотя бы современные выражения «воук» (усиленное внимание к вопросам, касающимся социальной, расовой и половой справедливости – прим. пер.) или «демонстрация добродетели». Их краткость, непреложность и проверка нравственной состоятельности людей выдают один из старейших приемов в книге - явную попытку перевести в спящий режим не только активизм, но и любое выражение нравственного чувства вообще. Или вот «антифа» - укороченная версия слова «антифашист», придуманная специально для того, чтобы замаскировать, а затем удалить вербальное присутствие, угрозу и реальную историю слова «фашист», заменив его новым, превращающим противодействие фашизму во что-то иное, звучащее чужеземно, не по-нашему.

«Лунатики... слово, которое Гитлер нашел для немцев», — написали вы. Двоемыслие — слово, которое вы сами придумали в «1984». По сути, как вы сказали в романе, двоемыслие представляет собой «предельную тонкость: сознательно вызывать бессознательное».

Любой нарратив усыпляет бдительность. Но некоторые нарративы усыпляют ее лучше, чем другие. Благодаря вам мы можем осознать виды и действие нарративов, призванных заглушить нас, принизить нас, заставить нас лгать, сделать нас частью лжи.

II

И вот мы здесь во всем сознательном, подсознательном и бессознательном 2020-х. В тот самый момент, когда весь мир должен в едином порыве задуматься о том, что значит иметь возможность дышать свободно, я впервые прочла ваш роман 1939 года Глотнуть воздуха . Вы написали его в Марокко, куда отправились в 1938 году в попытках задушить в зародыше еще не диагностированный туберкулез, который вас и доконает. Незадолго до этого вы были ранены в горло во время гражданской войны в Испании, где вы встретили «людей, пытавшихся вести себя как люди, а не как винтики в капиталистической машине». В то же самое время вы столкнулись и с горькой ложью, фальшивыми новостями, внутренним предательством, которые неизбежно случаются там, где власть и политика делают настоящий фарш из настоящих людей, а потом лгут об этом.

На мой взгляд, основная тема всего вашего творчества - это важность разоблачения правды и лжи, роль нарратива в этом процессе, а также проблема возможности существования среди правды, лжи и вымысла в мире, где «вчерашнюю погоду можно менять указом», когда начинает шататься то хрупкое равновесие, что позволяет нам жить и не превращаться в кровавый фарш. С одной стороны – знание о том, что «как бы вы ни отрицали правду, она продолжает существовать». С другой стороны — и мы все снова и снова увязаем в убаюкивающей трясине споров об этом на национальном и международном уровнях — «все верят в зверства врага и не верят в зверства своей собственной стороны», «правда становится неправдой, когда ее произносят ваши враги».

«Глотнуть воздуха» — это забавный, ироничный образчик английского разочарования, роман о больших и маленьких правдах и неправдах в жизни обычного среднего англичанина с женой и двумя детьми, 45-летнего страхового агента Джорджа Боулинга по кличке Тэбби. У него было не самое счастливое детство в местечке с не самым благозвучным названием Нижний Бинфилд. Между делом он прочел несколько книг, ничего особенно грандиозного или интеллектуального, но ему нравится, как они заставляют думать. Он любит рыбалку, но уже давно не рыбачит. Он набрал достаточно веса, чтобы ощутить на себе общественное осуждение. Но он это понимает. Он современный малый из тех времен, когда «увидишь, что соперник падает, кидайся и топчи, чтоб не поднялся». Джордж мчится вперед, как и сам роман, с пьянящей легкостью увлекаемый волнами удушающего течения, одна мировая война позади, и новая не за горами. Обреченный, дерзкий, как эпиграф к роману из веселой песенки Грейси Филдс: «мертвец уже, а все ему неймется». Что может сделать его по-настоящему живым? Может, возвращение в прошлое? «Обычно вынырнешь из воспоминаний и очнешься, но теперь чувствовалось по-другому: словно бы я действительно вдохнул воздух 1900-го» - думает он. А затем выясняется, что любой возврат к идеальному прошлому - ложь, потому что это роман о необратимых переменах и о том, как противостоять этим переменам. Тот пруд, на берегу которого вы впервые влюбились? Теперь это мусорная свалка. Манивший всех большой особняк? Теперь сумасшедший дом. Джордж смотрит вокруг на встречных ученых, на слепо преданных идее политиков, на себя, и думает: «И может, многие, бодро шагающие и все прочее, фактически давно покойники... возможно, по-настоящему смерть наступает, когда мозг костенеет, не в силах больше ухватить, переварить что-нибудь новое».

Наиболее отстраненные моменты книги, когда правда жизни прорывается сквозь миф, позволяют Джорджу и читателям этой книги передохнуть, отдышаться, вспомнить о разнице между вдохом и выдохом – иными словами, между жизнью и смертью. Как не только выжить, но жить по-настоящему, к переменам через изменения. Роман выводит Англию из глубины на поверхность и говорит: «Сделай вдох!», но не идет на компромисс с темными течениями. Страхование? Против тоталитаризма? Мы, как говорит Джордж, «сразу рухнем в удушливый мир злобы и лозунгов. Форменные темные рубашки, колючая проволока, резиновые дубинки. Пыточные камеры, где день и ночь слепит электрический свет, везде шпики, сутками следящие за тобой».

Какой причудливый вымысел! Не здесь. Здесь такого никогда не случится. Что ж. Возьмем хотя бы одно из этих изображений: день и ночь горят электрические лампы. Именно так правительство Великобритании прямо сейчас по всей Англии размещает в центрах содержания под охраной частных компаний наиболее психически травмированных из задержанных беженцев. Одиночная камера, 24 часа взаперти, проверки каждые несколько часов через отверстие в двери. В стране, правительство которой, как я пишу, собирается ввести уголовное преследование беженцев и других «аутсайдеров», вроде бродяг и протестующих. Звучит очень похоже на то, что, как вы могли заметить, происходило не столь далеко от вашего дома в годы вашей жизни, мистер Оруэлл, что-то, против чего, по вашему мнению, стоило начать мировую войну.

«А что будет, — произнес голос Джорджа Боулинга почти столетие назад, — с парнями вроде меня, если вдруг в Англию придет фашизм? По правде говоря, для нас-то особых перемен не предвидится... Вот-вот начнется... будто у меня прорезался талант провидца... я вижу всю Англию, всех ее жителей и весь кошмар, который их поджидает»

Конечно, я ожидала пророчеств. Чего я никак не ожидала, так это встретить столь пронзительно личные нюансы моего собственного жизненного опыта. В «Глотнуть воздуха» родители Джорджа Боулинга — мелкие лавочники. У них бизнес по доставке еды и магазин. Кажется, что так и будет всегда. А потом в Нижнем Бинфилде открывается представительство торгового конгломерата, которое уничтожает магазин и бизнес отца Джорджа Боулинга. Когда я была маленькой, мой отец был одним из немногочисленных электриков в Инвернессе; у него было 30 работников и магазин-мастерская, где продавались и ремонтировались лампочки, батарейки, тостеры, фены. Когда появились магазины Dixon, Currys и случился тэтчеризм, его бизнес был приговорен. Зачем ремонтировать тостер, если можно так дешево купить новый?

Хотя нет, ладно, его магазин, его бизнес, его жизнь уничтожили время и перемены. Время прикончит нас всех. Что касается перемен, то мне интересно, как вы отнеслись бы к Англии, о которой я пишу прямо сейчас: с развевающимися на новеньком Вестминстерском медиа-центре «юнион джеками» и с составными частями номинально единого королевства, которые расползаются от Англии во все стороны. Шотландия уйдет: Brexit напомнил о ее европейских корнях. И Ирландия воссоединится. И Уэльс тоже увидел возможность совершенно иного будущего. Это настоящие перемены, и они были вынесены на поверхность действиями той же самой вечной силы, о которой вы писали в "Льве и единороге"  в 1940 году: «На протяжении всей жизни нашей страны мы должны бороться против привилегий, против представления о том, что слабоумный школьник лучше подходит для командования, чем грамотный механик».

На мой взгляд, нынешняя версия этого школьника особенно остроумна и лучше всех в политике умеет сочинять лживые сказки. Что ж, как вы говорите: «Такие лидеры появляются только тогда, когда в них существует психологическая потребность». Но существует нечто гораздо древнее, больше и сильнее их: чума и эпидемии, пожары и потопы, климатические изменения. Они откроют нам всю правду о том, что границы случайны, что планета намного больше, чем та ложь, которую продают нам корпорации и эгоистичные правители.

III

И все-таки, зачем что-то писать?

Вот два момента прошедшего времени из моей собственной жизни, позволившие мне воспарить. Они свидетельствуют о том, что мы осознаем важность надежды на лучшее.

Первый относится к моему визиту в Марокко двадцать лет назад, когда я провела неделю с «Врачами без границ» в Танжере, встречаясь с беженцами из стран Южной Африки, пытавшимися попасть в Европу. Моим гидом и переводчиком был человек, попросивший называть его Паскаль; он не хотел, чтобы кто-нибудь знал его настоящее имя. Он скрывался от людей, желавших ему смерти из-за его религиозных убеждений. Он знал гораздо больше языков, чем большинство моих знакомых. У него отсутствовала верхняя фаланга пальца и мочка уха, а на мои расспросы о них он ответил, что потерял и то, и другое, продираясь через подводные ограждения из колючей проволоки.

Второй момент связан с моим отцом. Я писала об этом раньше в другом месте, но думаю, имеет смысл рассказать об этом здесь еще раз. Это касается и ваших собственных представлений, мистер Оруэлл, о том, как эта страна и ее части должны были вздохнуть после Второй мировой войны, когда «рабочий класс», как вы выразились, «захочет получить какие-то доказательства лучшего будущего для себя и своих детей». Вы представляли себе революцию добра. Оказалось, что государство всеобщего благосостояния действительно революционно. Оно резко увеличило жизненные возможности людей. Моей семьи так точно. Но взгляды моего отца на это улучшение определялись не столько тем, что всем нам даны равные возможности, сколько «выравниванием», вспоминая пустой лозунг нашего времени. Из бедности он был вынужден пойти служить на флот в 1942 году, едва ему исполнилось 18, потому что на флоте платили больше, чем на кирпичном заводе. И флот научил его ремеслу на всю жизнь, а война подарила кошмары на всю жизнь. Чтобы успокоить эти кошмары, он часто говорил нам, своим детям: мы сражались в той войне, чтобы сыновья простых людей, таких как я, получили возможность учиться в Итоне. Не дочери, заметьте. Мой папа соответствовал своему времени. Мы безнадежны.

В общем, во время войны, когда итальянцы перешли на нашу сторону, корабль, на котором служил мой отец, подплывал к Италии. Однажды он перегнулся через борт в милях от суши и увидел полчища десантников, союзников, американцев - все они плавали в воде, потому что их сбросили слишком далеко в море. Сотни человек в воде машут людям на корабле. «Корабль не может остановиться», — говорил мой отец, рассказывая нам эту историю полвека спустя. Так что они крикнули людям в воде, что вернутся за ними, подберут их на обратном пути. Конечно же, люди на корабли знали, что они этого не сделают, и люди в воде тоже об этом знали.

Кто-то на борту. Кто-то за бортом.

Корабль поплыл дальше.

Зачем мы пишем.

С большой любовью, дорогой Джордж Оруэлл, от писателя и вечно благодарного читателя.

Али Смит

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ