Вера Набокова – первый и величайший защитник «Лолиты»

Вера Набокова разгадала в главной героине легендарного романа своего мужа не нимфу, а девушку с трагической судьбой задолго до того, как это сделали большинство читателей.

Она прошла с Гумбетом Гумбертом намного больше, чем любая другая женщина, включая Лолиту. Вера познакомилась с героем в его самом раннем воплощении, задолго до той морозной парижской ночи, когда её муж читал вслух нескольким близким друзьям короткую историю, написанную на русском языке в 1939 году. Рассказ сорокалетнего совратителя девочки-подростка начинался словами: «Как я могу прийти к согласию с самим собой?» На протяжении многих лет их автор ошибочно полагал, что этим разрушил произведение. Вера знала, что в черновиках романа было полно прототипов Гумберта или, по меньшей мере, образов мужчин средних лет, приходящих в волнение при виде очаровательных молодых девушек. Вера печатала «Дар» , где, по задумке автора, главный герой должен жениться на вдове, чтобы соблазнить её дочь, «всё ещё довольно маленькую девочку, вы понимаете, что я имею в виду, когда ещё ничего не сформировано, но её походка уже сводит с ума». Однако, это вовсе не означает, что Вера была готова к заголовкам в духе «г-жа Набокова на 38 лет старше нимфетки Лолиты» или вопросам журналистов, которых интересовало, является ли жена писателя прототипом кого-то из героев романа?

Несколько удовлетворившие своё любопытство журналисты позже интересовались: «Советовался ли с вами ваш муж перед публикацией романа?» Ответ на этот вопрос был предельно прост: «Когда произведение, подобное "Лолите", выходит в свет, единственной проблемой становится поиск издателя», – говорила Вера. Она не признавала ни одной набитой в процессе шишки, ни то, что с самого начала была самой большой заступницей Гумберта. Как позже говорил её муж, он почувствовал, что «образ Лолиты затеплился среди парижской зимы» и проявился с новой силой, спустя десятилетие, на севере Нью-Йорка. К тому времени «идея романа уже обрастала деталями». Время было не самым удачным: все предыдущие работы подтвердили свои «жуткие кассовые провалы», говорил Набоков в 1950-м. Совсем недавно он добился назначения на должность доцента в Корнелльском университете, где читал курс по русской литературе. Впервые за два десятка лет супруги почувствовали свою финансовую безопасность. Если и было время, когда Вера Набокова должна была препятствовать работе мужа над тем, что, казалось, представляло собой не продающуюся рукопись, то это был 1949 год. Что касается наименее благоприятного времени или места для публикации замысловатого романа о мужчине средних лет, насилующем молодую девушку, то Америка при Эйзенхауэре занимала первое место в списке.

Позиция Веры была непоколебимой. Рассудительная жена, чей муж задолжал друзьям несколько тысяч долларов, должна была советовать писателю переключить своё внимание на что-то другое. Подобно матери, которая запрещает своему двенадцатилетнему сыну читать «Приключения Тома Сойера», Вера считала эту книгу «аморальной, показывающей пример плохого поведения и внушающей маленьким мальчикам мысль проявлять интерес к маленьким девочкам», и можно было рассчитывать, что это будет держать на расстоянии. Она мягко перенаправила мужа чуть ранее: Вера спускала Владимира с небес на землю, когда он объявил о выходе романа о любви сиамских близнецов. Она отвергла идею создания сборника любимых русских стихотворений. Но когда речь шла о «Лолите», всё ставки отменялись. Вера знала, что Владимир не остановится до тех пор, пока не высвободит из себя эту книгу. Она полагала, что неоконченный роман повиснет над ним, словно грозовая туча или неразрешимая шахматная задача. Даже когда писатель потерял веру в рукопись, она продолжала верить. Первый черновик «Лолиты» чуть не был уничтожен в 1948-м, когда Вера, вышла на улицу и обнаружила, мужа бросающим страницы рукописи в огонь, разожжённый в мусорном баке на заднем дворе их дома в Итаке. Вопреки протестам, она спасла из пламени всё, что смогла. «Мы сохраним это», – заявила Вера, стараясь потушить ногой тлеющие бумаги и отмахиваясь от поджигателя. Позже автор вспоминал, что каждый раз, когда он, преодолевая трудности и сомнения, пытался испепелить роман, Вера не позволяла ему этого сделать.

Неизвестно, всерьез ли в самом начале Набоков задумывался о публикации. Позже автор заявил, что не ожидал, что «Лолита» когда-либо увидит свет. Он называл роман «бомбой замедленного действия» и тщательно вычеркивал из своих дневников то, что изучал расстройства сексуального поведения и браки с несовершеннолетними. Писатель мимоходом упоминал о романе редактору, но тот продолжал игнорировать намёки, которые Набоков вставлял в свои письма (годы спустя, редактор официально отказался издавать книгу. По его мнению, публикация равнялась тюремному заключению). Пара не понаслышке знала о проблемах Эдмунда Уилсона с его «Мемуарами округа Гекате» – сборником рассказов, который в 1946 году был изъят из продажи, а издатель привлечен к уголовной ответственности за непристойность. Дело Уилсона было рассмотрено Верховным судом США, который оставил в силе действовавший запрет на публикацию. Роман о «дурно пахнущем взрослом с массивными руками и ногами, который трижды перед завтраком жестоко насилует несовершеннолетних»; «и будь я на твоём месте, дорогая, я бы не разговаривал с незнакомцами», – позже предостерегает Лолиту Гумберт – это приводило в шок по целому ряду причин, а в начале 50-х это и вовсе звучало как порнография.

Рукопись попала в Нью-Йорк в конце 1953-го. Отправлять её почтой было слишком опасно: закон Комстока предусматривал уголовную ответственность за пересылку непристойности. Рукопись путешествовала вместе с Верой, у которой была тайная миссия: она попросила о личной встрече с Кэтрин Уайт редактором Владимира в «Нью-Йоркере» («The New Yorker»), но причины, по которым встреча должна произойти без посторонних глаз, женщина предпочла не разглашать заранее. На четырёхсот пятидесяти девяти страничной рукописи, которую она всегда носила собой, не было ни обратного адреса, ни имени автора. Взамен на обещание, что желание мужа остаться инкогнито будут уважать, Вера объяснила Кэтрин, что Владимир хочет издавать роман под псевдонимом. (Уайт прочла рукопись намного позже. У неё было пять правнучек и книга заставила женщину сжаться от ужаса. Кроме того, Кэйт уточнила, что ей не нравятся психопаты.) Вскоре после этого рукопись в двух чёрных папках без какой-либо подписи начала гулять по Нью-Йорку строго конфиденциально. Редактор «Викинга», прочитавший рукопись, не советовал публиковать её. Его поддержали издательства «Саймон и Шустер» («Simon & Schuster»), «Нью Дайрекшнс» («New Directions»), «Даблдэй» («Doubleday») и «Фаррар Страус» («Farrar Straus»). Несмотря на то, что роман отказывались публиковать, рукопись воспринимали не без обожания, так, Джейсон Эпштейн, редактор «Даблдэй», отказал в публикации, однако отметил, что Набоков, по сути, написал «По направлению к Свану» так, как бы это сделал Джеймс Джойс.

Как автор утверждал позже, никто из издателей не предлагал Набокову превратить Лолиту в мальчика или Гумберта в фермера, но и в публикации отказывали. Однако, никто, в том числе автор «Лолиты», не подумал предложить более оригинальное решение – почему бы не издать роман под женским псевдонимом? (Несмотря на все свое потрясающее воображение, Набоков, кажется, никогда не задумывался о том, чем могла бы отличаться публикация «Лолиты», будь Гумберт Гумберт женщиной.) В предисловии к роману автор осторожно попытался устранить угрозу преследования, намекая на трудности Джойса с «Улиссом». Писатель утверждал, что чувственные отрывки романа фактически проложили путь к «моральному апофеозу». Тем не менее, ни один редактор не мог предвидеть приговора к тюремному заключению в 1954 году, независимо от того, указал ли автор свое имя на обложке или нет. Псевдоним, как предупредил один издатель, только усилит волнение. Другой утверждал, что в случае «Лолиты» псевдоним был совершенно бесполезен: стиль Набокова был слишком оригинальный, чтобы его можно было с кем-то спутать.

После пятого отказа именно Вера настаивала на публикации романа за границей. Как мог французский агент её мужа быть заинтересованным в выходе в свет романа, который отказались печатать в Америке по причине «пуританской морали»? Рукопись была «крайне самобытна», определение, которое в семье Набоковых в основном подразумевало «высосанную из пальца порнографию». Вера умоляла редакторов о незамедлительном ответе. Работа над романом захватила её мужа на долгие 6 лет, и большую часть этого времени их финансовое положение было крайне незавидным. Для писателя выход романа в свет был скорее необходимостью, чем делом принципа (за время, проведённое в дороге, Гумберт забывает или теряет меховые тапочки, кольцо с топазом, часы с подсветкой, дождевик, роликовые коньки – вещи по стоимости эквивалентные зарплате Набокова в Корнелле, которой хватало одному человеку на еду и аренду жилья).

«Лолита» быстро обрела дом в Париже благодаря Морису Жиродиа легендарному издателю «Олимпии», который выпустил в свет «Ангелов с плётками» («The Whip Angels»), «Тайную жизнь Робинзона Крузо» («The Sexual Life of Robinson Crusoe») и массу другой классики. От профессора университета Жиродиа ожидал «заумную и скучную академическую прозу», но был приятно удивлён прочитанным. Единственным условием издателя была публикация романа под настоящим именем Набокова. Так как другой альтернативы всё равно не было, писатель согласился, но неопределённость вокруг публикации тяготила. Зарубежные издатели держались в стороне. Жиродиа считал «Лолиту» слишком прекрасной и, прочитав рукопись наполовину, отправил её в печать, не имея, при этом чёткой уверенности в том, что роман будет продаваться. Интуиция не подвела издателя, книга очень плохо продавалась и совершенно не рецензировалась.

Всё это заставляло сомневаться. Изнурительное ожидание публикации закончилось, и Веру неожиданно окутал страх, что эта книга могла лишить её мужа работы. Набокову было 56, и его могли уволить из университета за аморальное поведение. Конечно, друзья семьи готовились к скандалу. Кто-то из коллег даже оценил вероятность увольнения, и она составила 60%, он чувствовал, что автор защищает роман как собственное дитя. Друзья отдалились. (По словам Набокова, в произведении поднималась одна из трёх табуированных в американской литературе тем, среди которых семьи смешанных рас и атеист, который «жил долго и счастливо и умер в своей постели в возрасте 106 лет».)

Именно Грэм Грин в лондонском Sunday Times назвал «Лолиту» одной из трёх лучших книг 1955 года, и это дало толчок к публикации романа в Америке. В то время «Лолиту» нельзя было достать ни в одной англоязычной стране — книгу тайно вывозили из Франции на дне чемоданов. Тут же на Набоковых посыпались издатели, и Вера отвечала на шквал вопросов. Когда один издатель спросил, откуда её муж узнал так много о маленьких девочках, она объяснила, что писатель наблюдал за ними в автобусах и на детских площадках Итаки, пока ему не стало неловко. (Она не упомянула, что у него также была привычка расспрашивать дочерей-подростков своих друзей; он читал о субнормальных подростках и изучал литературу о Тампакс и Клирасил.) Когда друзья отговаривали Веру от публикации, она отвечала, что роман никоим образом не был «непристойным и распутным, это была трагедия, а трагическое и непристойное взаимно исключали друг друга». (Вера не была правозащитником. Единственным оправданиями в деле о непристойности были литературные или образовательные заслуги.) После нескольких неудачных попыток добиться внимания удача улыбнулась Набоковым в лице Уолтера Минтона, который в начале 1958 года удовлетворил все стороны, включая Жиродиа.

Минтон блестяще разрекламировал роман, акцентируя внимание на зловещем прошлом «Лолиты» и одновременно получая рекомендациями от представителей влиятельных кругов. Он запустил ее с самого респектабельного из адресов — в августе 1958 года он устроил то, что Набоков назвал бы «публичным признанием», в нью-йоркском Гарвардском клубе. Несмотря на то, что Вера сомневалась в Минтоне, её восхищала та непринуждённость, с которой молодой издатель общался с гостями. Двадцатипятилетние журналисты из числа гостей находили беседу с дамой средних лет столь же интересной, как и беседу лично с автором. Вера была меж двух огней: с одной стороны Владимир, с другой – Гумберт Гумберт. «Нью-Йорк Пост» отметил, что на фуршете автора сопровождала его жена Вера стройная, светловолосая женщина, совсем не походившая на Лолиту. На этом приеме, как, впрочем, и везде, поклонники говорили Вере, что они не ожидали появления Набокова со своей тридцатитрехлетней женой.

– Да, – ответила она, невозмутимо улыбаясь. – Это главная причина, по которой я здесь.

Стоявший рядом с ней муж усмехнулся, пошутив, что у него было искушение оплатить услуги эскорта специально для этого случая.

На деле всё оказалось намного прозаичнее: присутствие Веры удерживало художественный вымысел в реальном мире, а уродство Гумберта – на расстоянии. В течение нескольких следующих лет фраза «быть непохожей на Лолиту» оказалась неразрывно связана с именем Веры Набоковой. Она служила своему мужу символом чести, была его «моральным камуфляжем».

«Лолита» не получила приговорных рецензий. На протяжении нескольких недель после признания книги Гарвардским клубом роман держался на вершине списка бестселлеров. (С точки зрения Веры, это было первое честное литературное произведение, претендовавшее на это звание, со времен «Моста короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера, который, по ее мнению, был «умеренно хорошей книгой».) Полностраничная реклама мелькала повсюду, как и рецензии. Большинство называло произведение виртуозным. Другие говорили, что это омерзительно и тошнотворно. Некоторые издания сумели совместить и то, и другое, невольно кратко повторив содержание первых страниц книги: мы одновременно очарованы романом и потрясены его автором. Ежедневный обозреватель «Таймс» назвал «Лолиту» «высоко интеллектуальной порнографией». Они посчитали Гумберта скучным, юмор Набокова — плоским, а роман в целом отвратительным. В воскресном выпуске роману повезло больше. В «Новой Республике» была опубликована, пожалуй, самая проницательная и лестная рецензия, которую должна была получить «Лолита». В письме редактора журнал, напротив, осудил роман как «мрачную хронику убийства и уничтожения ребенка».

Издатели, у которых были дочери-подростки, почувствовали особенное отвращение на грани тошноты. По всему миру «Лолита» будет списана со счетов как «развратная книга». Главный редактор «Дейли экспресс» назвал роман «откровенной порнографией» и самой развратной книгой, которую он когда-либо читал. Ивлин Во считал это непристойностью в высшей степени. Луэлла Парсонс заявила, что после прочтения «Лолиты» вас будет тошнить и захочется поскорее отмыть руки. Роман был дважды запрещён во Франции, где на тот момент была возможность продавать американское издание книги. В Великобритании книга была признана растлевающей и порнографической, издание было конфисковано австралийской и канадской таможней. Книгу увезли в Техас и попытались издать под другим названием. Издания «Чикаго трибюн», «Балтимор сан» и «Крисчен Сайенс Монитор» отказались рецензировать роман. Книготорговцы Цинциннани отказывались продавать книгу. Городские библиотеки не брали издание в фонд. В телефонном интервью на вопрос журналиста, что Набоков думает о запрете его книги в городских библиотеках, он отвечал, что если люди позволяют себя дурачить, то это их законное право.

Однако в рецензиях, написанных женщинами, «Лолита» имела все шансы на успех. Элизабет Джейнвэй, Дороти Паркет и Анита Лус с восторгом читали роман. Среди выдающихся писательниц произведение оставило равнодушной только Ребекку Вест, которая посчитала сюжет буквально выстраданным. Запад разглядел в романе отголоски Достоевского, издавшего то, что было плохо оценено, однако, в набоковском списке второсортных писателей Достоевский занимал одно из первых мест.

Будь роман издан сейчас, критика оказалась бы точно такой же, Лолита не стала менее «греховной». Единственное, что отличалось бы — это рецензии в Итаке: сейчас совершенно немыслимо представить преподавателя университета Лиги плюща, издающего книгу, подстрекающую читателя воспринимать растление как произведение искусства, описывающую любовь где-то на грани распутства, и книгу, в которой большая часть текста оказалось мужской фантазией, описанной в мельчайших подробностях на 150 страницах. В 1958 году худшие ожидания друзей Набоковых не оправдались. Университет прохладно относился к своей новой звезде. В кампусе недолго ходили разговоры о нравственности книги («Мы не хотим казаться средним классом» – заявил один из преподавателей). В книжных магазинах кампуса «Лолита» хорошо продавалась, а за двадцатью экземплярами романа, которые хранились в фонде библиотеки, выстраивалась очередь. Один из набоковских студентов признался, что был шокирован не романом, а тем, что его написал человек, читавший вслух «Улисса» с явным дискомфортом.

Ректорат Корнелла получил всего несколько писем с возмущениями. Не совратил ли Набоков студентов, распылялся каждый обеспокоенный житель Цинциннати (непонятно, почему писатель наделал столько шума в этом городе. Одной из возможных причин было создание Шарлоты Хейз около «впечатлительного Цинциннати»). Проблема, как всегда, заключалась в объединении автора и его дьявольского создания, когда разобраться, кто есть кто, уже решительно невозможно. Руководство университета получило письмо от по крайней мере одних родителей, которые запретили своей дочери посещать любой курс, преподаваемый Набоковым. Они содрогались «от страха за любую молодую девушку, которая придёт к нему на индивидуальную консультацию или столкнётся в кампусе после наступления темноты». Вера отметила, что университет остался «по-взрослому безучастным», к большому разочарованию прессы. (Она не знала, что ректор Корнелла заверил обеспокоенных родителей, в том, что Набоков «работает на факультете с 1948 года и написал несколько серьёзных работ».)

Где бы Набоков ни оказался, кто-нибудь непременно спрашивал писателя о биографических фактах романа. Он максимально использовал такие вопросы, радостно рассказывая о группе, которая несколько месяцев разбила лагерь в его саду Итаки, готовясь к возможности ворваться в дом – они ожидали найти дневники, которые подтвердили бы правдивость истории Лолиты.

Возможно, он заметил, что друзья отшатываются от него, а некоторые предпочли вовсе не читать книгу. Другим не удалось дочитать до конца. Некто скромно предположил, что его автор сошел с ума. «"Лолита" нравится мне меньше всего, из того что я читал», – писал Эдмунд Вильсон Набокову. Даже лучшим читателям было трудно отделить Набокова от Гумберта. Надежда Мандельштам, писательница и вдова великого поэта Осипа Мандельштама, утверждала, что человек, написавший «Лолиту», не мог бы этого сделать, если бы не имел в душе тех же постыдных чувств к маленьким девочкам. Морис Жиродиа принял Набокова за Гумберта Гумберта. После всего сказанного и сделанного, отстояв роман в самых восторженных и возвышенных выражениях, Лайонел Триллинг сказал жене, что Вера — это Лолита.

В своём развёрнутом эссе Триллинг провёл параллель между Лолитой и Джульеттой, которой было всего четырнадцать, когда она «отдалась» Ромео, хотя Триллинг не заметил, насколько велика разница в словах «отдала себя». (Джульетте, кстати, было тринадцать.) Другие участвовали в своих собственных актах конторсионизма, вызванного «Лолитой». Те, кто пытался поместить книгу в традицию – единственные в своём роде в представлении обоих Набоковых, — как правило, проводили параллель между Набоковым и Эдгаром Алленом По и Льюисом Кэрроллом — компанией, которая сегодня вряд ли успокоит привередливого читателя. Защищая свое любимое дитя в международном, долго откладывающемся победном туре, даже Набоков принял нелепые позы. Сам он не интересовался девочками, сказал он лондонской «Ивнинг Стэндард» («Evening Standard»), — «но меня интересует проблема влюбленных мужчин, имеющих страсть к маленьким девочкам». В конце концов, в молодости он перевел «Приключения Алисы в стране чудес». В свою защиту писатель продолжил: «Уверяю вас, русские, возможно, не более других заинтересованы в сексе». Он парировал другу, который старательно избегал книги: действительно, Гумберт не был тем, с кем мы хотели бы познакомить наших дочерей-подростков, но чувствовали ли мы что-то другое в отношении Отелло или Раскольникова? Сочувствуем ли мы Лолите меньше, чем мадам Бовари или Бекки Шарп? На вечеринке в Лондоне по случаю публикации, где витало в непосредственной близости потенциальное судебное преследование, он признал: «Если бы у меня была маленькая дочь, я бы тоже хотел запретить книгу. Конечно, я бы не позволил ей это прочитать». Те, кто отправился на поиски сенсаций, предупреждал Набоков, не найдут их. «В конце концов, — спросил он, — кого бы привлекла двенадцатилетняя девочка?»

В этой суматохе, в бесконечных дискуссиях об извращениях, непристойностях и похабщине, сама главная героиня отошла на второй план. Большинство находило Лолиту столь же неприятной, как и Гумберта — достойным сожаления. Писатель из «Новой республики» «отмахнулся от нее, сославшись на «хрупких маленьких девочек, которые на самом деле не хрупкие». Многие винили Лолиту и жалели Гумберта. Мало кто готов был простить ей то, что она была избалованной порочной нимфеткой. Для Робертсона Дэвиса темой книги было «не развращение невинного ребенка хитрым взрослым, а эксплуатация слабого взрослого испорченным ребенком». Соблазн завладеет ей, как чудовище Франкенштейном. Заголовки писали о ней как о «непослушной» девчонке или «опытной шлюхе». В 1958 году рецензия «Таймс» утверждала, что настоящая извращенность Гумберта, казалось, заключалась в том, что он поймал себя том, что его тянет к «накормленному кокаином, управляемому музыкальным автоматом парню с головой, полной журналов о кино вместо мозга». «Нью-Йорк Пост» отмечала, что Лолита в целом выглядела как «страшное дитя, маленькое чудовище, мелкое, развращенное, похотливое и на редкость непривлекательное отродье». Дороти Паркер нашла книгу блестящей, смешной и мучительной, но тоска, на которую она откликнулась, принадлежала Гумберту. О Лолите Паркер писала: «Она ужасное маленькое создание, эгоистичное, грубое, вульгарное и с дурным характером». Коллега из Корнелла считал ее нереалистичной: уважающая себя американская девушка никогда бы не подчинилась Гумберту. Ей бы хватило ума позвонить в полицию.

При всем своем экстатическом, насыщенном языке – единственная эротическая вещь в «Лолите» – это ее стиль, роман продолжает шокировать, но сегодня уже по другим причинам. Гумберта судили с самой первой страницы, но его преступления не изменились и сейчас. Изменились присяжные. Схожесть порождает тревогу: в 2021 году книга кажется более мощной, более пагубной, менее буйной и более наркотически-разрушительной. Если когда-то роман подвергался цензуре из-за того, что его можно было счесть пикантным, то сегодня есть опасение, что он может оказаться вызывающим. Запретов больше нет, но наша чувствительность возросла. За пять десятилетий из порочности Гумберта появилась жестокость.

Роман никогда не задумывался как моральный урок или поучительный рассказ, несмотря на то, что он заключен в рамки предисловием Джона Рэя («Лолита» должна заставить всех нас: родителей, социальных работников, педагогов с еще большей бдительностью и дальновидностью взяться за дело воспитания лучшего поколения в более безопасном мире») и приговором Гумберта. В предпоследнем абзаце Гумберт уверяет нас, что, если бы он выступал судьёй по своему собственному делу, то приговорил бы себя к, по меньшей мере, тридцати пяти годам за изнасилование. Он понимает цену своих прегрешений, и с ужасом осознает, что среди «мелодии, доносящейся поднимающейся из долины под ним» ее голос явно отсутствует среди гомона играющих детей. Это отсутствие впечатляет его тяжестью преступления, прошлым, которое он не смог вернуть, будущим, которое он прервал. Эта сцена считалась одной из самых любимых Набоковым: он определил ее как один из самых важных пассажей в романе.

Многострадальная жена, которая всегда на стороне мужа, обеспечивающая моральное прикрытие и надежно заглушающая агонию другой женщины. Вера поступила как раз наоборот. Она одна с самого начала подчеркивала тяжелое положение Лолиты. В беседах с коллегами мужа, с членами семьи она подчеркивала «полное одиночество Лолиты во всем мире». У нее не осталось ни одного живого родственника! Рецензенты искали мораль, оправдания, объяснения. Чего они неизбежно не замечали, жаловалась Вера, так это «нежного описания беспомощности ребенка, ее жалкой зависимости от чудовищного Гумберта Гумберта и ее душераздирающего мужества». Они забыли, что «ужасное маленькое отродье» Лолита, в сущности, была «очень хороша». Несмотря на гнусное оскорбление, она будет жить достойно. Читатели тоже игнорировали уязвимость Лолиты, ее боль, украденное детство, утраченный потенциал. Лолита не была символом. Она была беззащитным ребенком. Подрывная книга, как писал Дональд Малкольм в своей рецензии для «Нью-Йоркер» в 1958 году, «задела оголённый нерв». Не менее трансгрессивный, шокирующе более привычный, он поражает иные нервы в двадцатом веке. Вера жаловалась на Лолиту: «Она плачет каждую ночь, и критики глухи к ее рыданиям». Сейчас, когда Лолита, наконец, оказалась в центре истории, носящей ее имя, мы слышим её голос.

Цитаты из книги «Лолита» жизнь после смерти: «Lolita in the Afterlife: On Beauty, Risk, and Reckoning with the Most Indelible and Shocking Novel of the Twentieth Century» издательства «Vintage».

Стейси Шифф (Stacy Schiff)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ