Техасские ужасы моего детского воображения

Автор: Кристофер Райс

Как и большинству будущих писателей, в детстве мне казалось, что моя кожа гораздо тоньше, чем у других детей. У меня был цепкий ум, и я изо всех сил старался уклониться от большей части того, что мир бросал в него. Каждое лето мы с родителями оставляли наш дом в районе Кастро в Сан-Франциско, чтобы скоротать жаркие, полные гроз дни в бескрайних пригородах Далласа, штат Техас. Время, проведенное в компании родственников, чья эмоциональная сдержанность и кажущаяся легкость в обращении с теми аспектами жизни, что вызывали во мне беспокойство – Работа во дворе? Мы же можем наткнуться на змею! – больше, чем когда-либо, заставляло меня чувствовать себя застрявшим на чужой планете пришельцем.

Мои родители переехали из Техаса в Сан-Франциско вскоре после окончания средней школы, в погоне за мечтой стать профессиональными писателями. Десятилетия спустя, когда их амбиции начали реализовываться, их единственным ребенком был напыщенный, склонный к нотациям и протесту продукт Области залива Сан-Франциско образца середины 1980-х, гордый ученик организованной лесбиянками монтессори-школы, где стандартная система оценок отвергалась как опасный двигатель уничтожающей душу конкуренции, а каждый день начинался с кругового обмена мыслями, смутно напоминающего встречи «анонимных алкоголиков» и их программу «12 шагов». В том возрасте, когда большинство детей приобщались к командным видам спорта, мои представления о школьной экскурсии сводились к тому, чтобы дружно взяться за руки перед зданием Капитолия в знак протеста против того, что ЦРУ могло быть причастно к взрыву в Ла Пенка в Никарагуа (имеется в виду взрыв бомбы на партизанской заставе La Penca в Никарагуа 30 мая 1984 г., который произошел во время пресс-конференции, проводимой одним из лидеров сандинистской революции Эденом Пастора – прим. перев.). Я говорил со скоростью мили в минуту, главным образом об особо драматичных сценах из своих любимых фильмов и телевизионных шоу, и я обсуждал их так, словно их герои были не менее реальными, чем мои одноклассники и учителя. Мама часто просила меня притормозить, чтобы убедиться, что я подробно описываю очередной эпизод «Династии», а не то, что произошло в школе. Техасские Райсы, напротив, действовали примерно в два раза медленнее меня, обходясь четвертой частью моего эмоционального диапазона. Вплоть до своей смерти от рака мозга в 2002 году отец пародировал телефонные разговоры с собственной матерью, что неизменно приводило в восторг большинство членов нашей семьи. Всё происходило примерно так. Он начинал со слов: «Привет, мама. Как поживаешь?», на что она быстро отвечала: «О, я в порядке. А теперь не буду тебя задерживать».

И вот, щеголяя крысиным хвостиком и облаченный в мешковатые «вареные» футболки, я каждое лето вынужден был отправляться в Даллас, отягощенный таким количеством ступеней самореализации (и самодовольства), что его, по мнению большинства, с лихвой хватило бы на взрослого мужчину, не говоря уже о восьмилетнем ребенке.

Другими словами, Техас никогда не был готов к встрече со мной, как и я никогда не был готов для Техаса.

Кристофер Райс со своей матерью, писательницей Энн Райс
(фото взято из Инстаграма Энн Райс - instagram.com/annericeauthor)

Почти сразу же после того, как мои ноги коснулись земли в даласском аэропорту, во мне проснулся стоицизм прерий, дремавший в генах семьи отца, и начал одолевать меня навязчивыми призывами не говорить так много и «не быть таким чувствительным». Оба совета оказались заведомо невыполнимыми. Отлично помню, как однажды во время длинного спича, которым я разразился за детским столом, мой двоюродный брат заткнул себе уши бумажными салфетками, чтобы заглушить звук моих, как ему казалось, бесконечных слов. Следуя своему обыкновению, я театрально всхлипнул и выбежал из комнаты под аккомпанемент уже знакомого бабушкиного наставления: «Не будь таким чувствительным, Кристофер». Обычно в этой части истории моя мама любит вмешиваться в разговор и напоминать мне, что тот же самый кузен уже через несколько минут появился у двери моей комнаты, чтобы извиниться, после чего мы провели вместе целый день, читая вслух комиксы. Это, однако, не меняет сути истории. В Техасе моего детства я был торнадо, налетевшим с западного побережья на берег озера Сидар-Крик и нарушившим тихий жизненный уклад семьи Райс.

Как будто всего этого было недостаточно, я также немедленно впадал в истерику, стоило мне столкнуться с визуальным триггером, напоминающим то, что я видел в фильме ужасов. Во время школьной поездки на озеро в Северной Калифорнии, случившейся примерно в тот же период, меня пришлось выносить на берег после того, как я начал орать, поняв, что желтый надувной плот, на котором мы отправились в путь, был слишком похож на тот, что сожрала гигантская акула-убийца в «Челюстях 3». «Твоим родителям не следует разрешать тебе смотреть такие фильмы», – причитала одна из учительниц, пока я извивался у неё на руках, как червяк на рыболовном крючке. Однако мой отец настаивал, что подростковый возраст и вызванная им гормональная буря излечат меня от подобных эпизодов, а моя мать считала, что в живом воображении слишком много преимуществ для того, чтобы игнорировать возможность его развития при помощи поп-культуры, которую я столько активно потреблял. Оба родителя часто говорили мне, что хотя яркое воображение может показаться проклятием, когда ты молод, со временем оно способно превратиться в силу. Или в источник верной прибыли.

Иногда образы, которые провоцировали мои нервные срывы, вовсе не были пугающими. Помню недоумение в голосе моих техасских родичей, когда они пытались объяснить, что кадры с кричащим Чичем Марином, оказавшимся в ловушке внутри работающей сушилки в рекламе его нового фильма, должны восприниматься как комические, а не как сцена ужасных пыток.

Но ничто не могло сравниться с плакатом в витрине видеомагазина, мимо которого нам приходилось проезжать во время наших частых поездок между Далласом и домом бабушки и дедушки на озере – тотемом такого парализующего ужаса, что мне приходилось прятаться под задним сиденьем фургона моей тети до тех пор, пока она не уверяла меня, что мы оставили магазин далеко позади. На нём людоедская семейка Сойеров, напоказ владеющая бензопилой, позировала для ужасной семейной фотографии, а ниже истекала кровью надпись «Техасская резня бензопилой 2». Я не видел ни одного кадра этого фильма (и до сих пор не смотрел его), но мне удалось разузнать некоторые детали сюжета у родственников – фильм был о семействе сумасшедших, которые убивали и ели людей. И они жили в Техасе! Могли ли они быть нашими соседями? Грань между фантазией и реальностью – и без того ничтожно тонкая в моем юном сознании – казалось, истончилась еще больше. Даже сейчас, спустя годы, я по-прежнему легко могу воскресить в памяти этот одинокий видеомагазин на обочине четырехполосного шоссе, стоящий под необъятным небом, заполненным кучевыми облаками. Это образ, который отлично передает мое восприятие Техаса в том возрасте – место грандиозных тайн, полное ужасов, где ценой за вход служили молчание и сдержанность, что бросало вызов самой сути моей природы.

Тот самый постер фильма «Техасская резня бензопилой 2» (1986)

Оглядываясь назад, я вижу кошмарную иронию в том, что Техас стал сосредоточением моих детских страхов. Тем временем в нашем родном районе, в городе, где я чувствовал себя в относительной безопасности, набирал силу совсем другой монстр, который требовал всё новых жертв, вынуждая взрослых мужчин отстаивать очередь за подгузниками в супермаркете на Кастро-стрит и в других магазинах по всему нашему району, поскольку все они могли в любой момент закрыться без предупреждения из-за того, что их владельцы быстро и чудовищно сильно заболели. Но даже после того, как этому монстру дали имя, СПИД казался исключительно взрослым ужасом, в то время как бензопила Кожаного лица, несмотря на то, что она была голливудским изобретением, была способна порезать на куски спокойствие разных поколений.

Примерно в то же время любимая тетя наконец определила мою склонность к приступам тревоги как то, чем они на самом деле и были, – признаки нетерпимости к скуке, перерастающей в манию. Я предпочитал видеть садистски настроенных монстров там, где другие видели лишь темные обочины дорог, ведь тамошние тени сами по себе не вызывали во мне горячего, изнуряющего прилива адреналина. В конце концов, разве я не сам лично задавал родственникам вопросы о тонкостях сюжета «Техасской резни бензопилой 2», чтобы подпитывать собственные кошмары? Если это правда, а я верю, что это вполне возможно, то таков был симптом более сложной одержимости – зависимости от игры воображения, особенно от художественных фильмов и телевидения. Чем более захватывающим и драматичным было действие на экране, тем больше я утрачивал бдительность, постепенно перейдя от ощущения, что мне не хватает толщины кожи, к попытке сбросить оставшийся её слой, чтобы максимально слиться с тем, что я видел. Когда в кинотеатре гас свет и начинали мелькать первые кадры фильма, моя изнурительная эмоциональная чувствительность превращалась из ущербности в проводника потенциального экстаза. Конечно, в том случае, если я выбрал правильный фильм. Я был не просто влюблен в образы на экране; я был беззащитен перед ними, обязан им, признателен им, и в восемь лет на собственном мучительном опыте познавал, какие из них способны привести тебя в исступление, а какие – вызвать самую настоящую паническую атаку. Идеальным сочетанием яркого зрелища и драматичного накала для меня в конечном итоге стали фильмы-катастрофы, преимущественно 1970-х годов выпуска. В них не было яростного, увечащего садизма, характерного для слэшеров 1980-х годов, а я, как бы по-детски и иррационально это ни звучало, уже тогда обладал кое-какой моралью, оставшейся неизменной до сих пор.

Монстры-садисты, жаждущие страданий других ради собственного удовольствия, – мерзость, не сравнимая ни с какой другой. Это не уменьшает ответственности иного рода убийц, но тот, кто похищает свою жертву и подвергает её пыткам, крадет вместе с жизнью её человеческую природу. И, как многие другие дети, которых взрослые уверяли, что «это всего лишь кино», я читал многочисленные статьи, подробно описывающие, как реальный серийный убийца Эд Гин вдохновил создание той самой семьи Сойер, что, казалось, угрожала мне из окна видеомагазина. Сейчас мне 42 года, и буквально на днях мой друг-писатель, ветеран журналистики, которому довелось освещать довольно много неприятных новостей, признался, до какой степени его до сих пор преследует то, что он увидел в материалах дела серийного убийцы Уильяма Бонина, который пытал и убивал юношей и мальчиков по всей Южной Калифорнии в конце 70-х и начале 80-х годов.

Приличный с виду Уильям Бонин в суде, получивший в СМИ прозвище «Убийца с автострады»
(фото взято из открытых источников)

Как бы сильно ни повлияло на меня упомянутое техасское лето, пройдут годы моей писательской карьеры, прежде чем я придумаю героиню, которая способна противостоять тому типу убийц, которого я с подачи Голливуда научился бояться и презирать еще в детстве. И когда я это сделал, я понял, что если она действительно собирается наказать этих монстров так, как я считаю нужным, то ей придется одной ногой стоять в мире комиксов о супергероях. Серия «Горящая девушка» (The Burning Girl) является тем, что принято называть жанровым мэшапом, это моя попытка отправить любимых мной крутых героев и героинь криминальных романов в погоню за голливудскими кромсателями, проникавшими в мои кошмары. Но для того, чтобы моя героиня добилась успеха, ей понадобились правильные вспомогательные средства – наркотик, превращающий её страх во взрыв сверхчеловеческой силы, и стоящая за её спиной организация с неприличным количеством ресурсов.

Только в третьей по счету, на данный момент последней книге этой серии под названием «Кровавая победа» (Blood Victory), я позволил истории вернуть меня в Техас, где мне пришлось оценить степень влияния летних каникул 1980-х годов не только на создание серии, но и на саму мою бытность писателем. В этом романе целью моей героини становится семья психопатов, придумавших дьявольски изобретательный способ похищения жертв и лишения их голоса. Не нужен психотерапевт, чтобы проследить связь стержневой задумки моего последнего романа с событиями на озере Сидар-Крик. Но вот раскрытие других внутренних связей между этой серией и моим детством может вызвать некоторое неудобство.

Те из нас, кто пишет о монстрах, как человеческих, так и потусторонних, хотят верить, что мы срываем покровы, чтобы выявить нечто первобытное и мрачное в самой природе, очень важное для нашего понимания человеческого существования. Однако общее пренебрежительное отношение к нашему жанру – как и к нашим экспериментам с мэшапом – превращает нас в неудовлетворенных подростков, прячущих в шкаф рогатых демонов вместо того, чтобы представить миру вдумчивые размышления о персонажах, чья одежда на самом деле висит внутри этого шкафа. Признание того, что роман, написанный тобой в сорок лет, основан на неком давнем травматическом событии, подразумевает определенную степень литературной изощренности. Но признание того, что твой нынешний роман – это в значительной степени выдумка, выдающая желаемое за действительное, придуманная для утешения более юной версии тебя самого, спрятавшегося под задним сиденьем автомобиля, чтобы избежать встречи с постером фильма, рискует заклеймить тебя маргиналом в глазах самопровозглашенных серьезных писателей.

Ну и ладно. Если у меня и есть что-то общее с моим восьмилетним «я», так это то, что ни один из нас до конца не вписывается в общество. И ни один из нас не может заставить себя посмотреть «Техасскую резню бензопилой 2».

Кристофер Райс, ставший автором бестселлеров New York Times в 22 года, в момент выхода его первой публикации, написал книгу «Музыка костей» (Bone Music) (бестселлер Amazon Charts и первый роман в серии «Burning Girl») и её продолжение «Кровавое эхо» (Blood Echo). Он также был финалистом премии Брэма Стокера с книгами «Небеса поднимаются» ( The Heavens Rise ) и «Виноградник» (The Vines). Третий роман серии «Burning Girl» выходит в августе 2020 года. Он является исполнительным продюсером телевизионной экранизации «Вампирских хроник» Энн Райс , а также помогал ей в работе над книгой Страсть Клеопатры , продолжением её феноменально популярного романа Мумия, или Рамзес Проклятый . Вместе со своим лучшим другом и собратом по продюсерскому делу, автором бестселлеров New York Times Эриком Шоу Куинном, он руководит сетью TDPS, все подкасты и видео которой вы можете найти по адресу www.TheDinnerPartyShow.com. Узнать больше о Кристофере вы можете на сайте www.christopherricebooks.com.

Перевод и подбор иллюстраций для статьи: Count_in_Law
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ