Политический роман мертв?

Где же «1984» нашего времени? Если сценаристы кино и телевидения еще разбираются в нашей сложной политической обстановке, то где же агитационный роман?

Автор: Дориан Лински (Dorian Lynskey)

Когда Анну Бернс , прошлогоднего лауреата Букеровской премии за роман «Milkman» (Молочник) , повествующий о временах «смуты» в Северной Ирландии, спросили, является ли писательство политическим актом, она была обескуражена: «Честно? Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Мои мозги устроены не так». В итоге она признала, что, если допустить, что политика связана с властью, в этом смысле ее работа была политической. Подобные сомнения не помешали судьям премии Оруэлла за политическую беллетристику отдать Бернс свой первый приз. Председатель жюри Том Сатклифф высоко оценил «Молочника» как «рассказ о том, как политические взгляды разрушают и искажают нашу инстинктивную человеческую лояльность».

Как и у остальных романов в шортлисте премии Оруэлла, в «Молочнике» есть тема, а не идея. И до того очень широкий жанр политической художественной литературы теперь может похвастаться и такими авторами, как Али Смит , Рейчел Кушнер , Пол Бейти и Джонатан Коу . Джордж Оруэлл писал: «Ни одна книга не свободна абсолютно от политической предвзятости. Идея о том, что искусство не должно иметь ничего общего с политикой, сама по себе является политической позицией». Однако гораздо труднее найти пример того, что можно назвать агитационным романом: это подмножество, содержащее классику Чарльза Диккенса и Эмиля Золя наряду с романами-манифестами, мемуарами и репортажными произведениями. Их объединяет стремление использовать персонажей и сюжет для привлечения внимания читателя к социальным бедам и оживления усилий по их устранению. «Посмотрите на это, разве это не ужасно?» — охарактеризовал данный подход член жюри премии Оруэлла Сэм Лэйт. Во время объявления длинного списка в мае Том Сатклифф сказал, что он «допускает, что политику в книге часто можно найти между строк, а не в них». Джонатан Коу, чей роман о положении нации «Срединная Англия» не попал даже в лонг-лист, воспринял это как «неявный упрек» для книг с определенной политической позицией. «Мой ответ таков: иногда наступает время говорить громко и четко. И в любом случае, как говорит мой персонаж Даг Андертон в Клубе ракалий , "тонкость — врожденный недуг англичан". Я думаю, что это особая английская черта, именно она отвращает от романа, политическое послание которого кажется слишком откровенным. Например, во Франции писатели могут получить дополнительные баллы за участие в пропаганде. Даже в Шотландии, например, Джеймс Келман и Аласдер Грей считаются национальными героями, в том числе за политическое содержание своих работ. Но в Англии это кажется слишком грубым», — говорит он.

Откровенно политические романы всегда вызывали некоторые подозрения. Оруэлл отлично охарактеризовал роман Гарриет Бичер-Стоу против рабства «Хижина дяди Тома» (1852) как «хорошую плохую книгу» — грубую, но эффективную. А Милан Кундера, в свою очередь, отверг «1984» Оруэлла (1949) как «политические взгляды, замаскированные под роман». В своей сокрушительной рецензии Уиттакер Чамберс сказал, что колоссальный философский трактат «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд (1957) «можно назвать романом только путем обесценивания термина… Эта история просто служит мисс Рэнд для привлечения внимания и мыльной оперой для транслирования идей».

Сопротивление идее только усилилось с тех пор. Сэм Лейт считает, что волны литературной моды не коснулись агитационного романа. «Мы все опьянены мыслью, что вы хвалите книгу не за тему, а за ее литературные достоинства. Хотя последовательность метафор и является честной игрой, ценность их идей не так велика», — говорит он. Это решающее значение формы и языка превозносит столь необычную книгу, как «Молочник», но создает тяжелые условия для любого автора с откровенной программой преобразований.

И Джоанна Кавенна , последний роман которой «Зед» (Zed) — сатирическая история о сокрушении наднационального технологического гиганта, согласна с ним: «Еще в процессе изучения литературы вы усваиваете мантру о том, что великое искусство не бывает политическим. Вы читаете, что идеи как-то перегружают художественное произведение. Но когда вы создаете персонажа или пишете историю, у вас возникает представление об обществе, нравится вам это или нет». Под влиянием Кафки, Гоголя и «традиции недовольства» Кавенна предпочитает использовать иронию, чтобы выразить странность современной жизни. По ее словам, более дидактическая литература рискует быть отвергнутой как пропаганда. «Такие писатели, как [Уильям] Моррис, могли быть абсолютно уверены: это моя политическая программа, я хочу добиться результатов. Они были уверены в себе и в своем положении в обществе. Наш мир гораздо более изменчив, а аудитория гораздо более искушенная. Люди настолько настороженно относятся к резкой полемике (совершенно справедливо), что все время ставят под сомнение мотивы всего».

Читатели не всегда чурались агитационной литературы. Взять, к примеру, «Взгляд назад, 2000—1887» (1888). Завернув свой обзор американского социализма в рассказ о бостонском аристократе, который спит 113 лет и просыпается в эгалитарной утопии, журналист Эдвард Беллами создал колоссальный бестселлер, обративший в социализм больше американцев, чем сам Карл Маркс. Влияние «Взгляда назад» распространялось на суфражисток, народников, Уэллса, Морриса, Франклина Рузвельта и Клемента Эттли, который сказал сыну Беллами Полу, что послевоенное лейбористское правительство было «детищем идеалов Беллами». Беллами не изменил мир так, как надеялся, но определенно сделал его немножечко другим.

Агитационные романы стремятся изменить законы и иногда достигают цели. Роман «Джунгли» (1906) — тошнотворное разоблачение тяжелого положения рабочих-иммигрантов в мясоперерабатывающей промышленности Чикаго от Эптона Синклера — побудил Рузвельта создать предтечу Управления по контролю за продуктами и лекарствами, хотя (к разочарованию Синклера) и не для улучшения прав трудящихся. «Цитадель» (1937), бестселлер Арчибальда Кронина о морально скомпрометированном докторе в валлийском шахтерском городке, внушил его другу Эньюрину Бивену планы относительно Национальной службы здравоохранения. Роман «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу породил движение аболиционистов. Автобиографический рассказ Роберта Трессела о бедности и эксплуатации в маленьком городке Англии «Филантропы в рваных штанах» (1914) «дал социалистическому движению нашего времени историю, за которой можно спрятаться», как сказал недавно депутат от лейбористской партии Дэн Карден.

На другом конце политического спектра неистовые либертарианские притчи Айн Рэнд «Источник» (1943) и «Атлант расправил плечи» сформировали мышление влиятельных учеников, включая бывшего спикера Палаты представителей Пола Райана, судью Верховного суда США Кларенса Томаса, экономиста Алана Гринспена и канцлера казначейства Саджида Джавида. Любимая Джереми Корбином и Бараком Обамой антиколониалистская веха «И пришло разрушение…» Чинуа Ачебе (1958) и хроника ГУЛАГа «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына (1962) известили международную общественность о вопиющей несправедливости в Нигерии и Советском Союзе соответственно. Это лишь некоторые примеры, которые внесли значительные изменения в политический ландшафт; гораздо больше писателей сделали свои попытки. Но агитационный роман стал анахронизмом. Данный способ прямого и злободневного выражения мнения затих.

Джин Ситон, директор премии Оруэлла, полагает, что в послевоенном впадении в немилость агитационного романа есть политический аспект. Многие из наиболее политически эффективных довоенных авторов были социалистами, и сталинизм подорвал их моральный авторитет. Сталинское упорство в отношении соцреализма сделало политическую полемику как эстетически, так и морально подозрительной. «Грубая прямота была создана для коммунизма, потому что коммунизм сказал: вы должны писать идейные романы. Но все мы были на стороне Василия Гроссмана , который не писал сообщений. Грубая прямота теперь выглядит идеологической», — говорит Джин Ситон.

Любой писатель, который все еще хочет добиться политических реформ, должен считаться с политическим классом, который гораздо меньше интересуется литературой, чем поколение Эттли и Бивена. Джин Ситон вспоминает, как проводил время с министром труда Роем Дженкинсом в 1960-х годах: «Он воспринимал идеи и усваивал их. В жизнях современных высокопоставленных политиков и администраторов есть что-то, что не поощряет глубокие тылы и не дает времени задуматься». Действует замкнутый круг, в котором политики теряют интерес к политической литературе, а авторы теряют веру в возможность повлиять на политику.

Заметными исключениями являются заместитель лидера лейбористской партии Том Уотсон, в число пробирных камней которого входит «Взгляд назад», и Артур Кестлер , рассказывающий о сталинских гонениях в «Слепящей тьме» (1940). «Лучшие политики привлекают внимание, как и все великие романы. Они могут обращаться как к эмоциональному, так и к рациональному я. Они могут стимулировать внутреннее мышление. «Слепящая тьма» дала мне реальное представление о том, как идеология может быть использована для угнетения», — говорит Уотсон.

Однако рядовой политик не ошибется, если предположит, что у политической литературы не хватает влияния на избирателей, поэтому она борется за их внимание. Ни одна книга последнего времени даже рядом не стоит с «Хижиной дяди Тома», «Взглядом назад» или с трагедией «Гроздья гнева» Джона Стейнбека (1939) — теми неудержимыми бестселлерами, которые требовали какой-то реакции от политиков. Это отражает заметную потерю романом культурного первенства. Столетие назад роман был основной формой повествования, поэтому любой писатель, желающий передать месседж, считал своим долгом попробовать себя в нем. Авторы агиток полагали, что литературный лоск, пусть и тонкий, необходим для приукрашивания политического месседжа. Однако после второй мировой войны развитие «художественного романа» лишило журналистов необходимости маскироваться под романистов. Эптон Синклер 21-го века вполне может оформить книгу типа «Джунглей» в виде прямого репортажа, а современный «Взгляд назад», вероятно, будет манифестом в стиле «Посткапитализма» Пола Мейсона (2015). Популярность массовой нехудожественной литературы отменила прежнюю коммерческую необходимость втискивать политический аргумент в искусственный формат. Джон Ланчестер , например, выбирает между художественной и нехудожественной формой в зависимости от того, что собирается сказать.

Зачем вообще придерживаться печатной страницы? Создатель «Прослушки» Дэвид Саймон назвал этот сериал «телевизионным романом», и критики ответили, что он сделал для Балтимора то же, что Диккенс для викторианского Лондона. Как и Эптон Синклер, Дэвид Саймон сделал себе имя как политический журналист и привнес определенную дидактичность в «Прослушку». «Мы были редакционным советом и продвигали свои доводы изо всех сил, используя повествовательную драму», — сказал он о сценаристах. Трудно представить современный роман с моральным энтузиазмом и политическим влиянием фильмов Кена Лоуча «Кэти, вернись домой» (1966) или «Я, Дэниел Блейк» (2016). В этом году премию Оруэлла за лучшую статью получило эссе «Административное правосудие на поминках «Я, Дэниел Блейк» (Administrative Justice in the Wake of I, Daniel Blake). Быть может, и к лучшему то, что Саймон — наш Диккенс, а Лоуч — наш Тресселл. «Нет абсолютной необходимости, чтобы именно роман занимал привилегированное положение в культуре. С точки зрения распространения идей, важно любое средство достижения цели», — говорит Лейт.

Даже сейчас есть еще несколько романистов, которые готовы схватить читателя за лацканы. Ситон хвалит злободневную сатиру о «силиконовой долине» «Сфера» Дэйва Эггерса (2013), выразившую озабоченность по поводу социальных сетей в форме триллера и всколыхнувшую мир технологий и политики. Фрэнк Коттрелл Бойс , детский автор и сценарист, считает молодежную литературу с ее естественно любопытной и идеалистически настроенной читательской аудиторией недооцененным средством продвижения политических идей и сравнивает много путешествовавшую романистку Элизабет Лейрд с «особенно пылким и чутким иностранным корреспондентом, присылающим репортажи со всего мира». Но он обеспокоен тем, что после успеха «Голодных игр» Сьюзен Коллинз (2008) темные образы будущего затмили светлые.

«Я беспокоюсь о том, что поток литературных антиутопий изменил представления о нормальном, приучил молодых читателей к атмосфере коррупции и лжи. Я уверен, что у художественной литературы есть важная функция, которую она, кажется, не выполняет: изображение того, что значит хорошо. Я полагаю, чтобы быть действительно политическим, произведение искусства должно предлагать хотя бы возможность изменений и путь вперед», — говорит он.

У всех литературных традиций бывают взлеты и падения, но агитационный роман, кажется, был потоплен со всех сторон, в основном апатией или скептицизмом писателей, читателей, критиков и политиков в равной степени. Джонатан Коу считает, что политически мотивированные авторы и впредь будут вынуждены искать обходные пути к симпатиям читателя, даже если они очень спешат перейти к делу.

«Оба моих откровенно политических романа «Какое надувательство!» и «Номер 11» довольно хитро устроены. Как будто вы должны извиниться за политический контент, завернув его во что-то неопровержимо «литературное». Кен Лоуч прочел «Номер 11» и написал мне очень любезное письмо, в котором отметил, что все цитаты рецензентов на мягкой обложке, кажется, восхваляют литературные аспекты книги, и мало касаются того факта, что это роман с явным месседжем против режима жесткой экономии. Этот комментарий вызвал у меня живой отклик и заставил заподозрить, что в этой стране лучшее, на что может надеяться роман, — чтобы его хвалили, несмотря на политический подтекст, а не благодаря ему», — говорит Джонатан Коу.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ