Джон Грин готов полюбить все, что он любит

Авторы Келли Стейси, Эшли Форд

Есть много вариантов натолкнуться на творчество Джона Грина. Есть его романы для подростков, ставшие бестселлерами – «Виноваты звезды» и «Бумажные города» , есть одноименные фильмы, снятые по мотивам этих романов. Есть его подкасты, его видеоблог, а также киностудия, где он работает со своим братом, Хенком.

Хотя когда-то Джон Грин много времени проводил в соцсетях, за последние несколько лет он снизил свою активность. Как и большинство людей, которые использовали сеть на «заре» интернета, чтобы построить небольшие сообщества людей, поддерживающих друг друга онлайн, его сообщество как-то выросло в Фандом с большой буквы «Ф», Грин психологически не смог себе позволить постоянно быть подключенным к своим аккаунтам в соцсетях. Он решил периодически выходить из соцсетей (в основном) незаметно и (в основном) последовательно.

Но знать творчество человека и знать его лично — это не одно и то же. Несколько месяцев назад я связалась с Джоном Грином и рассказала ему, что мой муж, Келли Стейси, и я хотели бы поработать с ним над новой серией интервью. Мы хотели поговорить с интересными людьми, которые вдохновляют и восхищают других, о музыке в их жизни. Это кого-что-когда-где-и-почему они любят альбом, песню, звуки. Мы не хотели составлять список 10 любимых песен или писать длинное эссе о чьей-то любимой группе. Мы хотели поговорить о том, как люди выбирают саундтрек к своей жизни.

На первое интервью мы прилетели в наш родной штат Индиана, чтобы встретиться с Джоном у него дома и поговорить о том, что он слушал последние четыре десятилетия.

Для большей ясности это интервью было отредактировано и сокращено.

Эшли Форд: Как 11-летний Джон Грин стал слушать R. E. M.?

Джон Грин: Мой отец всегда слушал действительно хорошую музыку и был человеком с широким музыкальным кругозором. Я не помню, это было до того, как вышел альбом «Green» или после. У них там был один хит, «Stand», возможно, дело было в нем. Хотя, мне кажется, я и до этого любил их слушать. Не хочу показаться хипстером — фанатом R. E. M., но в детстве – и это не что-то такое, чем я пытаюсь гордиться – в том, что касается моего отношения к музыке, особенно, когда был моложе, много раз я старался что-нибудь выразить. Я пробовал что-то рассказать о себе. Когда я слушал R. E. M., я пытался сказать: «Я искушенный ценитель рок-музыки и меня волнуют тексты песен и смысл, спрятанный в них. Оглядываясь назад, в то время я думал о том, сколько же тайн было в текстах R. E. M. Возможно, в словах их песен есть много и всяких бессмысленных вещей. Но тогда во всем этом мне виделся некий скрытый смысл.

Келли Стейси: Вы упоминали, что когда стали старше, вам нравились The Cure и The Smiths. Что тогда происходило в вашем внутреннем мире?

Джон Грин: Когда я много слушал R. E. M., они определенно не были мегапопулярными, но они были частью модного тогда направления культуры. Я очень хотел быть «своим» в средней школе. Мне отчаянно хотелось, чтобы меня приняли крутые парни и другие подростки, которые, как мне казалось, обладали властью, популярностью и могли управлять разного рода возникавшими ситуациями.

В детстве я никогда не был социально активным подростком. Но я действительно боролся со всем на свете в девятом классе. Моя окружающая среда и часть детей, с которыми я тогда общался, слушали The Cure, одевались в черное и были маленькими готами. Мы называли себя прогрессивными людьми со своей отличительной окраской, но на тот момент, на наш взгляд, это значило приблизиться к готам. Мы не думали, что по каким-то причинам готы – это модно. Но было что-то такое внутри меня, что мне действительно казалось, что The Cure и The Smiths, и Nine Inch Nails меня понимают. Это что-то было грустным и пугающим. Мне было стыдно и неудобно, не смогу подобрать лучшего описания, я чувствовал себя дерьмово.

Мне казалось, что другие дети вокруг меня могли жить как все обычные люди, а я же всегда наблюдал за собой, за своим взаимодействием с окружающим миром. Это был такой уровень самопознания мира, особенно внешних взаимоотношений… тогда это все очень нагружало меня. В том возрасте мои самые счастливые моменты были, когда я в одиночестве слушал музыку.

Келли: Сколько энергии ты чувствовал в себе в то время?

Джон Грин: Если говорить о чувстве беспомощности, социальной беспомощности в пределах моей школы, или же о беспомощности, когда я внутри своей семьи, то тогда я стал слушать Nine Inch Nails очень, очень громко и мне казалось, будто бы меня услышали, и ощущал прилив сил. Однажды отец постучал в мою дверь и такой говорит «Что ты слушаешь?» А я ему такой «Это Nine Inch Nails, Pretty hate machine». Он вдруг спрашивает: «Могу я его одолжить?» Я ему отвечаю «Да, но, думаю, тебе он очень сильно не понравится». Итак, он одолжил альбом у меня. Отец вернулся через два дня, протянул мне диск и сказал: «Знаешь, альбом мне действительно понравился. Я мог бы обойтись без некоторых ругательств, но думаю, что их тексты и музыка действительно мощные. Я надеюсь, ты не возражаешь против того, что я сходил и купил для себя копию их альбома.»

Ну как, разве есть лучший способ подавить подростковый бунт?

Как бы это все выразить: «Это полезно знать, что ты такое чувствуешь».

Эшли: Вы себя чувствовали белой вороной? Вы ощущали себя не единым целым со своей семьей, вашим небольшим союзом из четырех человек.

Джон Грин: Я никогда не чувствовал себя нелюбимым, и я всегда ощущал, что меня поддерживают, но мне знакомо чувство обособленности от каждого из них в плане восприятия своей жизни, того, как я ее проживаю, я был очень замороченным, разрушал себя изнутри. Тогда я не знал ни одного языка, на котором я смог бы все это выразить. Я не знал, что страдаю ОКР [Обсессивно-компульсивное расстройство – психическое расстройство, при котором наблюдается развитие навязчивых мыслей и разнообразных страхов – прим. пер.]. Я не подозревал, что у меня все эти проблемы с психическим здоровьем. У меня не было никаких оснований для этого и не было никакого способа, чтобы выразить все это. Вся моя жизнь, как бы происходила внутри меня, а я не обладал умением описать ее кому-нибудь еще. Я чувствовал обособленность. Но я не считаю, что кто-то намеренно отгораживался от меня. Но почему-то иногда и сейчас ты все еще ощущаешь себя, как будто судьба ополчилась против тебя, и это становится интересной частью твоей чистоты и мужественности.

Келли: Вы переехали в закрытую школу после девятого класса?

Джон Грин: Я начал там свой десятый класс. Переезд в закрытую школу в Алабаму сделал так, что люди, окружающие меня были не такими «белыми» и мужественные. Итак, мой друг, писатель Даниэль Аларкон, любил слушать хип-хоп музыку, ему нравилось анализировать тексты песен со своими друзьями, и я очень сильно захотел, чтобы все они считали меня классным. Еще один друг увлекался A Tribe Called Quest, поэтому мы частенько их слушали.

Я был окружен разными людьми, и первый раз я почувствовал, что музыка может быть не только зеркалом, но, возможно, и немного окном. Я думаю, что есть прочная традиция в том, что хип-хоп музыка рассказывает о многих социальных проблемах, о проблемах расовой дискриминации, рассказывает об экономических проблемах и поднимает вопросы равенства. Особенно группы, подобные A Tribe Called Quest и Digable Planets.

Эшли: Digable Planets все еще горячи.

Джон Грин: Недавно мы снова переслушивали их альбом. Мы нашли все наши диски и размышляли: «а стоит ли хранить эти CD?» Мы прослушали CD Digable Planets и я сказал: «Они великолепны. Почему они все еще так актуальны?»

Келли: Так же как и The Pharcyde[10].

Джон Грин: The Pharcyde были невероятны. Как – будто они говорят: жизнь – это не твоя личная заслуга. Я считаю, что все слова, таких рэперов как Phife Dawg – которого я считаю одним из самых великих рэперов всех времен – это борьба.

Эшли: Это изменило ваше восприятие себя?

Джон Грин: Да, определенно. Одно из структурных преимуществ «белого» человека это то, что тебе никогда не предложат рассмотреть вопрос о твоей расовой принадлежности… никак.

Отчасти из-за своих друзей, отчасти из-за музыки, я все чаще задумывался о подобных вещах. А также наши учителя, которые заставляли нас читать Тони Кушнера, Тони Моррисон, Элис Уокер и Майю Ангелу. Все это тоже очень сильно повлияло на меня. В то время я часто каким-то образом мог понимать то, что чувствуют другие; я – белая ворона в семье. Тогда я начал задумываться о том, что такое структурное неравенство и что у меня всегда были преимущества в нем.

Фото: Эшли Форд

Келли: Итак, от R. E. M. к A Tribe Called Quest, затем вы увлеклись джазом, верно?

Джон Грин: Я не страстный поклонник джаза. Я хотел бы подчеркнуть это. Не просите меня проанализировать приглушенное звучание трубы или, неважно, что-то там еще. Я никогда не принимал теорию музыки. В целом, джаз – это альбом «A Love Supreme» («Всевышняя любовь»). Я понял, что он священен для меня. У меня был друг, который однажды сказал мне, что «A Love Supreme» – это убедительное доказательство существования Бога. И это глубоко застряло у меня в голове, потому что это кусочек какой-то истины для меня.

Эшли: Расскажите, какой именно кантри музыкой вы увлекались? Поп кантри? Классическим?

Джон Грин: Это было то же самое время, когда я увлекался рэпом. Я был в старшей школе, и мне нравилась плохая кантри музыка. Когда я был молодым, мой музыкальный вкус был и хороший, и плохой, но я не мог отличить хорошую музыку от плохой. Мне нравилась Лиэнн… Картер?

Эшли: Лиэнн Раймс?

Джон Грин: Лиэнн Раймс, верно. Но позже я увлекся хорошей кантри музыкой.

После колледжа я полгода работал наставником в детской больнице, которая сыграла значительную роль в моей жизни. Тогда я собирался поступать в семинарию, чтобы стать священником. Я увлекся духовной музыкой, поэтому слушал госпел (gospel), слушал духовную кантри музыку, особенно более старый духовный кантри, который исполняли такие музыканты, как Билл Монро. Док Уотсон поет много гимнов, The Carter Family, все в таком роде. Ральф Стэнли.

Келли: Старый добрый блюграсс [жанр американской музыки кантри, происходящий из региона Аппалачей, в первую очередь штата Кентукки («штат мятлика»), которому обязан своим названием (bluegrass — мятлик) — прим. пер.] один из моих любимых жанров музыки. Ты говоришь, что искал чего-то духовного, но ты стремился найти что-то более личное и настоящее в кантри музыке?

Джон Грин: Это интересный вопрос. Я слушаю музыку отчасти чтобы пережить особенный эмоциональный опыт, отчасти чтобы понять ту часть себя, которая находится у меня глубоко в душе и абстрагироваться. Чтобы мое «внутреннее я» знало, что его слышат, а в ответ, может быть, я смогу услышать и его. Именно эта вещь сильнее всего всегда связывала меня с музыкой. И, кстати, моя семья с Юга. Так что это музыка моих предков.

Я считаю, что когда мы слушаем музыку, одна из вещей, которую мы ищем это уникальный эмоциональный опыт. И, возможно, поэтому определенный кантри вызывает у меня чувство дискомфорта сейчас. Потому что тогда это действительно было моим особенным эмоциональным опытом, а сейчас, я чувствую это лишь как одну составную часть чего-то. Но ответить самому себе в 16 лет на вопрос «кто я такой» это реально? Ведь это точно возможно. Лиэнн Раймс классная. Я опять возвращаюсь к этому вопросу. Я собираюсь перестать извиняться за все, что мне нравится. Я просто буду любить это.

Очень важно иметь несколько постоянных вещей в своей жизни, когда все остальное постоянно изменяется и сбивает тебя с толку. Так легко потеряться в вещах и потерять чувство самого себя.

Эшли: Я обратила внимание, ты рассказывал, что в 2003 познакомился с The Mountain Goats [20]. Я знаю, что в 2005 ты выиграл Премию Майкла Л. Принца, и это стало началом более открытой публичной жизни для тебя. Ты говорил, что The Mountain Goats принесли тебе много утешения и комфорта.

Джон Грин: Я никогда не думал об этом в таком ключе, но думаю, что так и есть. Первый раз, когда я услышал их музыку, я как раз только подписал контракт на мой роман «В поисках Аляски» .

Мы с моей подругой Линдсей вышли пообедать, и у нее играла «The Best Ever Metal Band in Denton», потрясающая песня Mountain Goats, первая их вещь, которую я услышал. В течение следующих полутора лет, пока я правил «В поисках Аляски», я иногда слушал старый кантри, но я также часто слушал The Mountain Goats. С тех пор моя жизнь поменялась, я стал узнаваем, но Mountain Goats были чем-то неизменным, и есть огромная ценность в постоянстве, когда множество вещей в твоей жизни непрерывно изменяются.

Это легко потеряться в вещах, потерять ощущение самого себя. Это, безусловно, замечательно иметь людей, которые щедро откликаются на твое творчество, но можно быть одурманенным как хорошими эмоциями, так и плохими. Все это может вызвать привыкание и стать частью твоего «внутреннего я», в котором небольшие угрозы превратятся в большую опасность для твоей личности.

Кто-то критикует твое творчество или критикует тебя в интернете, или где-нибудь еще, и ты чувствуешь, что это огромное давление происходит, отчасти потому, что ты сам выбрал раскрыть часть себя публике, показать часть своей жизни.

Поэтому ответ на твой вопрос – да. Я думаю, что Mountain Goats стали утешительной константой в моей жизни.

Эшли: Я была в процессе расставания и мой друг Девид сказал: «Надень наушники. Я просто хочу, чтобы ты послушала эту песню». И он включил «No Children» The Mountain Goats. Я почувствовала себя очень дерьмово.

Джон Грин: Наверное, мне следует уточнить, что у меня тоже было разбито сердце, когда я только начал слушать Mountain Goats, и это, возможно, не совпадение. У них много песен, которые цепляют разбитые сердца. Это странное чувство вины, когда твое сердце разбито. Ты внезапно становишься уверен в определенных вещах. (поет) Oh, I hope the fences we mended fall down before our own feet (Надеюсь, заборы, которые мы починили, упадут нам под ноги) [Джон Грин исказил строчку из песни «No Children», в оригинале она звучит «I hope the fences we mended Fall down beneath their own weight» – прим. пер.]

Келли: I hope you die, I hope, we both die… (Я надеюсь ты умрешь, я надеюсь, мы оба умрем)

Джон Грин: А потом, ты такой думаешь, что будет другая связь, но ни фига.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ