Насколько «Мертвые» Джеймса Джойса основаны на его собственной семье?

Когда Джеймс Джойс писал «Мертвых», в итоге ставших последним рассказом «Дублинцев» , казалось, что он хочет воскресить тех, кого он похоронил с насмешкой, дистанцируясь, в предыдущем рассказе сборника «Милость Божия». Теперь вместо того, чтобы изучать главного героя как будто для развлечения, он проникся им, наделил его сложными чувствами и глубоким откликом на свои переживания.

История также основана на происшествии из жизни его отца, но на этот раз вместо того, чтобы просто пересказать историю, Джойс начал мечтать о ней, воображать ее, наделяя ее некой грацией, которой сильно не хватало предыдущему рассказу.

Идея полного восстановления событий, случившихся на памяти прошлого поколения, проанализирована в эссе Конора Круза О’Брайена про Шона О’Фаолейна (ирландский писатель — прим. пер.) в его книге «Maria Cross» («Крест Марии»). В последние годы жизни Джойса в Дублине он и его отец, Джон Станислас, проводили много времени в доме семейства О’Ши; глава семейства был членом парламента от Ирландской парламентской партии, и вскоре Джойсы познакомились с его дочерьми, одна из которых, Кэтлин, стала матерью Конора Круза О’Брайена (ставшего политиком, ученым и писателем — прим. пер.). Персонаж мисс Айворз в «Мертвых» частично основан на ней.

В собственных работах Конора Круза О’Брайена об Ирландии часто присутствует чувство упадка, продолжавшегося после провала Парнелла (ирландский политический деятель, основатель Ирландской политической партии, глава Лиги гомруля, выступавшей за предоставление Ирландии автономии («гомруль» от англ. home rule — автономия, самоуправление) — прим. пер.) и до Пасхального восстания 1916 года, когда семья его матери, О’Ши, находилась у власти в Дублине; это время, о котором Круз О’Брайен думал спокойно и с неким томлением, время, в которое существовал и Дублин, воображаемый Джойсом.

Круз О’Брайен писал:

У всех нас есть сумеречная зона во времени, простирающаяся в прошлое на одно-два поколения до нашего рождения и не принадлежащая остальной истории. Старшие наполняют своими воспоминаниями нашу память, пока мы не развиваем в себе чувство непрерывности истории, превосходящей и преодолевающей наше собственное существование… Дети из маленьких и песенных общин вероятнее всего будут обладать этим чувством в большей степени и, обладая хорошим воображением, способны принять в свои жизни огромный период времени до их собственного рождения.

Такая сумеречная зона времени вошла в самый дух «Мертвых» удивительным образом, так как Джойс погрузил действие не только в выдуманное прошлое, но одновременно и в воображаемое будущее. Между написанием «Милости Божией» и «Мертвых» щепетильная скупость Джойса уступила нерешительной, тихой щедрости. Отбросив представление своих братьев и сестер об отце, он смог высвободить огромную внутреннюю энергию, позволившую ему экспериментировать с формой и стилем, а постепенно перейти от тихой нерешительности к стилю письма, не стесненному осторожностью, но смелому и комичному.

Он не ходил на вечеринки на острове Ашера (набережная в Дублине, где происходит действие «Мертвых» — прим. пер.), описанные в «Мертвых». В своей книге «Смотритель за своим братом» Станислас Джойс (брат Джеймса, названный в честь отца тоже Джоном Станисласом, но для их различения называемый Станисласом, а отец — просто Джоном — прим. пер.) писал: «У моих родителей было много друзей в Брэе и в Дублине, и часто на Рождество и Новый год они отправлялись на танцы в Дублин и оставались там в отеле, как Конрои в "Мертвых"». Он также отмечает, что его отец обладал «бойким языком» — был хорошим оратором. «Что касается его "дара болтовни", то, если исключить литературные аллюзии, которые Габриел Конрой считает недоступными для уровня его слушателей, речь персонажа в "Мертвых" — отличный пример, слегка отполированный и подправленный, послеобеденной риторики отца».

В своей биографии Джойса Ричард Эллманн писал:

Другие праздничные события детства [Джеймса Джойса] были связаны с его гостеприимными двоюродными бабушками, миссис Кэллэнэн и миссис Лайонс, и с дочерью миссис Кэллэнэн Мэри Эллен и их домом №15 на острове Ашера, также известном как «школа мисс Флинн». Туда приходили достаточно взрослые для этого Джойсы, и Джон Джойс (их отец — прим. пер.) разделывал гуся и давал речь.

Ссора между Габриелом и его матерью о его женитьбе в «Мертвых» имеет в себе элементы реальной ссоры Джона с его матерью, когда он женился на Мэри «Мэй» Марри.

Однако в образе Габриела есть черты как отца, так и самого Джеймса Джойса. Габриел пишет обзоры на книги для «Дейли-экспресс», как и Джойс. Жена Габриела родом с запада Ирландии, как и Нора Барнакл. Габриел — учитель, как и Джеймс. Он симпатизирует скорее космополитизму, чем национализму, также как и Джойс.

Эллманн также предполагает, опираясь на свидетельства Станисласа Джойса, что у Габриела мог быть и другой прототип — друг Джеймса Константин Курран, и предлагает возможные доказательства, включая беспокойный характер Куррана и тот факт, что брата Габриела в рассказе зовут Константин.

Однако, скорее всего, Джойс просто находил необходимые детали повсюду. Он не работал с конкретными прототипами. Все началось с образа того дома на острове Ашера, когда в сумерки его родители, эта эффектная молодая пара, покидали дом в Брэе, чтобы отправиться туда; они были парой, наделенной хорошими голосами, которую объединяла любовь к пению. В рассказе он сделал своего отца очень достойным человеком. Вот Фредди Мэлинз напился, но не Габриел. Он представлял вечер своих родителей во всех блистательных подробностях, он видел всех приглашенных, видел, как проходил вечер и чем он заканчивался.

Он представлял себе все так живо, что попал в самый дух происходящего, пока не начал сам ходить из комнаты в комнату вслед за отцом. Он видел свою жену Нору Барнакл на месте своей матери — или в образе матери. На себя он примерил личину отца. Он слил воедино свой дух и дух своего отца, как он позже сделает это с рекой в конце Поминок по Финнегану : «печален и устал, я возвращаюсь к тебе, мой холодный отец, мой холодный безумный отец, мой холодный безумный опасный отец»; или в последних строках «Портрета художника в юности» , когда он молит отца: «Древний отче, древний искусник, будь мне отныне и навсегда доброй опорой» (перевод Богословская-Боброва М.)

В «Мертвых» он и себя, и отца поместил вне времени. Для этого ему нужен был третий персонаж, повествователь рассказа, который, как Джойс, сидя перед белым листом бумаги, пытается совершить этот великий акт эмоционального восстановления, колеблется в выборе стиля: начинает тоном разговорчивого человека, просто рассказывающего некую историю, а заканчивает тоном искусственным, близким к языку поэзии прерафаэлитов или викторианской молитве. Все начинается с одинокой фигуры Лили, дочери сторожа, которая затем быстро исчезает, и заканчивается «всеми живыми и мертвыми» (последние слова рассказа — прим. пер.).

А между такими разными началом и концом угол зрения и характер деталей, на которые направлено внимание, постоянно сдвигаются и меняются. И самая неловкость Габриела, его настороженность, неопределенное положение — все это похоже на чувства, испытываемые самим писателем, пытающимся создать что-то новое. От него ничто не ускользает, особенно его собственное чувство некомпетентности, ощущение своей скудости. Прямо как Габриел не уверен, подобает ли случаю его речь, сам рассказ кажется неуверенным и неопределенным, он отказывается принимать один общий тон.

Габриел такой же неопределенный персонаж, как и призрак Майкла Фюрея. Он разрывается между двумя натурами — своей ирландской натурой и попытками преодолеть свою замкнутость; также Джойс разрывается между двумя образами своего отца — тем, который он знает и помнит, и другим, который он хочет изобразить, чтобы отделить образ отца от ограничивающего его чувства обиды, которое способно только унизить и изуродовать этот образ.

Первое предложение предпоследнего абзаца «Мертвых» гласит: «Слезы великодушия наполнили глаза Габриела». Смешивая собственную чувственность с предполагаемой чувственностью своего отца, позволяя своему призраку смешаться с призраком Джона Станисласа Джойса, он избавился от своей щепетильной скупости и совершил акт великодушия. Он спас самого себя для работы, которую с этого момента мог делать. И все же это были еще очень осторожные шаги. В «Герое Стивене» , ранней версии «Портрета художника в юности», есть удивительно наивный отрывок, когда Стивен сын, учащийся университета, спрашивает свою мать, хочет ли она, чтобы он прочитал ей свое эссе об Ибсене. Когда она соглашается, «Стивен прочитал эссе медленно и выразительно, и когда он закончил, она сказала, что оно прекрасно написано, но были места, которые она не поняла, не может ли он прочитать снова, объясняя некоторые части».

Когда он заканчивает, она высказывает желание прочитать лучшую пьесу Ибсена. «Ты правда хочешь прочитать Ибсена?» — спрашивает Стивен. Его мать отвечает: «Да, правда хочу». А немного спустя она говорит: «До того, как я вышла за твоего отца, я много читала. Я интересовалась всеми новыми пьесами».

Отрывок из книги «Безумные, плохие и опасные: отцы Уайлда, Йейтса и Джойса» Колма Тойбина («mad, bad and dangerous to know» — этой фразой леди Каролина Лэм описала Байрона, с тех пор фраза часто цитируется — прим. пер.).

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ