Как Байрон изобрел дикую лошадь

Автор: Сюзанна Форрест

«Невозможно отрицать, что внутри у нас живет дикая лошадь», как говорит герой романа Вирджинии Вульф «Комната Джейкоба». «Скакать, не зная удержу, упасть в изнеможении на песок, почувствовать, как вращается земля, испытать — буквально — прилив любви к камням и травам, как будто с человечеством покончено, и пусть мужчины и женщины катятся ко всем чертям...» (пер. Марии Поэлевны Карп). От модернистской беллетристики до Интернета, «Спирит: Симарронский жеребец», «Неприкаянные» Артура Миллера, Роллинг Стоунс и классические марки автомобилей, — неудержимо скачущая дикая лошадь, один на один с грандиозной природой, стала воплощением свободы, врождённой естественной благородности и неприятия человеческих причуд.

Но наш эмоциональный западный отклик на пасущихся на воле лошадей нов. Большую часть времени в минувшей истории дикие лошади шли в пищу, считались просто неприятностью или же рассматривались началом одомашнивания животных. Переосмысление дикой лошади как благородного дикаря рассказывает историю, уносящую в эпоху Романтизма, исчезновения, театральных мелодрам и обнажённых леди. А начинается всё с недовольства по отношению к человеку по имени Мазеппа в 17-ом столетии при польском дворе — поэту, впавшему в немилость.

При изучении предыстории дикой лошади во время работы над книгой «Возраст лошади» я нашла лишь несколько упоминаний европейских хронистов эпохи, предшествующей Возрождению, по двум простым причинам: диким лошадям не придавалось важного значения, и, более того, лишь немногие выживали даже в античные времена. В то время как домистицированная лошадь процветала в компании с человеком и щедро прославлялась и кропотливо изучалась от холки до хвоста как в искусстве, так и в литературе, её дикий собрат быстренько был изгнан из домов в степи, леса и горы Европы и Азии. Дикие лошади приносили одни неприятности или, как писал Эразмус Стелла в 16-ом столетии, отлично годились для охоты или еды или для более мрачных целей, как для раздирания злодеев на части на аренах римского цирка. Я нашла лишь одно художественное описание: гротескные гравюры Ханса Бальдунга, на которых похожие на ведьмаков представители семейства лошадиных пожирают друг друга в тёмном лесу.

Дикие лошади стали привлекать большее внимание в эпоху Возрождения, когда голландский натуралист Питер Боддерт классифицировал их как различимый вид «дикая лошадь» (лат. Equus ferus), а русские и европейские исследователи сообщали о наблюдении их в степях. К началу 18-го столетия остались только два вида настоящих диких лошадей: мышиного цвета тарпаны в девственных лесах польской Беловежской пущи и в восточных степях, и саврасые лошади Пржевальского со стоячей гривой, жившие в Центральной Азии и до сих по виду такие же, как и их собратья Каменного века, отображённые на стенах в пещере Ласко. Европейские статусные лошади того времени — быстрые, элегантные английские чистокровные жеребцы и горделивые верховые лошади с Иберийского полуострова — отражали славу на своих владельцев, а неукротимым лошадям Пржевальского и тарпанам нечего было предложить европейцам, кроме своей диковинности и жаркого. Тарпан исчез из Беловежской пущи к началу 19-го столетия, что стало первым признаком начала стремительного конца, — но в 1819 году новая метафизическая дикая лошадь была рождена.

«Мазеппа» — одна из последних работ Лорда Байрона, написанная всего за несколько лет до его смерти и вскоре после того, как он сбежал из Англии, преследуемый скандалом и опутывающими его долгами. Жена его бросила, забрав с собой дочь. Его любовные похождения были велики и к тому же словоохотливы. Слухи обвиняли его как в гомосексуальных афёрах, так и в кровосмесительной связи со сводной сестрой. Мазеппа — что забавно — рассказывает о безумном рывке в эмиграцию, предпринятом не по своей воле, но превращающем своего персонажа в героя. За три года издатель Байрона Джон Мюррэй продал впечатляющее количество экземпляров — 7.400.

Своего протагониста Байрон нашёл в «Истории Карла XII, короля Швеции» Вольтера. Исторически реальный Иван Мазепа (Байрон добавил второе «п») был казачьим гетманом, прославившимся тем, что перешёл с русской стороны на шведскую перед битвой за Полтаву в 1709-м году. На Украине он до сих пор считается героем, а в России — преступником. Согласно Вольтеру, будучи юношей, Мазепа служил в 1660-х годах пажем при дворе польского короля Яна II Казимира и однажды наставил рога одному шляхтичу; тот заставил раздеть его донага и привязать к «дикой лошади», и та протащила его весь путь назад в Украину, откуда была родом. Басни об его любовных эскападах берут начало в мемуарах придворного по имени Пасек, у которого давно был зуб на Мазепу. Из рассказа Пасека следует, что когда Мазепа был пойман с поличным обманутым супругом, его привязали не к спине дикой лошади, а к собственной прирученной верховой лошади, которая быстро ускакала в своё стойло через кусты ежевики. Вольтер изменил историю. Байрон ещё более приукрасил.

Поэта не интересовали достоверность или геополитический аспект последующей карьеры Мазепы; центральным элементом поэмы стало шальное приключение на «дикой лошади». Вольтеровского однострочного изложения Байрону было достаточно для создания целого эпоса. Байроновский Мазеппа полюбил Терезу за её «азийские глаза», а его наказание включает не просто дикую лошадь, а существо: «Но дик был, точно зверь лесной, неукротим: он до тех пор / не ведал ни узды, ни шпор» (здесь и далее перевод Георгия Аркадьевича Шенгели). Жеребец, «татарин украинской породы», играет большую роль в поэме: он стихиен, покрыт пеной, бесстрашен и неистов. Два дня и две ночи испуганное животное мчится по земле, «оставляя позади человеческие жилища», сквозь дикие леса и «бескрайние степи» с Мазепой, привязанным к спине, истекающим кровью и без сознания. То и дело Мазеппа теряет сознание и снова приходит в себя, когда конь продирается сквозь воды Днепра. Волки гонятся за ним. Слово «дикий» снова и снова звучит в поэме.

В конце концов конь достигает райского уголка с «целиной», «Там нет Людей, — зверей нет!» Несчастное животное валится с ног, а измученный Мазеппа вдруг слышит, как «к нам летит / С тяжёлым топотом копыт / Табун огромный» и видит не всадников, а тысячи диких лошадей, во главе которых — чёрный «Патриарх». Байрон/Мазеппа подробно описывают лошадей, не познавших жестокости людей: «Раздуты ноздри, вольны рты; / Бокам их шпоры и хлысты / Неведомы, зубам — мундштук, / Ногам — подков железный круг; / Их тысяча — сплошь дикарей». Приближаясь, лошади видят, что конь Мазеппы мёртв, а на его спине — распростёртый человек, и, кружась в отчаянии и страхе, они оставляют Мазеппу на съедение хищникам. Его спасает казачка, тоже «дикарка». Может быть, пишет Питер Кокран, «душа лошади переселилась в тело нового покровителя [Мазеппы]».

Скачка Мазеппы сломя голову интерпретировалась как представляющая (автобиографические) муки сексуального влечения, сражение с творчеством или захватывающая скачка в сам Романтизм. Кроме того, это дебют нового вида литературной лошади. Европейская литература полна представителей конской расы, являющихся благородными партнёрами человека, от Ксантуса Ахиллеса до Балиуса, в то время как байроновская лошадь ничего не хочет иметь общего с представителями рода человеческого. Она не отражает славы на своего всадника; она сосредотачивает в себе Мазеппу во всём его элементарном существовании. Её желание быть свободной всепоглащающе и становится её гибелью. Она — чистая, естественная сила, лучше всего себя чувствующая без влияния человека, в отличие от королевского, украшенного султаном из перьев парадного жеребца или гусарской строевой лошади с побрякивающими удилами. Благородный дикарь, иными словами. И запад был готов к принятию этого существа.

Европа и Америка 19-го столетия существовали благодаря лошадиной силе, незаменимой составляющей общества, наряду с паровым котлом и человеческой силой. Во времена жизни Байрона лошади служили двигательной силой ранних фабрик и мельничных механизмов. Во всё большем количестве они перевозили людей и грузы в растущих городах и служили универсальной рабочей силой на фермах. Обузданные, беспрерывно работающие, они были вездесущи как никогда, а первые кампании по защите животных уже стали предпринимать попытки облегчить их муки. Романтическая дикая лошадь Байрона стала зеркальным отражением лошади-трудяги, наделённая всей той таинственностью и благородностью, которой не хватало Доббину. Её призывное тихое ржание находило отклик в сердцах читателя. Запад её полюбил.

Поэма Байрона воодушевила Виктора Гюго на написание собственного Мазеппы, так же, как и художников Жерико и Делакруа и композитора Листа, заставившего жеребца бешено скакать по клавишам своего пианино в арпеджио. Байроновская лошадь действительно приобрела популярность в народном представлении, взяв штурмом театры. Лошади представляли собой не просто массовую рабочую силу, но и массовое зрелище в 19-ом столетии. Цирк, развившийся в Англии в конце 17-го века, превратился в изысканные драматические представления по названию «хипподрамы», в которых в высшей степени натренированные лошади стучали копытами и скакали вдоль сцены наравне с актёрами-людьми, выполняя трюки и участвуя в сражениях и состязании в беге на сцене. Мазеппа стал потрясающим международным хитом краткого и восхитительного периода существования данного жанра, обольщая зрителей десятилетиями.

В то время как Байрон превращал скудный абзац Вольтера в эпос, хипподраматургия сбросила свои удила и погнала лошадь всё быстрее. Мазеппа стал найдёнышем, непорочно влюблённым в юную миловидную Олинску или Терезию, помолвленную с ужасным графом. Герой бросил вызов графу и был наказан бешеной скачкой, но в конце узнан «татарским» королём-профетом и возвращён назад в Польшу с лояльными сторонниками — живописно переодетыми цыганскими музыкантами — для спасения суицидальной Олинской/Терезией в славной потасовке. Зебры, «восточные» костюмы и пальмы иногда включались в постановку, а выступления вызывали трепет.

Актёра в трико телесного цвета, играющего Мазеппу, привязывали к настоящему коню, который лёгким галопом покидал сцену, а потом на сцену возвращался идентичный жеребец с куклой на спине. Вторая лошадь мчалась ввысь по узким рампам, служившим горными тропами, сквозь «ужасный шторм; сквозь гром, молнии, град и дождь», прежде чем рухнуть в пропасть. Движущаяся панорама иллюстрировала, как конь плывёт, борясь с двумерными деревянными волнами Днепра, преследуемый чучелами волков и стервятников.

Актёры-кони выступали вечер за вечером. «Когда она выбежала, становясь на дыбы, бросаясь вперёд, кусаясь, крутясь на месте, ударяя копытами пробивая путь на сцену, алый шёлк её ноздрей и пена, вылетающая изо рта, вызвали у нас настоящие вопли ужаса», описывала американская актриса Клара Моррис свою коллегу лошадиной породы. По меньшей мере одна лошадь и один актёр погибли на сцене в результате падения.

Когда популярность Мазеппы в середине столетия стала ослабевать, один нью-йоркский шоумен по имени Капитан Джон Б. Смит нашёл юную американку Аду Айзекс Менкен, надел на неё трико телесного цвета, привязал к лошади и отправил в турне. Менкен произвела сенсацию не только благодаря откровенному комбинезону и привычке курить сигары, а и завершив скачку без двойника-дубля, перепрыгивая заборы и соскальзывая со спины жеребца. Ада зажгла искорку тщеславия в женских Мазеппах, высмеянная в одной из пародий как одетая «в классическое ... платье, не доставившее особых трудностей швейной машине».

Но в то время как вымышленные дикие лошади процветали, их реальные дикие собратья продолжали исчезать из Европы. Они исчезли из Беловежской Пущи в начале 1700-х годов. Последний тарпан в Украине умер в 1870-х годах, сломав ногу, преследуемый охотниками. Лошадь Пржевальского — названная так позднее именем исследователя польско-русского происхождения, который привёз её шкуру в Москву — была уничтожена европейскими коллекционерами животных, которые, в своих усилиях по сбору образцов для спаривания, украли или случайно убили сотни жеребят. Из небольшой горстки в неволе удалось вывести несколько небольших групп в зоопарках, но в природе лошади Пржевальского исчезли в 1960-х годах.

Представители западной цивилизации до сих пор могут увидеть байроновских «тысячу лошадей, но ни одной, чтобы проехаться верхом» в одном месте — самом по себе полулегендарном — Американском Фронтире. Лошади существовали ранее на Американском континенте, но, исчезнув однажды, они вернулись вместе с конкистадорами, вырвавшись на волю и процветая среди родной дикой природы. Согласно Дианне Стильман, автору «Мустанга», в начале 1700-х годов на карте Америки существовали места, попросту обозначенные «обширные стада диких лошадей». Мустанги были непостижимыми, повторяющимися фигурами в новом жанре произведений о путешествиях по американским приграничным областям, чьи авторы описывали диких лошадей в лучших традициях Романтизма.

Вашингтон Ирвинг, как почитаемый Байроном, так и почитатель Байрона, был потрясён мустангом, которого он увидел в Оклахоме в 1832-м году. «В первый раз в своей жизни я увидел лошадь, чувствующую себя вольготно в родной ей дикой местности, гордую и свободную натуру. Как же она отличалась от тех бедных, изуродованных, подавленных, обузданных созданий в городах, жертв наших прихотей, алчности и жажды роскоши». Повествования Ирвинга и его коллег по перу зачастую отличаются попытками запечатлеть дикую лошадь и показать смятение автора по поводу когда-то благородных зверей, побеждённых и приговорённых к мундштуку, узде, шпорам и хлысту. «Герой на сцене, — писал Ирвинг, — изображая отчаяние пленённого принца, не смог бы сыграть свою роль более драматично. В этом чувствовалось, безусловно, нравственное величие».

Антрополог Элизабет Этвуд Лоуренс обращает внимание на то, что поселенцев привлекала как дикая натура лошадей, так и Фронтира, и вынужденно они разрушили их существование цивилизацией. В книге «Белый мустанг прерий» она прослеживает легенду о могучем жеребце, бороздящем просторы Запада, которую любили рассказывать у бивачного огня, и ставшую такой известной, что она была превращена в хипподраму и даже упомянута в романе Мелвилла «Моби Дик». Этого «белого жеребца» так же в конце концов ловят, но он измучивает себя или, отказавшись от пищи, умирает от голода, как бы «принося себя в жертву, чтобы обрести свободу».

В настоящее время агитационные группы борются за спасение популяции дикой лошади от правительственных программ, направленных скорее на их истребление, или же против браконьеров по всему миру — в Дельте Дуная, Монтане, в окрестностях Чернобыля или в Новом Южном Уэльсе, — аргументируя, что у животных есть право на дикую природу. Защитники мустангов снова объединяют усилия после того, как президент США Трамп предпринял шаги по легализации продажи диких лошадей на землях Бюро по управлению государственными и общественными землями скотобойням Канады и Мексики. Несмотря на почти столетие продолжающуюся кампанию по защите американских диких лошадей, мустанги остаются либо символом, либо потребляемым природным ресурсом.

Популяция лошади Пржевальского — оказавшаяся настолько по-настоящему дикой, что её представители даже насчитывают отличное от доместицированных лошадей количество хромосом, — в отличие от вымершего австралийского додо, была кропотливо восстановлена и возвращена в монгольские степи. Сегодняшняя популяция, насчитывающая 2000 особей, происходит от всего 13 лошадей, и её будущее по сравнению с будущим её диких и необъезженных собратьев мустангов кажется в безопасности — они ценятся просто-напросто благодаря их дикости, а не цене за фунт. В 2013 году в Хустаи, национальном парке в Монголии, созданном для вернувшихся лошадей Пржевальского, я заснула на холме, наблюдая, как они пасутся в бескрайних степях. Оказывается, настоящая дикая лошадь проводит большую часть времени мирно — и беспрерывно — поедая траву, а не в неистовой скачке, закатив глаза и издавая протяжное ржание в пустоту Романтизма.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ