Добрые призраки и злые отцы: история о преследовании, похищении и международном скандале

Хелен Фогельсонг-Донахью наконец-то избавилась от своего Монстра

1.

За мной охотились.

Каждый вечер мама закрывала дверь и окна так, будто закрывает ресторан в плохом районе города. Все замки проверялись дважды, ведь каждая ночь — это азартная игра. Когда другие пятилетние дети засыпали под записи с аудиокассет или голос матерей, я бодрствовала. Что если сегодня последняя ночь, вдруг он сможет сломать дверь и убить меня? Убить нас всех?

Я представляла себя последней, кто умрет, не в силах помочь маме и брату Саймону, когда он разрубит их на кровавые куски, и занесет топор надо мной. Топор является самым мощным орудием убийства и возникает вопрос: как можно занести его в дом?

Меня преследовала бессонница. Я дожидалась, когда все уснут, выползала из кровати, и через темноту пробиралась к окну второго этажа с видом на дорогу и, что самое важное, на окружную тюрьму на другой стороне. Это мрачное здание бежевого цвета было строгим и функциональным сооружением, где десятилетия назад, до сильного пожара в 1950 году, находилась тюрьма. Похожая на крепость — она была украшена декоративными башенками и сторожевыми бойницами. В этом месте бесчисленных казней 19 века, во дворе вешали преступников и сжигали их тела в безымянных могилах, всего в нескольких шагах от кладбища , поглощенного тьмой.

Иногда жалюзи в тюрьме были приподняты, позволяя мне заглянуть в странный мир исправительных учреждений. Полицейские обычно ели пончики и, если мне повезет, смотрели телевизор, например, Бивис и Бартхед или Симпсоны — мультсериалы, которые показывают ночью и слишком взрослые для меня. Я пыталась разобраться во всем этом: полиция, преступники, страх на лице мамы, боязнь, что он найдет нас.

В голове крутился вопрос: почему они заперты, а он находится на свободе? «Они находятся там, потому что сделали что-то плохое», — однажды объясняла мама, глядя на мое озадаченное лицо, когда заключенные помогали разгребать снег с наших тротуаров. Хуже, чем он? Как они могли быть хуже него?

Я находила утешение в том, что полиция была в тридцати шагах от нас. Не то, чтобы они были полезны нам, ранее никогда не пытались остановить его, но я подумала, что, появившись здесь, они услышат его тяжелые шаги, как дергается дверная ручка, глухой удар топора в ночи.

Когда я засыпала, меня мучали кошмары: мое тело поднималось в вертикальное положение, а из горла вырывался ужасный крик, достаточно громкий, чтобы разбудить маму и Саймона. Мама рассказывала, что во время приступов парасомнии мои глаза были открыты, хотя в остальном я никак не реагировала. Я никогда ничего не помнила и задавалась вопросом не была ли я свидетелем чего-то, находясь в этом состоянии, что крик был предупреждением его возвращения.

Позже я поняла, почему мы жили рядом с тюрьмой: «Я надеюсь, тебе нравится дом — говорила маме бабушка — знаю, что этого недостаточно, но это самое безопасное место, которое мы смогли найти».

Когда мама была на работе, мы с Саймоном оставались у дедушки с бабушкой на ферме, в нескольких милях от города. Дедушка приглашал меня поесть клубничное мороженное, сходить к реке или брал с собой, когда ездил по поручениям, связанными с сельским хозяйством, чтобы проверить кроликов в построенным им амбаре или перевезти что-то с одной фермы на другую. Я пугалась любого мужчины, который не был дедушкой, пряталась за ним, когда старые фермеры показывали свои мозолистые руки. Даже если они были добрыми, я все равно испытывала тревогу. Дедушка оберегал меня, держал за руку, когда гуляли по городу или были на заднем дворе фермы.

На ферме, где услышать свист пуль вдалеке было обычном делом, особенно в период охоты, у мамы появлялась возможность попрактиковаться в стрельбе из 10-миллиметрового револьвера «Блэкхоук» 357-го калибра, который она купила так давно, что ей пришлось приобрести еще и сумку, чтобы носить его. Мы никогда не видели её стрельбы, мама говорит, что иногда использует арбузы размером с человеческую голову в качестве мишени. «В том случае, если он придет — говорила она — я должна уметь стрелять, чтобы не промахнуться».

Дома мы мастерили из пустых банок, оставшихся после дешевой еды, например, куриного супа с лапшой, овощной смеси и вьетнамских сосисок. Связанные друг с другом веревкой, как металлические руки по всей Америке, мы прикрепляли переплетенные концы к подъемникам окон первого этажа. Если Монстр придет, банки будут танцевать и хлопать в металлические ладоши так громко, чтобы разбудить нас. Мама потянется к тумбочке, где дедушка сделал потайное отделение для её револьвера.

Мы старались не говорить об этом. Я не знала его имени, только то, что мы в опасности и, возможно, всегда будем. Для меня, он был просто Монстром. И в следующие два десятилетия я провела, оглядываясь через плечо, ожидая его появления.

*

За мной все еще охотились.

Когда шёл дождь, мальчик из подвала выходил поиграть. Мы звали его Томасом. Он ненавидел дождь, также, как и мы подвал: настолько сырой и темный, что коты и собаки, сидящие на вершине лестницы, дрожали от страха, шипели и выли на кого-то невидимого внизу. Томас часто давал о себе знать, громче всего в дождливые ночи: мерцал свет, двери скрипели и хлопали, и мне было интересно, думал ли Томас, что если он встряхнет таким образом дом, то Бог избавит нас от ливневых дождей в Пенсильвании.

Когда собирались облака, и первые капли дождя разукрашивали кирпичи на заднем дворе, я ждала появления Томаса. Иногда включался телевизор, переключались каналы, распахивался кухонный шкаф или открывался кран. Я видела проявление силы Томаса. Возможно, эта сила защищала меня.

Копы по соседству должны были внушать мне спокойствие, но это было не так. Я видела призраков повсюду, они были нашими защитниками. Кроме Томаса были духи с кладбища. Там, раскинувшись на двадцати акрах, лежали тысячи погибших Бельфонте: солдаты гражданской войны, окруженные кольцом могил, названным Солдатским кругом; три известных губернатора Пенсильвании; около сотни безымянных могил младенцев, под названием «Babyland»; и могила великолепного инвестора, суфражистки и специального агента Первой мировой войны Анны Вагнер Кейчлайн, известной также, как первая женщина-архитектор в Пенсильвании.

Мама, брат и я совершали долгие прогулки вдоль могил, иногда мама указывала на них, просила нас прочитать эпитафии, как можно лучше. Я чувствовала родство с ними. Запоминала слова и имена и разговаривала с похороненными солдатами. Я тихо просила их о помощи: «Пожалуйста, защитите нас». И представляла невидимых защитников, появляющихся в тумане, в качестве моей собственной армии. Я решила, что если Монстр когда-либо появится, то они посрамят копов.

Должно быть, это был один из тех солдат, которых я видела — он стоял на страже дома, расположившись перед переоборудованном каретным сараем на нашем заднем дворе, со сложенными руками на длинной кавалерийской сабле. Я наблюдала за ним из кухни через большую стеклянную дверь, которая выходила на задний двор. Рассказывала о нем маме, отчитываясь об его караульной службе. Только я могла его видеть, и не знала мог ли он видеть меня.

Говорят, дети видят призраков или имеют воображаемых друзей. Когда мы молоды, наши убеждения и различия еще не сформированы. Даже те, кто боятся призраков, любят слушать истории про них. Они существуют в каждой культуре, о них говорят на каждом языке. Идея о загробной жизни позволяет нам избавиться от присутствующего страха смерти, представить наших умерших близких на облаках, молча направлять их в индивидуальном путешествии. Небылицы оживляют мертвых, потому что никто не хочет себя чувствовать одиноким в целом мире: людям нужны истории о привидениях, чтобы выжить, и каждая история, в некотором смысле о них самих.

Здесь моя.

2.

Монстр сидел напротив нас.

Мне было 4 года. Он сидел на сером диване напротив меня с широко раскрытыми объятиями. Монстр. Исчезнет ли он, если я крепко закрою глаза, как бывает в моих снах? Не в этот раз. Как он нашел нас? Монстр был самонадеянным, даже высокомерным, и собранным, улыбался, глядя на меня сверху вниз, и всегда так уверенно, что на этот раз ему удастся меня обмануть. Почему он так улыбается, если пришел убить меня? Его глаза кажутся черными и пустыми. Он предлагал мне игрушки, упакованные в пластиковые коробки. Я отказывалась, хотя очень их хотела. Мама не могла позволить себе много игрушек, а эти были довольно милыми: кукла, плачущая настоящими слезами и простая духовка, которая обещала идеальные брауни за 15 минут.

Монстр выглядел как злобная марионетка с растянутой улыбкой невидимого кукловода. Это было выражение без эмоций, в отчаянной попытке совладать с собой. Он верил, что если обманет меня, то выиграет. Я пряталась с Саймоном под столом, уставившись в пол. Если бы я встретилась с ним взглядом, то превратилась бы в камень, как в моих книгах по греческой мифологии или что хуже — начала верить ему. Я опускала глаза вниз и пялилась в пол, пока ковер не превращался в оранжевое пятно.

Когда я наконец посмотрела вверх, он уже ушел.

Это был не единственный раз, когда я видела Монстра. Время от времени он приходил в это место: спокойный, коварный, ожидающий момента, чтобы нанести нам удар. И снова я смотрела вниз, пока он не исчезал. Вскоре, смотреть в пол вошло в мою привычку, раздражающие маму и учителей, которые кричали мне, чтобы я смотрела куда иду — «Хелен, так ты попадешь под машину!». Но мои глаза были зафиксированы на обуви, тротуаре, деревянном поле. Внизу было безопасно. Что если я подниму глаза и он снова будет там?

Когда мама во второй раз вышла замуж, мы оставили Томаса позади. Всего в нескольких улицах отсюда, наш новый дом был больше и похож на сказочный замок. Трехэтажный дом в викторианском стиле с многоуровневым задним двором и руинами старого каретного сарая, где каждое лето цвели подсолнухи.

Первыми меня нашли призраки. Я чувствовала запах духов на лестнице или дым, сильный и едкий, как будто его выдували через трубу в старую гостиную, превращенную в компьютерный кабинет. Поздно ночью, когда все в доме спали, я слышала, как внизу устраивали вечеринки. Там звенели бокалы, звучала музыка и слышался приглушенный смех. Я вскакивала с кровати, чтобы узнать, что утаивали родители, раз не приглашали меня. Но когда я добиралась до перил, то видела только темноту. Однажды, я слышала, как внизу плачет женщина, она выла так громко, что я думала будто кошку съедают живьем, пока не увидела, как она прошмыгнула мимо меня, а плач продолжился.

Казалось, взрослые никогда не боялись звуков хлопающих шкафов и мерцающих огней. Также, как я и Саймон. Естественно, мы боялись того же, чего боялась наша мама: что Монстр найдет нас несмотря на то, что мы переехали; что оно прямо сейчас где-то там, в темноте, заглядывает внутрь; что мы отмечены; что мы в опасности.

Мне приснился лысый мужчина с бородой, одетый в двубортный жакет, стоящий в гостиной, курящий трубку и глядящий в эркерное окно, которое выходило на передний двор. Он снился мне так часто, что я представляла, что он в доме и чего-то ждет. Я задавалась вопросом не является ли богатый джентльмен из моих снов тем человеков, который разговаривал со мной и Саймоном несколько месяцев спустя. Голос, который мы слышали, всегда был добрым, звучал близко и далеко в то же время, как будто он находился под водой. Тембр был разным, но всегда задавал один и тот же вопрос: «Где книга?»

«Ты слышишь это?» — шептал Саймон. Это было в первый раз, когда мы услышали его. Мы застыли на месте, боясь уронить плюшевую игрушку, с которой шли в бой. Том был в командировке, а мама во дворе.

«Где книга?» — повторил голос.

Мы с Саймоном обменялись взглядами. Он был старшим братом и в его обязанности входило проверять дом на наличие привидений. Саймон на цыпочках и босиком обошел дом, заглянул под лестницу и из фойе крикнул «Привет».

«Здесь никого нет»

«Может это одна из наших плюшевых игрушек?» — предложила я. Мы громко засмеялись, представляя Перри-Утконоса, разговаривающего с нами.

Когда мама зашла в дом, мы побежали вниз по лестнице, чтобы рассказать ей новости.

«Ему нужна была только книга», — объяснил Саймон, уточняя, что Монстра в доме не было, а только безобидный книжный червь.

Мы звали его именно так. Мама всегда внимательно слушала про мои наблюдения за призраками и убеждалась, что я никогда не чувствовала недоверие, но иногда не могла удержаться от смеха, когда её 5-летняя дочь врывалась и рассказывала об очередном посещении духа. Однажды, когда я была убеждена, что слышала ночью детский плач, на следующий день обвинила маму в том, что она тайно родила ребенка — единственное логичное объяснение, от которого она согнулась пополам от смеха. С тех пор мама слушала наши истории с улыбкой. Многие семьи, переезжая в столетние дома, и обнаруживая, что он полон призраков, сбежали бы оттуда, но для нас они не были проблемой. По словам мамы, снаружи больше опасности, чем внутри дома.

«Что ж, до тех пор, пока он не вернется назад, — говорила она, — мне все равно, кто тусуется здесь».

3.

Духи дома взаимодействовали со мной, они хотели, чтобы я узнавала их. Мне было недостаточно слышать, я хотела видеть их. Моя сила росла, я была в этом уверена, потому что была единственной, кто был в курсе всех событий, происходящих дома. Любое наглядное доказательство укрепило бы мой статус: Хелен — говорящая с призраками, это помогло бы защитить мою семью от опасности, таящейся снаружи.

Мы уже не жили напротив окружной тюрьмы, я осознавала это, лежа в постели и слушая, как стены и трубы сжимались и расширялись вокруг меня. Старые дома умеют дышать, в их стенах есть энергия. Я считала привидений в доме частью этой энергии, щелкающей и жужжащей как детали механизма, пока мы спим. Они были стрелками часов, двигателями дома. Призраки были необходимы.

Однажды ночью, когда я опять не смогла заснуть, но не по обычным причинам, а потому что проглотила мраморный шарик, случилось что-то удивительное. Призраки, наконец-то, решили себя показать. Я лежала в кровати, парализованная от страха, как вдруг ночник осветил стену цвета лаванды напротив моей кровати.

На ней виднелась тень от руки, которую делают дети, оставаясь ночевать у друзей. Началось с простых фигур — собака, овца, кролик. Затем тени сгустились, превратив комнату в чудесный зоопарк. Я с любопытством наблюдала, как по ней маршируют слоны, верблюды и мужчины в ковбойских шляпах. Они становились более замысловатыми, превращаясь в драконов, единорогов и фениксов, восстающих из пепла. Это было так потрясающе, так чудесно, что я не сразу увидела, что к кистям ничего не привязано.

Но подозрения у меня все же были. В середине представления я встала, чтобы проверить окно. Я не была таким уж скептиком, но у меня возникли две мысли: призраки дома решили пообщаться со мной или это была чья-то шутка в два часа ночи. Ожидая возгласа: «ага», я выглянула в окно, но там было темно.

Танец теней продолжался, превращаясь в причудливых существ, которых сложно было изобразить руками. Казалось, это длилось несколько часов. Я больше не испытывала страха. Это было приключением, а когда я заснула — колыбелью.

*

В моей голове постоянно шли переговоры. Ты защищаешь меня, а я никогда не допущу, чтобы что-то случилось с этим домом. Если в нынешней ситуации никто из нас ничего не может изменить, то мы с привидениями вполне может прикрывать друг друга. Этот дом был моим убежищем, святилищем, а я его смотрителем. Мое пребывание там было предопределено судьбой. Я была просто гостем, уважающим его. Настолько, что часто снимала маленькое, позолоченное зеркало в ванной и просто носила по дому, любуясь потолком, архитектурой дома, которая воспринималась, как само собой разумеющееся, когда не смотришь наверх, чего я никогда не делала.

«Призраки – это люди, которые умерли», — рассказывала я ученикам дошкольного возраста, когда мы, скрестив ноги, сидели на зеленом ковре в крематории штата Пенсильвания. Наша воспитательница, как-то раз что-то забыла дома и потащила нас с собой, чтобы найти. Небольшой нюанс — она жила в единственном похоронном бюро. Она провела нас вверх по улице к крематорию, пытаясь сделать прогулку познавательной, и как только мы пришли, устроила экскурсию. В крематории была установлена большая серебряная машина, обугливающая мертвые тела до такой степени, чтобы директор мог собрать пепел и вернуть их семьям в красивых урнах.

Я была напугана, потому что в воздухе похоронного бюро пахло чистящими средствами, что подтверждало количество смертей вокруг нас, но в то же время это интриговало меня. Я только живу с призраками, но ни разу до этого не видела тела мертвых людей Я поняла, что испытывать страх — это даже весело, но только, когда ты в безопасности; обожала слушать скрип дерева и лязг труб, пока мама читала нам с Саймоном книгу Страшные истории для рассказа в темноте или все вместе смотрели «Кошмар перед Рождеством».

В комнате, где стоял гробы, мисс Кристи спросила — есть ли у нас истории о смерти, которыми мы бы хотели поделиться. Я — нет, но другие дети, казалось, жаждали.

«Мой дядя погиб, катаясь на лыжах», — сказал взволнованно Джоэль, рассказывая, как тот врезался головой в дерево и — «БАЦ!», погас свет. Мисс Кристи выглядела пораженной. Она попыталась поменять тему разговора, а гробы, тщательно покрытые лаком, блестели на свету.

Мы покинули похоронное бюро Ветцлера, но оно не покинуло меня. А одержимость смертью только росла.

В школе меня называли девочка-призрак из-за моих постоянных разговорах о сверхъестественном. Я потчевала всех яркими рассказами о том, что видела, спускаясь по лестнице, или слышала по ночам. Меня не волновало верили ли мне, я чувствовала себя особенной. Никто больше не видел призраков.

Я чувствовала себя более расслабленной и непринужденной, когда глубокой ночью слышала лязг цепей на чердаке. То, что пугало других, меня утешало и отчасти избавило от беспокойства по поводу того, что я на самом деле боюсь. Страх — это весело, когда тебе ничего не угрожает, но все еще не были в безопасности. Монстр обещал скоро вернуться. Он был постоянным источником страха, тихим гулом, проникающим сквозь стены, и холодом, разливающимся по полу.

Но большой викторианский дом, чьи призраки пугали соседских детишек, являлся для меня самым надежным убежищем.

Я заявила себе, что останусь здесь жить до конца своих дней. Я была маленьким и пугливым ребенком, дающим себе обещания. И никогда бы не допустила, чтобы красная краска на двери облупилась, а изысканная белая пряничная отделка крыши сгнила. Я бы стояла у слухового окна как призрак. Поливала бы ядовитые наперстянки, собирала сорняки на развалинах каретного сарая, оставляла еду для бродячих котов. Я бы перестилала гобеленовые подушки и вытирала пыль со светильников из орехового дерева, которые натирала оливковым маслом и белым уксусом два раза в месяц. В этом доме никогда бы не было беспорядка, как в другом, что дальше по улице, к которому мы с Саймоном осмелились подойти — заброшенный, с облупившимся розовым фасадом и разбитыми окнами.

Я шептала дому одинокая, но довольная, наблюдая, как приходит и уходит жизнь по соседству. Я была странным человеком, у которого лучшим другом был дом. Едва достигнув школьного возраста, в душе я уже была готом. И хотела, чтобы меня боялись. Я все еще жила на кладбище, мечтала сделать татуировку и пирсинг, когда увидела девушку с черными, как смоль волосами, с кольцами в бровях и одетую в черную одежду, прогуливающуюся вдоль могил. Ногти у нее были длинные и с прожилками. На ногах — ботинки со стальными носами на четырехдюймовой танкетке. Её тонкие пальцы, украшенные серебряными кольцами, касались надгробий. На шее был кожаный собачий ошейник с шипами. Она выглядела как человек, который бы никому не понравился. Я никогда не видела кого-то столь прекрасного.

В школе моя репутация девочки-призрака росла. Одноклассники были заинтригованы. Они видели, как я весь день в своей записной книжке рисую девочку-гота и жутких криптидов — трехголовых зверей, вурдалаков и вампиров — и часто слышала, как они меня обсуждают.

Однажды на перемене ко мне подошел очень нервный мальчик. Я полагала он либо хочет узнать о призраках, либо посмеяться над моими сросшимися бровями, а может встать как вкопанный, а затем убежать прочь.

Вместо этого он задал вопрос:

«Ты та девочка, которую похитили?» — я не хотела этого признавать, но так оно и было.

«Да»

На его лице появилась улыбка, ликование от того, что он узнал что-то запретное, незнакомое, но, самое важное, правду. Затем он добавил:

«Твоим отцом»

Я опять не хотела признаваться в этом, но кивнула.

И привыкла к таким вопросам, потому что это была правда.

4.

Я не знала его фамилию, местожительство или где они жили с мамой, или почему она любила его, или как она могла. Я не знала, было ли мое появление ошибкой, или она хотела меня, либо хотела только Саймона, а я была всего лишь случайностью. Но я себя таковой чувствовала. Не знаю, напоминала ли я маме отца или она видела его в моем лице. Я сама едва знала его.

Мама росла начитанной, беззаботной и артистичной девочкой, которая, как и я, не знала своего биологического отца. В отличие от детей её возраста, она хорошо разбиралась в произведениях Шекспира и Чосера, которых предпочитала парням и одежде, прическе или макияжу. Изучала английский язык в Пенсильванском университете и путешествовала по Европе, прежде чем заняться графическим дизайном.

Ей было около двадцати пяти, когда она познакомилась с моим отцом. Они оба жили в одном жилом комплексе. Мама работала в сфере рекламы, иллюстрируя кампании авиакомпаний и сетей быстрого питания, а он был столяром-краснодеревщиком, получившим студенческую визу из Ирана на стоматологическое отделение. И всего несколько лет назад освободившийся от обязательной военной службы.

Шёл 1987 год и мрачное лицо аятоллы Хомейни показывали во всех 6-часовых новостях. Но мой отец был красив и обезоружителен. И настойчивый. Носил маме цветы и окликал её, когда проходил мимо, говорил на ломаном английском языке, его улыбка была милой, а сам он красивый и всеми любимый. Пока они не узнали его.

Сложно представить, но их роман был стремительным. Мама, которая редко ходила на свидания, не могла устоять перед его обаянием. Они обручились в течение года, он даже согласился на брак в епископальной церкви, а не в мечети. Церемония была неловкой — с одной стороны неотесанные пенсильванские голландцы, с другой — уроженцы Тегерана, не говорящие на английском. Саймон родился в 1989 году, а спустя меньше, чем через год мама забеременела мною.

Этот брак быстро превратился в жестокий. Отец изолировал маму, чтобы контролировать её. Он запретил ей общаться с родителями и переписываться с друзьями. Чужаки представляли угрозу. Он стал проявлять физическое насилие. Мама вызвала бы полицию, но и их он бы смог очаровать, объясняя, что жена его истеричная и ревнивая, которая отвлекает бедную полицию, занятую более важными делами. Жестокость отца привела Саймона к педиатру, который поставил диагноз «неспособность к процветанию». Врач вынес маме строгое предупреждение и сказал, что если она не уйдет от отца, то он сам позвонит в Службу защиты детей. В течение некоторого времени она строила планы побега, что и подтолкнуло её к действию.

Это было посреди ночи, когда она быстро собрала нас с Саймоном, выскользнула за дверь, усадила в золотую Тойоту Камри и скрылась. Она остановилась на заправке вокруг линии Мейсон-Диксон и позвонила родителям, чтобы сказать, что мы в пути. Дедушка позже сказал, что, когда мама приехала, он её еле узнал.

Дедушка был в отъезде, когда мы приехали, поэтому бабушка позвонила соседским фермерам, чтобы предупредить их. Она подумала, что отец последует за нами. И была права. Ночью один из фермеров сообщил, что заметил яркие фары машины, пробивающиеся сквозь непроглядную даль сельской местности Пенсильвании. К тому времени, как приехал мой отец, его встретила толпа фермеров с оружием в руках. Пока мама пряталась внутри, отец злился и рычал, и в конце концов полиция заставила его уйти. Он сел в машину, а мы почувствовала себя в безопасности у дедушки в кабинете, среди игрушек, книг и безделушек, от которых пахло домом.

*

Мама подала на развод и пока в борьбе за опекунство ей приходилось ездить из Бельфонта в Фэрфакс, на выходных в Вирджинию, мой отец пришел в Иранское посольство, с детскими фотографиями в руках, с просьбой добавить нас с Саймоном в его паспорт. Они подчинились. Мама заподозрила что-то неладное, когда звонила ему домой три дня подряд, и никто не брал трубку.

Она знала, куда мы уехали, он часто угрожал увезти нас в Иран. Мама рассказала полиции об его угрозах, но безрезультатно. Вместо этого отцу удалось убедить судью о встречах без присмотра, что свидетельствовало об его харизме. И затем мы уехали. Это был мой первый день рождения — 12 августа 1991 года.

Маме было 32 года, и она осталась без гроша, поэтому начала кампанию по рассылке писем и плакатов, сделанных вручную, призывающие людей позвонить своим представителям. Они так и сделали. Мама обратилась с петицией к сенаторам. Местные новости освещали её бедственное положение. Каким-то образом она убедила ФБР, не помня даже как переступила порог их офиса, возбудить дело и начать расследование. Иногда отец звонил из Ирана, позволяя ей пообщаться с нами, иногда просил денег. ФБР прослушивала телефон мамы, но отследить звонки было невозможно.

Спустя несколько месяцев наше похищение вызвало международный резонанс. Были проведены переговоры с юристами и государственными чиновниками. В дело вмешалась Швейцария. Вот как вы понимаете, что имеете дело с международным инцидентом. На самом деле отец ненавидел Иран и не хотел быть отцом, поэтому использовал нас, как разменную монету. В конечном итоге соглашение было достигнуто, и мы вернулись обратно 18 ноября 1991 года. Это был день Благодарения, поэтому наша семья празднует два дня Благодарения: один тот, что по календарю, второй — день нашего возвращения.

Удивительно, но правительство Ирана предоставило Соединенным Штатам Америки разрешение на экстрадицию моего отца при условии, что он будет освобожден от судебного преследования — соглашение об иммунитете. Он вернулся в Вирджинию, где после шести месяцев, которые он провел в списке самых разыскиваемых ФБР лиц, с него были сняты все обвинения. Он вышел на свободу и сразу же вступил с мамой в новую борьбу за опеку.

Он не был заинтересован в победе, а всё делал только назло. Нас сопровождала полиция, когда мы посещали детско-юношеское учреждение округа Сентер. Маме запретили присутствовать, и социальный работник должен был сопровождать нас в комнату без окон для ежемесячных посещений с мистером З.

*

Конечно, я ничего не помню об этом. Первые воспоминания Саймона связаны с Ираном, я же была еще маленькой. И не помнила отца в тот период времени. Все что я знала — это было таинственное существо, которого мама называла мистер З., а я считала Монстром. Он был пугающим человеком, постоянно присутствующим в нашей жизни, что заставляло меня по ночам прятаться под одеяло. В его присутствии я дрожала, охваченная страхом, в отсутствии – меня мучали кошмары о нем.

На протяжении нескольких месяцев меня преследовала череда снов, в которых я горела заживо без возможности говорить, двигаться или видеть. Я почувствовала тьму, грязь, копошение дождевых червей. Я была в земле, как и множество могил, вдоль которых прогуливалась. И не могла слышать его смеха. Я проснулась от того, что в комнате танцевали черепа. Монстр был здесь, среди них, покрытый мокрой грязью и насекомыми. Но потом он исчез и наступил покой.

Иногда он присылал нам поздравительные открытки, но мама перехватывала их. Во время наших посещений всегда угощал конфетами и дарил игрушки, от которых мы отказывались, потому что мама напоминала нам о том, что Монстр — лжец.

Первую ложь я осознала в один из таких моментов. Я старалась не смотреть на него и не есть конфеты, разбросанные по полу, когда Саймон прервал тишину, зло взглянув на него и сказал: «Ты похитил нас». Я не совсем понимала, но почувствовала себя защищенной из-за нехарактерного Саймоном проявления ярости, самой агрессивной, что я когда-либо видела у него. Монстр разгневанно взглянул на своих детей. «Я тебя не похищал», — сказал он, выдавив улыбку сквозь стиснутые зубы.

«Это сделала твоя мама»

5.

После похищения мама осталась без средств к существованию. Она устроилась учителем на замену, но этого было недостаточно. Мы жили без мебели, и ели прямо на полу — вечно мрачный пикник. Одежда, в которой мы ходили, была нам подарена. Костюмы на Хэллоуин делали из картона, а подарки заворачивали в газету.

В конце концов мама получила единоличную опеку над нами. После этого, как она узнала, что отец нанял кого-то, чтобы снова нас похитить — кузен отца позвонил дедушке, чтобы предупредить его, а тот в свою очередь сообщил судье. Вот почему наши посещения сократились до ежечасных и под наблюдением. В течение нескольких лет отец цеплялся на некое подобие отцовства, полагая, что если он не свяжется с нами в течение шести месяцев, то мама лишит его родительских прав. Он присылал нам с Саймонов поздравительные открытки по почте, которые мама перехватывала, иногда заходил в гости, пока эти встречи не стали отдаляться друг от друга все дальше и дальше. В итоге он вообще перестал появляться и присылать открытки, а мама в суде заявила, что его должны лишить родительских прав. Она выиграла.

Несмотря на то, что жизнь стала нормальной, мама предпочитала держать револьвер близко. И каждый раз, когда мы с Саймоном меняли школу, она появлялась там с досье на отца, вырезками из газет, документами из суда и фотографиями, объясняя, что если появится человек по имени Назим З. и потребует опекунство над нами, то они должны действовать быстро.

Иногда мама говорила, что мистер З. её больше не пугает, тогда я шла к соседям поиграть с их эрдельтерьером, поесть свежеиспеченных булочек, а когда возвращалась, то видела, что мама с Саймоном кричат мое имя с крыльца. Из-за этого она плакала. Потрясенная, я спешила внутрь. Поднимаясь в свою комнату, руками я ощущала старые, прочные перила и любовалась куполообразными столбами лестницы. А солнце отбрасывали тени на неё.

Когда я чувствовала себя неуверенно, то сидела тихо в комнате и слушала моих призраков. Они всегда были рядом со мной, а я с ними. Мне нравилось, как они перешептывались в знак солидарности. Настоящая угроза исходила от внешнего мира, а не призрачной суеты изнутри. Пока мама приходила в себя, я прижимала ухо к стене моего любимого дома, успокаивая себя.

6.

В конце концов мы переехали. Новый муж мамы, Том, нашел высоко оплаченную работу в Техасе, и мы покинули наш викторианский дом. Прошли годы как у нас с Саймонов были мрачные встречи с мистером З. И мы давно знали, что он был Монстром, а Монстром был наш отец. Любой шорох снаружи ночью, был всего лишь бродячими котами, которых мы кормили на заднем крыльце. Никакие топоры не проникали в дом, как и Монстр. Я продолжала горевать о викторианском доме и бдительных призраках — единственное, что заставляло меня чувствовать себя в безопасности и особенной. В день, когда мы уехали из Бельфонте, я дотронулась рукой до старого дома и пообещала вернуться.

В нашей новой жизни я чувствовала себя оторванной от мира, бессильной. Мы приземлились в новом, без привидений доме в пригороде Далласа. Город, в котором я выросла, был маленький и очаровательный, со своей историей, окруженный горами, поросшими мхом. А переехали в пустынный ландшафт, в самый быстрорастущий муниципалитет страны, где на пыльных равнинах располагалось много сетевых магазинов. Я прогуливалась по столетнему дому, полному дружелюбных призраков, а в Далласе дом представлял из себя непривлекательную коробку. Бабушка с дедушкой теперь были не в нескольких минутах езды, а в нескольких часах полета на самолете. Я оплакивала место, которое мы оставили. Мне было 10 лет, и чувство будто попала на другую планету.

Вскоре после этого, моему дедушке диагностировали четвертую стадию рака. Ему было всего 60 лет. Мне казалось, что нас наказывают из-за того, что мы покинули викторианский дом, и сейчас были беззащитны.

К тому времени как мы вернулись в Пенсильванию, дедушка выглядел изможденным. В своем новом теле он был таким маленьким и костлявым, а кожа такого желтого цвета, что я переживала, что он может испачкать больничное постельное белье. Он много ругался и было забавно слышать это из уст пастора. «Черт, черт, черт побери!» Бабушка не хотела отходить от него ни на шаг. Она всегда чудесно пахла, как ее лавандовое мыло и щелок, но сейчас выглядела истощенной: её густые, седые волосы превратились в конский хвост. Мама продолжала выпроваживать её из больницы, сажая в машину и отправляя на ферму: «Тебе нужно поесть, мама». Бабушка хотела есть, но не могла. Твердой пищи не было в меню. «Все это желе, — усмехался он, — так много гребанного желе»

*

К этому моменту я даже не знала, как выглядел мой отец. Это было частью страха. Я ходила в новую школу, где никто не знал о нашем прошлом. Узнаю ли я его при встрече? Стану ли я его легкой добычей? Неужели я не увижу, как он приближается? Или что хуже – я увижу его и пойму, как мы похожи?

В средней школе я быстро восстановила свою репутацию девушки-призрака. Меня очень печалило, что я не вижу привидений, и беспокоилась, что теряю свою силу, но думала о них все время. Я хотела найти их, поэтому решила стать исследователем паранормальных явлений. Для школьного проекта я представила огромный исследовательский отчет о сверхъестественном — призраках разумных существ, остаточных явлениях, фотографиях призраков, шарах, огоньках, спиритизме конца 1800-х годов, печально известных разоблачениях — и объяснил ошеломленным одноклассникам свои профессиональные устремления. Всегда носила с собой фотоаппарат, надеясь увидеть на своих фотографиях неземных существ.

Я была популярна среди детей. Никуда не вписывалась и это позволяло мне вписаться везде. Я вращалась среди популярных ребят, была единственной, кто работал как в школьной газете, так и в ежегоднике, тусовалась со скейтерами за пределами школы и постоянно сидела за обеденным столом для старших, где готы с трупной раскраской, панки с шипами, фурри, неформалы и флуоресцентные рейверы собрались у единственной скамейки для пикника на открытом воздухе.

Во всех группах я считалась странной. Меня приняли, но я чувствовала себя изгоем. Для начала, я не была белой. Одевалась, как они, но не была на них похожа. Мой готический стиль все еще оставался нереализованным: я не могла себе купить одежду, поэтому носила то, что покупала мама, т.е. одежду в стиле 2000-х годов: серьги-кольца, мини-юбка, крошечные ожерелья, украшенные серебряными бантиками. Кроме того, ты больше не мог быть настоящим готом, потому что даже в альтернативном мире это было не совсем круто. Парни-скейтбордисты не пошли бы на это — и это было ключевым фактором для меня. Я выглядела как все, но без умолку болтала о своих жутких увлечениях, которые они считали милым.

Они не понимали, как это глубоко находилось во мне. Я стала одержима смертью, гротеском, ритуалами черной магии и культом. Рыскала в интернете в поисках татуировки, которую когда-нибудь сделаю и воровала книги о серийных убийцах. Посещала сайты с фотографиями с мест преступлений или инструкциями о том, как изгонять демона. Я взяла в руки спиритическую доску, чтобы общаться с умершими. В частности, я хотела поговорить с Ривер Феникс, моим покойным возлюбленным, в честь которого я соорудила святилище в моей спальне.

*

Взросление с дедушкой-богословом вызывало некоторые сложности. Я верила в призраков, но у меня никак в голове не укладывалось, что необходимо поклоняться мужчине на небесах. Даже мне, верящей в лепреконов, концепция Бога казалась глупой.

Когда заболел дедушка, мое духовное смятение превратилось в злость. Он был мне первым отцом, тем, кто вырастил меня и показал, что мужчина может быть добрым. И вот он лежит на больничной койке, угасает: глаза закатились в глазницы, тело уменьшилось вдвое. В то время, как настоящий отец был свободен бродить по земле, мучать женщин и детей ради забавы.

Я никогда не пойму, как можно так быстро лишиться такого большого присутствия. Дедушка был тем, кто держал нашу семью вместе — надежным фундаментом. Он был фермером, плотником, музыкантом, богословом, доктором психологических наук и лютеранским пастором. И однажды ночью мама привела нас с Саймоном в комнату и сказал, что он умер.

На похоронах дедушки я старалась держать себя в руках. Воспоминания проносились в голове: звук его голоса во время чтения сказок и священного писания на ночь; то, как он ел клубничное мороженное; его руки, полные головастиков в ручье на ферме; оглушительное чихание и носовой платок в заднем кармане; звуки пианино, эхом разносящиеся по всему дому.

После похорон я заявила маме, что не верю в Бога. Она ответила: «Что ж, тогда ты не можешь верить в привидения». Загадка. Может и так, подумала я.

Спустя три месяца, ночью, я почувствовала объятия и нежный шепот: «Я люблю тебя, милая». Бесспорно, это был голос дедушки. Я не спала, лежала в кровати и слушала музыку. В тот момент, когда я услышала слова и почувствовала его, он исчез. Некоторое время я лежала пораженная, но не ощущала страха, а затем вскочила и побежала к родителям, которые сонно разделили мой восторг. Это было похоже на доброту с того света и напоминало, что моя сила никуда не исчезла, но впервые я засомневалась в себе. Раздавленная горем, я уже не чувствовала себя девушкой-призраком. Я начала склоняться к нигилизму. Возможно, уже не было того, во что можно верить. Когда дедушки не стало, я подумала, что было легко думать, что все мы просто одиноки.

Тогда-то и начался мой сонный паралич.

7.

Это происходило каждую ночь, когда я засыпала: я не могла двигаться. Старалась пошевелить пальцами ног, рук, пытаясь освободиться, но безрезультатно. Мои глаза были закрыты, но я могла видеть комнату и себя, как будто рассматриваю свое тело со стороны. Моя кровать парила в воздухе. Был слышен чей-то шепот — Хелен. Тени танцевали вокруг меня в темноте, чьи-то когти схватили одеяло и сорвали с меня. Я старалась вырваться, хватая ртом воздух, проверяя пульс, чтобы убедиться, что жива. Снова закутываюсь в одеяло и молюсь, чтобы все это закончилось. Но это будет продолжаться пока я не рухну от изнеможения. И просыпаюсь в шоке от того, что спала.

Ночной ужас — это физиологическое явление, и оно всегда мучительно, но у меня он был хроническим и вызывал галлюцинации. Это было что-то паранормальное. Я редко спала, видела людей, свисающих с потолочного вентилятора, многочисленные тела на полу. Я рассказала родителям — к этому времени Том привык быть «папой» и вместе они были мне родителями — и они отвели меня к нескольким врачам.

Я так боялась заснуть, что пыталась всю ночь болтать с друзьями по телефону, как дети из фильма «Кошмар на улице Вязов». Врачи обследовали меня на наличие таких заболеваний, как шизофрения и нарколепсия, но результаты были отрицательными. Мне выписали антидепрессанты, бензодиазепины, стабилизаторы настроения и миорелаксанты. Но ничего не помогало.

Врачи считали, что у меня какое-то загадочное заболевание, невосприимчивое к лекарствам, или полагали, что я выдумываю это, чтобы привлечь к себе внимание, на что они намекали, как только мама выходила из смотровой. Позже я прочитала, что причина, по которой люди видят тени людей, слышат крики и чувствуют боль — это выброс серотонина, который вызывает галлюцинации. Но я считала, что в меня вселился бес. Или потому, что я слишком много времени проводила за просмотром руководства по заклинанию демонов на онлайн-форумах по паранормальным явлениям.

«Я думаю, мне нужен обряд экзорцизма», — однажды утром сообщила я маме. Её это рассмешило, но я была серьезна. Целый год я повторяла про себя «Аве Мария». Мы не были католиками, но я читала, что демоны боятся «Аве Марию». Но молитвы не срабатывали. Если Бог существовал, то он не слушал. Еще одно доказательство.

8.

Родители были наверху лестницы, обсуждая что-то серьезное. Мы с Саймоном тихо слушали, всегда беспокоясь, что в опасности. Родители полагали, что кто-то пытается нас найти, и подумывали о том, чтобы нанять частного детектива. Даже проехав через всю страну, а потом еще несколько раз, мы боялись, что нас преследуют.

Но сейчас у Саймона были водительские права и каждый раз, отвозя нас в школу, смотрел в окно заднего вида, проверяя, не едет ли кто за нами. Каждая машина, подъезжающая слишком близко, должно быть, преследовала нас. Саймон вел машину так, словно делал маневры уклонения. Когда он случайно проезжал на красный счет, то чувствовал странное возбуждение, будто ограбил банк.

Теперь я была подростком и полностью отдалась моде: копна крашенных в черный цвет волос с розовыми и фиолетовыми прядями, футболка с надписью «На игле», кроссовки фирмы Union Jack Doc Martens, джинсы-скинни бренда FCUK, которые я купила за границей. Мой образ включал в себя следующие стили: панк-рок, пост-панк, хардкор. Но даже несмотря на это, я не могла избавиться от симпатии к преппи. Из-за моего необычного стиля я была признана самой стильной старшеклассницей и популярна до сих пор.

Я взбунтовалась: ненавидела власть, издевалась над учителями, воровала и ломала школьное имущество и много времени проводила за наказанием. У меня появился новый образ сумасшедшего парня с грубым стилем и вульгарным характером. Это сводило маму с ума.

*

По почте пришел конверт, адресованный Саймону. В нём был чек на тысячу долларов и подписанная карточка — «Подарок на день рождения». Он нашел нас.

Прошли годы, на нас снова пала тень. То, что мы опасались - было неизбежно. «Это значит у него есть наш адрес», — сказала мама. Мой подростковый инстинкт был бойким. «Обналичь его», — сказала я. «Бесплатные деньги!» — захихикал Саймон. Мы никогда раньше не видели столько денег. «Нет!» — прошипела мама. «Если вы когда-нибудь примете что-то от таких людей как он, вы никогда не будете свободными».

Саймон разорвал чек.

У нас с ним разница в возрасте была меньше года, но мы никогда не были близки. Даже когда выросли из своих детских шапочек и начали играть в видеоигры, все равно редко разговаривали. В школе нас называли «похищенными детьми», что очень раздражало. Мы знали друг о друге то, о чем не могли говорить, и в результате вообще никогда не разговаривали. Но теперь наш отец опять замаячил на горизонте. Мы воссоединились в нашем страхе и ненависти к нему.

«Возможно, он нанял кого-то, чтобы найти нас», — сказал Саймон. Я подумала о том, как мой отец мародерствовал там, методично охотясь, приближаясь. Родители установили новую систему сигнализации, купили больше оружия и предупредили полицию. Когда Саймон отвозил нас в школу, мы оба были напуганы, поворачивали головы на любой звук и обсуждали, что будем делать, если наша машина внезапно попадет в засаду Монстра. Будет ли он стрелять в нас? Казалось маловероятным. «Это было бы самой глупой причиной, чтобы проделать весь этот путь до Техаса».

*

Несколько недель спустя я была на MySpace, разыскивая друзей-любителей серийных убийц и мечтая о татуировках девушек-самоубийц с длинными волосами, собранными в хвосты, как у енота, чьи профили были заполнены анимированными языками пламени и черепами, когда в моем почтовом ящике появилось неожиданное сообщение. «Дорогая Хелен, мое прекрасное дитя», — начиналось оно. У меня упало сердце. Я старалась не читать его, как будто эти слова были темным заклинанием, которые не следует читать. Отправителем был Назим З.

Мы с Саймоном больше не сидели за компьютерным столом родителей, теперь у нас были собственные, друг напротив друга. Саймон сидел позади меня, управляя паладином 70-го уровня в World of Warcraft, его главном интересе в жизни. Я щелкнула его по затылку. «Я не могу говорить», — сказал он. «Проверь мой MySpace», — ответила я. Это была странная просьба. Мы даже не были друзьями там. Он поставил игру на паузу, зашел в аккаунт, там тоже было сообщение от Назима З. к «прекрасному дитя». Саймон похолодел. «Ничего не говори маме и папе», — сказал он. «Просто удали его».

Это было типично для нашей семьи, где нас учили справляться с чувствами самостоятельно, даже с вечным страхом перед отцом. Возможно, так было задумано как способ защиты, и все что было в прошлом, остается там. Но это было не так. В эмоциональном плане я была предоставлена самой себе — моей эстетической броне, отвратительным навязчивым идеям и саркастическому остроумию. Но это были защитные механизмы, а не терапия. И было похоже на шокирующее вторжение, на глубокий удар по нашим сердцам, когда мы обнаружили его имя там, в наших почтовых ящиках, на наших компьютерах, в наших спальнях, рядом с нашими юношескими исследованиями и болтовней с друзьями. Мы удалили сообщения, не прочитав, и надеялись, что это конец.

На MySpace больше ничего не приходило, но спустя время мои родители получили повестку в суд. «Отец обвиняет их в том, что они прячут нас», — недоверчиво объяснял Саймон. «Как будто они мешают ему узнать о нас». Мы подслушивали, как наши родители испугались еще больше. Они шептались об адвокатах, все чаще появлялись в зале суда. Сможем ли мы когда-нибудь избавиться от него? Однажды, за ужином, мама вручила мне и Саймону документы.

«Что это?» — спросила я.

«Здесь сказано, что вы больше не прячетесь от отца. Здесь сказано, что вы не хотите его видеть».

«Это из-за судебного процесса?»

«Да», — ответила она. «Это свидетельские показания. Прочитайте и подпишите, если вы согласны».

Нам не требовалось читать это. Саймон начал рыться в мусорном ведре в поисках ручки. Я держала документы. Было уже много судебных разбирательств, присуждение опеки, успешные решения в судебных баталиях с ним. Но это было от ее имени, а эти документы должны были стать нашими собственными завещаниями, нашей первой возможностью самим дать отпор.

Незадолго до этого я нашла сложенный лист бумаги в книге старинных рецептов, которые бабушка прислала маме. Это было генеалогическое древо, датированное 19 веком, и первым, кого я узнала, была моя прабабушка — Хелен Фогельсонг. Я всегда думала, что это и мое имя тоже. Но вместо этого я увидела имена Саймон и Хелен З., дети Лоры и Назима. Внутри у меня все сжалось.

В детстве я любила называть себя Хелен Фогельсонг вторая, но на пожелтевшей бумаге я увидела свое настоящее имя и внутри него содержался весь ужас нашей жизни. Сейчас у меня в руках был новый документ. И моя собственная ручка. Я могла бы исправить ошибку в том старом генеалогическом древе. За круглым столом была моя новая семья: Саймон и я — дети Лоры и Тома, чье официальное имя мне дали много лет назад. «Простите меня», — сказала мама с огорчением. Но ей не за что было извиняться.

Саймон передал мне ручку, и я подписала: ХЕЛЕН ДОНАХЬЮ.

9.

Мне было 22 года, и я наконец-то превратилась в девушку, которую видела на кладбище много лет назад, вплоть до кожаного чокера. Последняя надпись чернилами на моей груди гласила: «К черту навсегда». От мистера З. не было ни строчки, с тех пор как он подал в суд на моих родителей в 2006 году.

До тех пор, пока он не нашел меня на Facebook и не увидел моего преображения: татуировки, черные волосы, чокер на шее, похожий на собачий ошейник. «Ты превратила нашу дочь в проститутку», — писал он злобное письмо маме. Он напал на неё, потому что она позволила мне в татуировках бегать по Бруклину: «Как ты могла допустить это?». Он сказал, что я буду гореть в аду, сравнил мою жизнь с извращениями, разрушившими Содом и Гоморру.

Сначала его появление спустя пять лет повергло меня в шок: «Что, если у него есть мой адрес и он появится?». В конце концов я была сама по себе. Родители не могли защищать меня каждый день, Саймон не мог убирать квартиру от призраков. Злоба, исходившая от письма, было последним, что мы слышали от отца. Очевидно, это вызывало в нем такое отвращение, что он предпочел не общаться со мной. По иронии судьбы, татуировки, которые я сделала для защиты, выполнили свою миссию. Они навсегда отпугнули Монстра.

*

В то Рождество, когда семья воссоединилась, я рассказала бабушке, что после смерти дедушки слонялась вокруг фермы в поисках духа, играющего на пианино или рубящего дрова. Пока мы говорили о нем, она слушала так, будто звучала проповедь. «Однажды он пришел ко мне», — сказала она и сложила руки на груди. «Я так отчаянно хотела пойти с ним. Но он не позволил». Я сказала ей, что не нашла дедушку на ферме, но он приходил ко мне в комнату. Это было спустя несколько месяцев после его смерти. У бабушки затуманились глаза. «Он был твоим первым отцом», — сказала она. «Я знаю», — ответила я. А потом начала плакать. «Нет никаких инструкций, как растить похищенных детей».

Мама тоже встретила дедушку во сне. Мне было 15 лет, он сказал ей, что я буду страдать несколько лет, но со мной все будет хорошо. Сейчас мы могли разговаривать об этом — три поколения женщин, которых охраняет один дух.

На обратном пути в Пенсильванию, мы посетили наш старый дом. На машине дедушки мы заехали в наш первый дом, тот, который был через дорогу от тюрьмы, где наша мама запиралась от Монстра каждую ночь, и Томас появился с дождем. Также посетили кладбище, по которому гуляли раньше. Я представила себе сцену, рассказанную Дэвидом Аттенборо : посмотрите на взрослых брата и сестру, когда они теперь ходят по могилам, над которыми когда-то самозабвенно кружились. Дети больше не дети, и в этот момент они вынуждены примириться со своим травмирующим прошлым. Мне не верилось, что мы здесь когда-то жили.

Мы подошли к викторианскому дому, где на пороге разноцветными мелками и детским почерком было написано: ОСТАВАЙСЯ ДОМА! БУДЬ В БЕЗОПАСНОСТИ! Краска облупилась; пруд, который мы вырыли в детстве, был засыпан. Двор порос бурьяном. Пасхальные украшения висели на двери. Была осень. Я навещала дом, как старый друг... В конце концов, оказалось, что это нормально — быть старыми друзьями.

Я провела кое-какие исследования и обнаружила, что викторианское здание когда-то называлось домом Хейз-Хикс. В 1875 году его приобрел выдающийся ирландский врач, который жил и работал здесь. Он написал медицинский справочник, который использовал в своей практике на первом этаже. И тут мы с Саймоном догадались, что это та самая книга, которую призрак все время искал. Где книга?

С мансардных окон исчезла пряничная отделка. Я заглянула внутрь. Увидела только салфетки, антиквариат и керамику, которые коллекционируют пожилые люди. Мы постучали. Никого, ни живых, ни мертвых не было дома.

*

Последнее, что кто-либо из нас слышал об отце, было в 2016 году, когда я получила от какой-то женщины безумное послание на Facebook. Она хотела знать, почему мама бросила отца. Он сказал ей, что его отвергли, потому что он был иранцем, что мы плохо с ним обращались. У неё было меньше 12 часов, чтобы узнать правду: он провел ночь в тюрьме за избиение ее дочери-подростка и будет освобожден утром. Я попросила её предоставить доказательства. Она прислала полицейский отчет, сделанный в тот же день. И добавила, что он угрожал украсть их двоих детей: двух мальчиков-близнецов, ненамного старше меня и Саймона, когда нас похитили. Я сказала ей правду и советовала бежать от него.

Тогда я поняла, почему мы годами ничего не слышали о мистере З. Монстр переместился в другую семью. Он преследовал кого-то ещё.

Раньше я задавалась вопросом о природе призраков — остатки духовной жизни или самообман? — а сейчас больше думаю о возникновении историй о призраках. Не важно реально ли сверхъестественное или нет, истории о привидениях всегда были с нами. Они несли явную цель. Призраки витают в фольклоре и гремят цепями в литературе. Они являются духами в Библии, Торе и Коране. От «Гильгамеша» до «Мурашек по коже» — появляются призраки. Иногда они несут в себе какое-то послание, иногда — сами ими являются. Но история о привидениях всегда предназначена для того, чтобы рассказать нам что-то о нас самих.

В этих историях есть много тропинок. Моя начинается с того, что семья переехала в новый дом, полный привидений. Обычно это означает, что семья подвергается нападкам со стороны злых духов, борется с ними или убегает из дома во главе со священником. Но для меня призраки были утешением, а дьяволом — мой отец.

У каждого есть подобная история — реальная или вымышленная. Если вас не преследуют призраки, то вас преследуют потерянная семья, утраченная любовь, разрушенная дружба, трагедия, катастрофа, сожаление. Для меня — все вышеперечисленное. В моих историях про привидения реальный мир был местом страхов, а паранормальный мир предлагал защиту. Я узнала, что Монстр существует. И да, я выжила.

А кто ваш призрак?

Знаешь, ты ведь тоже чей-то призрак.

Бууу.

Хелен Фогельсонг-Донахью (Helen Vogelsong-Donahue)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ