Уродливый Шекспир: чем страшнее, тем вернее, или история о том, как Ли Дюрки исследовал бесчисленные портреты Барда

Чем больше полотен, запечатлевших Уильяма нашего  Шекспира  я созерцал, тем большим цинизмом преисполнялся. «Нет, ну в самом деле! — негодовал я. — Давайте отринем всякий стыд, устроим вернисаж в музее Гуггенхайма и забьем его под завязку всеми скопившимися за последние четыре века фальшивыми изображениями Барда!» А изображений этих скопилось немало. Причем, начиная с примитивной гравюры Мартина Друшаута 1623 года и заканчивая умопомрачительным портретом из коллекции семейства Коббов (да-да, тем самым, что выставлялся недавно в Стратфорде-на-Эйвоне) Шекспир, словно в подтверждение теории Дарвина, эволюционирует на них от непрезентабельного и простецкого Уилла до глянцево-лощеного-солнца-нашего-ясного сэра Уильяма.

С другой стороны, надо признать, что истории всех этих портретов довольно печальны: внезапно открытые какими-нибудь искусствоведами, они обрамляются в позолоченные рамы и несутся на крыльях иллюзорной славы по выставкам Лондона, Нью-Йорка, Милана, как вдруг (и это «вдруг» случается на удивление скоро) объявляются фальшивками и, развенчанные, униженные, растоптанные, вешаются застенчиво на стены задрипанных отелей, а то и вовсе пополняют коллекции тюремных музеев, как образцы нелепицы, курьеза и безвкусицы. А в это время новый, еще более порфироносный Шекспир, писаный красавец с длинными распущенными локонами, затянутый в стильный кожаный камзол, возникает из ниоткуда и начинает будоражить умы восторженной публики.

Ни один портрет, претендующий на то, что был написан при жизни Шекспира и сам Шекспир позировал для него и за него заплатил, не выдержал проверку временем. Большинство известных нам полотен, созданных якобы при жизни Барда, оказались либо художественными подделками мошенников, либо попытками прекраснодушных ученых воплотить свои мечты в реальность.

После развода я восемнадцать лет прозябал в арктически холодном Вермонте и восемнадцать долгих зим пытался разыскать портрет Шекспира, написанный при его жизни. Не самое плохое времяпрепровождение, скажу я вам, — распутывать тайну, которую до тебя никто не сумел разгадать. Отлично скрашивает промозглые вечера, хотя ни на йоту не приближает тебя к истине.

И всё же безумно интересно исследовать портреты, анализировать содержимое, скрытое за слоем видимых красок, и, приподнимая завесу векового обмана, обнажать начальные авторские наброски.

Итак, приглашаю вас в Королевство кривых зеркал имени Уильяма Шекспира. Приготовьтесь столкнуться с головокружительными аферами и изощренной ложью, сорвать глянец с фальшивых портретов и увидеть их неприглядную сущность. Трепещете? И я когда-то пугался, но подзадоривал себя тем, что у меня, в отличие от предшествующего мне сонма ученых, потерпевших сокрушительное фиаско, есть одно внушительное преимущество: как раз в тот год, когда я всерьез занялся портретами Шекспира, музеи запустили виртуальные туры не только по своим залам, но и запасникам, где хранились не выставлявшиеся годами (а то и веками!) полотна.

Днем я пополнял список всеми новшествами и несуразностями, замеченными мной в выражении лица очередного Уильяма Шекспира, и разбирался в компьютерных программах, позволявших сравнивать изображения на портретах. Ночами же, нацепив черную маску, я превращался в виртуального бандита, крадущегося по залам онлайн-музеев и разбирающего по пикселям произведения художественного искусства.

Поначалу великое разнообразие портретов Шекспира сбило меня, неофита, с толку, и после нескольких болезненных неудач я разработал собственную стратегию поиска, которая, по моим прикидкам, должна была с наименьшими затратами привести меня к желаемой цели. Заметив, что от века в век Шекспир становится всё неотразимее и сексапильнее, я решил намеренно игнорировать наиболее популярные среди современных исследователей картины, представляющие Барда гламурным мачо, и сосредоточился на презрительно отвергнутых искусствоведческим сообществом непритязательных и безыскусных портретах отталкивающего и безобразного уродца, в котором никто не желал признавать «душу века и чудо нашей сцены» по меткому выражению Бена Джонсона , современника нашего прославленного Мэтра.

Эта стратегия казалась мне очень логичной: в конце концов, на гравюре Мартина Друшаута, которая размещена на обложке первого собрания шекспировских пьес, выпущенного в 1623-м году, и которая единодушно признана достоверным изображением Поэта, этот самый Поэт предстает перед нами с раздутой, как от водянки, головой и выпученными, как у лягушки, глазами, словно больной неизлечимым сифилисом. Спрашивается — зачем уродовать Барда, если в действительности он был намного симпатичнее?

И я приступил к работе. Каждый портрет, привлекший мое внимание в интернете (и чем страшнее он был, тем лучше), я заносил в файл. Особую мою гордость составляли портреты не из Всемирной сети, а реплики, заказанные почтой, или картинки, втихаря вырванные из библиотечных книг. Я пошел еще дальше и начал платить музейным работникам за фотографии редких портретов Барда, которые пылились в музейных закромах. Стопка счетов росла, а вместе с ней росла и моя галерея снимков с портретов Барда, на большинство из которых и его родная мать без слез не взглянула бы. Поверьте мне на слово — ТАКОГО Шекспира вам и в кошмарном сне видеть не приходилось. Однако и в тягостные дни зимней депрессии, и в бушующем снежными вихрями марте именно эти страхолюдные портреты, развешенные по стенам моей вермонтской рыбачьей хижины, утешали и ободряли меня и неотступно следили за мной, когда я мерил шагами комнату, измышляя и тут же разбивая в дребезги очередную головоломную теорию о Шекспире.

Но я делал ставку не на одну только безобразность. Меня всё больше увлекали различные методы анализа картин, позволявшие углубиться в прошлое и проследить истории создания художественных полотен. Втершись в доверие к музейным кураторам, я убедил их провести спектральные исследования портретов Шекспира. Под «спектральными исследованиями» я подразумеваю следующие магические ритуалы:

— инфракрасную рефлектографию — метод, основанный на способности углеродных химических соединений поглощать инфракрасные лучи, делая таким образом видимыми карандашные или угольные наброски, лежащие под слоем краски;

— рентгенофлуоресцентный анализ — метод, когда по длине волны рентгеновского излучения, направленного на изображение, можно определить использованные художником красители, увидеть подмалевок (начальный вариант работы над картиной) и заретушированные фрагменты, а также установить подлинность картины или выявить фальшивку;

— дендрохронологическую экспертизу, позволяющую на основе анализа деревянных частей картины определить время ее создания;

— пигментный анализ, содержащий информацию об изначальном составе пигмента, благодаря чему можно установить авторство картины и примерное время ее создания;

— ультрафиолетовое излучение, позволяющее выявить не только скрытые в глубине слои и мельчайшие фрагменты пигментов краски, но и изучить состав лака. Под действием ультрафиолетовых лучей пигменты, лаки и другие входящие в состав картины вещества светятся в темноте, словно озаренные молнией приведения, и обнаружившие их присутствие искусствоведы с легкостью распознают их и квалифицируют.

С помощью вышеназванных технологий я надеялся не только установить, как выглядел Шекспир при жизни, но и узнать, кем он в действительности являлся. И в Елизаветинскую эпоху, и в эпоху правления Якова VI свирепствовала цензура (так что даже художники не чувствовали себя в безопасности), и я с восторгом предвкушал, какие жуткие и чудесные тайны откроются моему алкающему взору под теми или иными слоями красок.

В поисках поддержки я оглядывался на завораживающе омерзительные портреты на стенах, и в морозном воздухе, продиравшем до костей даже дома, мне мерещилось, что все собранные мною Уиллы Шекспиры одобрительно кивают, разделяя мои мысли и чаяния.

Мы склонны упиваться собственным величием, принижая достоинство давным-давно ушедших предков, и начисто забываем, что во времена Шекспира, в эпоху английского Возрождения, люди были намного созидательнее, умнее, вероломнее и беспощаднее нас. Они лучше ориентировались в пространстве и времени и обладали неистощимым запасом коварства. Тщеславные, суеверные, видевшие врага в каждом встречном, они жили бок о бок с призраками, демонами, отравителями, тайными братствами, ведьмами, шпионами, литературными поденщиками и — чумой.

Они кичились родословными, строго придерживались социальной иерархии и жутко боялись смерти. Не кончины как таковой, но — забвения. И страх этот породил чудовищную, ненасытную жажду славы. Не славы самой по себе, а славы, дарующей бессмертие, этой негасимой свечи в храме Вечности. Оттого в правление Елизаветы портретная живопись и расцвела таким пышным цветом: каждый — от сиятельного монарха до нувориша-торговца — желал оставить свой след в истории.

Если я стану объяснять вам мотивы, толкнувшие меня на розыски портрета, написанного при жизни Шекспира, боюсь, вы не поверите ни единому моему слову и сочтете, что я просто помешался на Елизаветинской эпохе. Вы окажетесь правы. Я действительно влюблен в наших предков. Они выковали и довели до совершенства язык, который мы используем до сих пор. За одно это я назвал бы их нашими Творцами. Впрочем, у меня есть и подспудная цель: я тоже жажду бессмертной славы, незамысловатой и невзыскательной славы, которая позволила бы мне послать ко всем чертям работу бармена и перебраться в Лондон, Нью-Йорк или Милан — одним словом, в любое, более теплое место, чем штат Вермонт, где я пообещал жить, пока мой сын не поступит в колледж.

Десяток лет тому назад, приступая к своим изысканиям, я поклялся, что буду проводить их без предубеждений. «Пусть карта Барда ляжет так, как ляжет», — убеждал я себя. Но чем более узнаваемы становились для меня причудливые и оригинальные личности, населявшие Елизаветинскую эпоху, тем более загадочным представлялся мне Уильям Шекспир. Часто мне казалось, что я вот-вот выведаю всю его подноготную, схвачу его за кружевной воротник и не отпущу, но всякий раз он хитростью выворачивался из моих рук, меняя обличье, и ускользал, оставляя меня в дураках. Овидий  своего времени, белый кролик, юркнувший в потаенную норку, умерщвленный шпион, опустившийся граф, отверженный актер, прообраз печатающей обезьянки! Кем он только не был...

Конец этой истории вряд ли придется вам по душе, но тут уж ничего не попишешь. По крайней мере, он честный. И хотя мое растянувшееся на десятилетия исследование легло в основу книги, кишащей волшебниками, демоническими страстями, скандалами в королевских покоях, подменами портретов, наркотическими зависимостями, инцестами, помешательствами, привидениями, сомнительными торговыми сделками и грязными убийствами, своей цели я так и не достиг. Зато многолетнее хобби помогло мне благополучно пережить бесконечные вермонтские зимы. Затерянный в белом безмолвии, я любовался неказистыми портретами Уилла Шекспира и находил в них поддержку и опору. Мои исследования были полны загадок и безумств, творческих порывов и вдохновения. Они изменили мои взгляды на историю, искусство, политику и на меня самого. И, конечно, они изменили мои взгляды на Уильяма Шекспира. Как же иначе...

Ли Дюрки

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ