Доктор Джекил и мистер Хайд: рождение бессмертного литературного персонажа

Лесли Клингер о самом ужасном и не утратившем своей актуальности персонаже, созданном фантазией Роберта Льюиса Стивенсона.

«Классика — это книга, которая всегда оставляет недосказанным какую-то часть того, что она может рассказать».

Итало Кальвино

Перед вами отрывок из предисловия Лесли Клингера  к его новой книге The New Annotated Strange Case of Dr. Jekyll and Mr. Hyde («Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» с комментариями и иллюстрациями»).

Почему так происходит, что тот или иной литературный персонаж обретает бессмертие? Таких литературных героев — легко узнаваемых, невероятно органичных, неподвластных времени, живущих собственной жизнью, — можно сосчитать на пальцах одной руки, и  они настолько поражают наше воображение, насколько это удаётся лишь немногим живым существам из плоти и крови. Случалось, что их создатели даже завидовали известности своих персонажей или же считали, что они таковой не заслуживают. Например, Мэри Шелли считала Франкенштейна «своим богопротивным детищем», сэр  Артур Конан Дойл относился к своим  Запискам о Шерлоке Холмсе с нескрываемым пренебрежением, считая их не более чем способом ненадолго отвлечься от более благородного занятия — написания исторической прозы, а Брэм Стокер написал Дракулу в какой-то степени из чувства признательности своему кумиру, английскому трагику сэру Генри Ирвингу. Наверняка никто из этих писателей не мог и предположить, что созданные ими персонажи будут жить веками, будоража воображение миллионов читателей, театралов и киноманов.

В 1886 году к этой компании избранных примкнули Генри Джекил и Эдвард Хайд. Конечно, формально ни Шерлок Холмс, ни Дракула ещё не были членами этого клуба: впервые Холмс появился на страницах печатного издания только год спустя, в повести Этюд в багровых тонах, а Дракула – лишь в 1897 году. В отличие от некоторых других писателей,  Роберт Льюис Стивенсон отнюдь не был «автором одной книги»: вот уже несколько поколений читателей отзываются о его приключенческих романах  Остров Сокровищ , Похищенный и Владетель Баллантрэ , равно как и о его поэтическом наследии ( A Child's Garden Of Verses ) с восторженным придыханием.

Стивенсон ушёл из жизни, когда ему было всего 44 года, однако ещё при жизни он сумел снискать себе прочную славу: им восхищались многие известные писатели того времени, среди которых были Артур Конан Дойл, Генри Джеймс , Редьярд Киплинг , Джек Лондон , Джеймс Барри и Гилберт Кит Честертон . Несмотря на то, что на протяжении всего последующего столетия литературная репутация Стивенсона среди учёных мужей и критиков то падала, то вновь взлетала до небес, сегодня он по праву считается писателем, обладающим «необычайной самобытностью и редкостным даром». Однако «Странный случай с доктором Джекилом и мистером Хайдом» — шокирующая история о поисках преступника, в которой слышатся явные нотки осуждения идеалов викторианской эпохи, — не похож ни на что другое, написанное Стивенсоном. Это произведение, рассматриваемое сегодня как мощный сплав детектива, научной фантастики и романа ужасов, слишком часто (как, впрочем, и «Франкенштейн» Мэри Шелли) упрощается, искажается и превращается в банальное предостережение о возможной победе Зла над Добром. На самом деле, истинная подоплёка повести Стивенсона гораздо сложнее.

Период расцвета искусства рассказывания историй

Годы правления королевы Виктории ознаменовались заметными переменами в повседневной жизни населения Великобритании. По мере расширения сети железных дорог и развития промышленности многие люди стали работать в местах, находящихся далеко от их постоянного жилья. Книги перестали быть исключительной привилегией богатых и уважаемых граждан. Широкополосные газеты — продававшиеся во время публичных казней скандальные листки стоимостью в один пенни, а также повсеместно распространяемый «Календарь Ньюгейта», рассказывающий истории о знаменитых и не очень знаменитых преступниках, поражали воображение публики шокирующими подробностями реальных (в большинстве случаев) преступлений. По мере увеличения читательской аудитории стремительно возрастал и спрос на печатную продукцию: в огромных количествах начали выходить дешёвые «страшилки» стоимостью в один шиллинг (в США — «грошовые романы» по десять центов), бульварные (в основном, французские) романы в жёлтых обложках, а также журналы, на страницах которых печатались художественные произведения.

В 1880-х годах, то есть более чем через сорок лет с начала эпохи правления королевы Виктории (продлившейся шестьдесят три года) Лондон представлял собой крупнейший город мира с населением более четырёх миллионов человек. Он был сердцем Британской империи, центром судоходства, коммуникаций, финансов, развлечений и торговли. Однако в то же самое время Лондон являл собой наглядное свидетельство надвигающегося упадка: так называемая «Долгая депрессия» 1873-1896 годов привела к обнищанию среднего класса; более того, Англия оказалась втянутой в продолжительную борьбу с Германией и США за контроль над мировой промышленностью и вооружениями. Лондон был крайне разнородным городом; вплоть до 1888 года там не было ни централизованной власти, ни собственной полиции, ни системы здравоохранения, ни единой системы водоснабжения и канализации. С разных концов света в Лондон стекались преступники всех мастей; районы Лондона Ист-Энд и Вест-Энд стали своеобразными символами Востока и Запада, борющихся друг с другом за право называться империей: Ист-Энд стал плавильным котлом для иммигрантов и бедноты, а Вест-Энд — резиденцией правительства, местом проживания богачей и власть имущих. В 1889 году вышла скандальная книга Джорджа Роберта Симса  How the Poor Live, and Horrible London  («Как живут бедняки, или безобразный лик Лондона») которую сам автор охарактеризовал как «справочник путешественника», путеводитель по «тёмной стороне света, которая находится в нескольких минутах ходьбы от Центрального почтамта».

Тем не менее люди викторианской эпохи гордились своей верой в будущее, своей ортодоксальностью, своей пуританской моралью и принудительным усмирением «язычников». Это была эпоха веры в могущество разума, эпоха, когда Шерлок Холмс — человек, приверженный делу установления истины и правосудия, независимо от социально-классового статуса виновной стороны, — был олицетворением всего того правильного и хорошего, что было в Англии. Но в то же время это была эпоха тотального лицемерия. По словам историка Уолтера Хотона (Walter Houghton), викторианцы,

«...во-первых, скрывали свои истинные убеждения и свои личные предпочтения или вовсе отрекались от них. Принося искренность в жертву внешним приличиям, они говорили "правильные" слова и совершали "правильные" поступки. Во-вторых, а это ещё хуже, они старались казаться лучше, чем были на самом деле. Они притворялись невероятно набожными и глубоко нравственными людьми; они рассуждали о благородных чувствах, но при этом вели совсем иной образ жизни. И наконец, они отказывались смотреть правде в лицо. Они закрывали глаза на всё уродливое и неприглядное, предпочитая делать вид, что всего этого не существует. Следование догмам англиканской церкви, двоедушие и полное самоустранение — вот отличительные черты викторианского ханжества». 

Таков был мир, в котором жил и воспитывался Роберт Льюис Стивенсон.

Биография Роберта Луиса Стивенсона

Роберт Льюис Бальфур Стивенсон, единственный ребёнок Маргарет Изабеллы Бальфур и преуспевающего инженера-строителя Томаса Стивенсона, родился 13 ноября 1850 года в Эдинбурге, столице Шотландии. Он с детства обожал рассказывать всякие истории и взялся за перо ещё будучи подростком; в своих первых работах он равнялся на тех авторов, чьими книгами зачитывался, в частности, на Вальтера Скотта и Роберта Бёрнса . Его первой публикацией (пусть и изданной на деньги отца) стала вышедшая в 1866 году брошюра «Пентландское восстание. Страница истории, 1666 год» — очерк о вооружённом мятеже, ставшем результатом прокатившихся по стране в XVII веке столкновений на религиозной почве и устроенном шотландскими повстанцами Ковенантера. В возрасте семнадцати лет Стивенсон поступил в Эдинбургский университет, где начал постигать азы проектирования и строительства маяков — специальности, которая была их семейным бизнесом. Однако во время учёбы он уже вовсю демонстрировал свою принадлежность к богемным кругам: выступал с критикой буржуазного ханжества, вступил в  литературный кружок "Speculative Society", отрастил длинные волосы и стал наведываться в дешёвые бордели и пабы. В 1871 году он заявил отцу, что намерен всерьёз заняться литературой, но потом всё же дал уговорить себя начать изучать юриспруденцию.

В 1873 году Стивенсон посетил Англию и уже спустя некоторое время был принят в литературное общество Лондона, куда среди прочих входили Эндрю Лэнг , Сидни Колвин (Sidney Colvin), Эдмунд Госс и Лесли Стивен (Leslie Stephen). Последний занимал пост редактора авторитетного литературного журнала "The Cornhill Magazine" ; Стивен проявил живейший интерес к молодому автору и познакомил его с поэтом и литературным деятелем Уильямом Эрнестом Хенли  (существует предположение, что именно Хенли, у которого был деревянный протез, стал прототипом пирата Джона Сильвера, главного злодея из «Острова сокровищ».) Хенли и Стивенсон крепко подружились и позднее часто писали в соавторстве: так, вместе они написали пьесу Deacon Brodie, or The Double Life («Мастер Броди, или двойная жизнь»). Эта пьеса, впервые поставленная на сцене в Эдинбурге в 1882 году, перекликается с некоторыми моментами романа «Джекил и Хайд», но об этом мы поговорим чуть ниже.

Несмотря на своё слабое здоровье (на протяжении всей жизни Стивенсон страдал тяжёлой болезнью бронхов), в 1876 году он отправился на материк, где на пару с другом совершил путешествие на байдарках по каналам Франции и Бельгии. (Это путешествие легло в основу его книги  Путешествие внутрь страны , 1878.) На севере Франции он познакомился с 36-летней Матильдой (Фанни) Ван де Грифт Осборн (1840-1914). Фанни была родом из Индианаполиса (США, штат Индиана). Там же она познакомилась с Сэмюэлем Осборном и, когда ей исполнилось семнадцать лет, вышла за него замуж. После окончания Гражданской войны Фанни вместе с их пятилетней дочерью Исабель (Белль) отправилась на запад страны, чтобы встретиться там с мужем. Супруги обосновались в штате Невада, но вскоре Сэмюэлю снова пришлось уехать, и Фанни с дочерью отправились за ним в Сан-Франциско. У пары родился второй, а потом и третий ребёнок, но тут Сэмюэль принялся изменять жене направо и налево. Фанни решила взять инициативу в свои руки и, забрав всех троих детей, уехала в Европу изучать живопись. Спустя некоторое время их младший сын умер, и вскоре после этой страшной потери она переехала в Гре-сюр-Луэн. К этому времени, согласно биографическим запискам её сестры, Фанни «уже печаталась в журналах и сумела добиться признания на этом поприще, и ... в тот момент, когда Стивенсон впервые появился в её жизни, она зарабатывала на жизнь своим пером, обеспечивая достойную жизнь себе и своим двум детям».

Фанни и Роберт очень привязались друг к другу. Стивенсон вернулся в Англию, но в разлуке с Фанни он просто сгорал от любви. В феврале 1877 года Стивенсон, не раскрывая имени Фанни, написал эссе "On Falling in Love" («О влюблённости»), а в следующем году вернулся в Европу, чтобы вместе с ней и её детьми отправиться в путешествие. Однако Фанни неожиданно уехала в Калифорнию. В августе 1878 года она телеграфировала ему, что хочет уйти от мужа, но пока не может решиться. Стивенсон хотел было поехать к ней, однако у него не нашлось на это средств. Тогда он отправился в другое путешествие, совершив тяжелейший пеший переход через Севенны (горы на юго-востоке Франции), который лёг в основу его книги Travels with a Donkey in the Cévennes  («Путешествие с ослом в Севенны»). К 1879 году ему удалось накопить достаточно денег, чтобы доплыть вторым классом до Нью-Йорка, а оттуда на поезде добраться до Монтерея (штат Калифорния), где Фанни, как ему представлялось, находилась на грани нервного истощения из-за своей нерешительности. В дороге здоровье Стивенсона резко пошатнулось, и по прибытии в Америку он был уже совсем плох, однако к декабрю он достаточно окреп и смог наконец отправиться в Сан-Франциско. Оставшись без поддержки семьи, он балансировал на грани нищеты, и состояние его здоровья снова ухудшилось. К тому времени Фанни уже развелась с Осборном и сумела оправиться от нервного расстройства. Она не отходила от постели больного и сумела выходить Стивенсона. В мае 1880 года они поженились и уже в августе вернулись в Англию.

Супруги часто выбирались на континент, а в 1884 году окончательно осели на южном побережье Англии, в приморском городе Борнмут (графство Дорсет), поселившись в доме, который Стивенсон назвал «Скерривор» (Skerryvore), в честь маяка, спроектированного его дядей Аланом Стивенсоном. Здоровье писателя оставалось слабым — сам он говорил, что живёт «как хлебный точильщик», — однако его продуктивность как писателя, наоборот, значительно выросла. Именно в этот период были написаны его романы «Похищенный» (1886), «Странный случай доктора Джекила и мистера Хайда» (1886), Черная стрела  (1888); написанный в соавторстве с Фанни сборник рассказов Новые тысяча и одна ночь (1885), сборник рассказов The Merry Men, and Other Tales and Fables (1887); поэтические сборники A Child's Garden Of Verses (1885) и Underwoods (1887). Тогда же началась многолетняя дружба Стивенсона с Генри Джеймсом , который был частым гостем в доме Стивенсонов.

Однако в 1887, в год смерти отца Стивенсона, семья вновь уехала в Америку. Большую часть времени они провели на северо-востоке штата Нью-Йорк, а затем, в июне 1888 года, отплыли от берегов Сан-Франциско, отправившись в длительное путешествие по Тихому океану, во время которого побывали на Гавайях, на островах Гилберта, на Таити, в Новой Зеландии и Самоа, где и решили обосноваться. В январе 1890 года они приобрели участок земли в местечке Вайлима (Самоа) и построили первый на острове двухэтажный дом (известный как «вилла Вайлима»). В мае 1891 года к ним присоединилась мать Стивенсона.

Стивенсон стал принимать активное участие в местной политической жизни и много сил отдавал сохранению памятников культуры Самоа; он отправлял многочисленные письма в различные газеты и журналы, где выражал беспокойство относительно будущего Самоа: его страшил окончательный захват страны соперничающими «великими державами» и искоренение местной культуры. (В 1899 году, как и предсказывал Стивенсон, Германия и США разделили Самоа между собой.) Эти его чаяния нашли отражение в некоторых произведениях, созданных в тот период. Именно тогда он написал повесть Берег Фалеза (1892) — первое из своих «реалистических» произведений о Южных морях, а чуть позднее, в соавторстве со своим пасынком Ллойдом Осборном, роман Отлив (1894). Первое же предложение этого произведения ясно свидетельствует о кардинальных изменениях в его политических взглядах:

«По всем островам Тихого океана рассредоточились представители многих европейских рас и национальностей — люди почти из всех слоёв общества, которые разводят там бурную деятельность и разносят болезни».

В 1893 году Стивенсон (возможно, чтобы облегчить бремя расходов по содержанию Вайлимы) опубликовал Катриону , продолжение романа «Похищенный» , а также приступил к работе над романом Уир Гермистон , который, как он надеялся, должен был стать одним из лучших произведений в его писательской судьбе. В этом романе, действие которого происходит в Шотландии XVIII века, он собирался показать, что расшатывание традиционного уклада и нарушение национальных обычаев неизбежно приводит к разрушению моральных устоев общества, — примерно такую же судьбу он предсказывал и для Самоа. К несчастью, в декабре 1894 года он перенёс геморрагический инсульт и скончался, оставив роман недописанным. Роберт Льюис Стивенсон был похоронен на своем любимом Самоа, на склоне горы Ваея, где на могильном камне высечены строки из реквиема, который он сам же и написал четырнадцатью годами ранее, когда боялся, что умрёт в Монтерее:

За упокой души

Под небом, полным горящих звёзд,

Дай-ка я вытянусь в полный рост:

Радостен путь мой был, прям и прост,

И сам пришёл я сюда.

А ты напиши на надгробье стих:

«Моряк достиг берегов родных,

Охотник спустился с холмов лесных,

Пришёл домой навсегда».

(перевод Ольги Сульчинской )

Критики долгое время старались не замечать Стивенсона, несмотря на то, что его книги пользовались большой популярностью среди читателей, и эта популярность с годами только крепла. На протяжении большей части XX века его произведения не включали в наиболее значимые антологии английской литературы. Однако сегодня его творчество высоко оценивается в научных кругах: его называют самобытным писателем, единственным в своём роде; человеком с широким кругом интересов и интуитивным пониманием многих вещей; автором, книги которого больше не следует задвигать на полки литературы для детей или литературы в жанре ужасов. В 2004 году даже начал выходить журнал «Изучение творчества Стивенсона» ("Journal of Stevenson Studies"), имеющий внушительную редакционную коллегию и миссию. Задачи, которые ставит перед собой журнал, тесно связаны с изучением и более глубоким погружением в творчество Роберта Льюиса Стивенсона — «популярного писателя, обладающего неподражаемой и уникальной способностью проникать в суть нравственных, психологических и культурных противоречий современного мира». Это тот самый Стивенсон, которым восхищались такие авторы, как Генри Джеймс , Грэм Грин и Хорхе Луис Борхес .

Обстоятельства появления Джекила и Хайда

Повесть «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» была далеко не первой попыткой Стивенсона проникнуть в тайны человеческой психики. За несколько лет до 1867 года он пробовал написать пьесу об Уильяме Броуди, известном как мастер Броуди. Броуди (1741-1788) был шотландским краснодеревщиком, и, по слухам, кое-что из его работ даже имелось в доме семьи Стивенсонов. Когда выяснилось, что внешне добропорядочный гражданин, являющийся главой гильдии столяров и членом городского совета Эдинбурга, тайно руководил шайкой воров-домушников, его приговорили к смертной казни через повешение. Многие полагают, что именно «двойственная природа личности» Броуди вдохновила Стивенсона на написание «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда». В 1880 году Стивенсон всё же дописал эту пьесу, в соавторстве с У. Э. Хенли, и в конце 1882 года она была поставлена на сцене одного из театров Бредфорда. И хотя пьеса не имела коммерческого успеха, её переиздавали ещё трижды: в 1880 году — в частном порядке, в 1888 году — отредактированный вариант и, наконец, в 1892 году — в сборнике «Три пьесы».

Осенью 1884 года Стивенсон написал рассказ Маркхейм : это был заказ газеты Pall Mall Gazette на традиционную рождественскую «страшную историю». Но редактор отклонил рассказ из-за слишком маленького объёма, и он был опубликован только в 1886 году, в рождественском ежегоднике Анвина "The Broken Shaft:Tales of Mid-Ocean" . Это история о совершённом убийстве и совестливом убийце, история с элементами, которые можно отнести к области сверхъестественного или метафизического, как и в случае с «Джекилом и Хайдом». Этот невероятно глубокий и эмоциональный рассказ поднимает тему борьбы между Добром и Злом, которая происходит в сознании преступника. Он имеет некоторое сходство с величайшим романом Достоевского Преступление и наказание (1866), который Стивенсон прочитал примерно в то же время, когда писал «Маркхейм» (Первый перевод этого романа на английский язык вышел в 1885 году.). Возможно, мысль напечатать рассказ пришла ему в голову именно во время написания«Джекила и Хайда». «Рассказ был опубликован незадолго до выхода "Странной истории", — пишет критик Дженни Колдер, — и смелые фантазии последнего были явным отражением тех мыслей, которые занимали Стивенсона в то время. Возможно, собственная обеспокоенность Льюиса как жителя Скерривора вновь всколыхнула его интерес к теме раздвоения личности. Это свидетельство того, что Зло побеждает, и что уступить ему означает самоуспокоиться. Эту же тему, которую в письмах Джону А. Саймондсу Стивенсон называл «этой старой проклятой историей борьбы во всех членах», он продолжает и развивает в "Джекиле и Хайде"».

В своем эссе «Глава о снах» ("A Chapter on Dreams"), написанном в 1888 году, Стивенсон так рассуждал об истории появления Джекила и Хайда:

«Я давно пытался написать историю на эту тему, найти некую инкарнацию, средство выражения для того сильного ощущения двойственности, которое время от времени овладевает разумом каждого мыслящего существа. Я даже написал кое-что — это рассказ «Попутчик» ("The Travelling Companion"), который редактор возвратил мне с оговоркой, что это, безусловно, гениально, но совершенно неприлично, и который я сжёг пару дней назад, придя к выводу, что ничего гениального там нет; к тому же, его уже вытеснил "Джекил". Затем случилось одно из тех денежных затруднений, о которых я (с элегантной скромностью) до сих пор упоминал лишь вскользь. Два дня я ломал голову в поисках какого-нибудь сюжета, и вот на вторую ночь мне приснилась сцена у окна, а затем сцена, как бы разделённая на две части, в которой преследуемый за преступление Хайд принимает  какой-то порошок, и прямо на глазах его преследователей с ним случается перемена личности . Всё остальное было придумано в состоянии бодрствования и вполне осознанно, хотя я полагаю, что тут не обошлось без участия моих брауни ("маленьких человечков", ближайших родственников домовых — прим. перев.). Таким образом, смысловое содержание повести принадлежит мне — эта идея уже давно прорастала в моих садах Адониса, и я тщетно пробовал одно воплощение за другим; на самом деле, меня больше заботила этическая сторона вопроса, да вот незадача! — у моих брауни нет и зачатков того, что мы называем совестью. Все декорации — мои, и персонажи тоже мои. Они подсказали мне только материал для трёх сцен и центральную идею о том, как добровольная смена личности становится принудительной. Наверное, после того, как я так щедро осыпал похвалами своих невидимых соавторов, было бы невеликодушно с моей стороны бросить их, связанных по рукам и ногам, на съедение критикам. Но дело в том, что вся эта затея с порошками, которая у многих вызвала осуждение, — и в чём я с облегчением признаюсь — принадлежит вовсе не мне, а брауни».

История написания «Джекила и Хайда» подтверждается несколькими разными свидетельствами. Вот что об этом рассказывала Фанни Стивенсон:

«Однажды в предрассветный час... я проснулась от жутких воплей Льюиса. Я разбудила его, решив, что ему приснился кошмар. Он сердито буркнул: «Зачем ты меня разбудила? Мне снился прекрасный страшный сон». Оказывается,я разбудила его как раз во время первой сцены превращения».

А вот как вспоминает о рождении этой истории Ллойд Осборн, пасынок Стивенсона:

«"Доктор Джекил" стал своеобразным писательским рекордом, и я думаю, что едва ли что-то подобное случалось когда-нибудь прежде. Я очень хорошо помню первую читку, как будто это было вчера. Льюис спустился вниз, его бил озноб. Он зачитал нам вслух почти половину книги и прежде, чем мы смогли прийти в себя от изумления, покинул комнату и принялся писать дальше. Думаю, не ошибусь, если скажу, что первый черновик он написал буквально за три дня. Это был невероятный физический подвиг, и это не только не причинило ни малейшего вреда его здоровью, но и несказанно приободрило и воодушевило его». 

Фанни часто читала рукописи Стивенсона и высказывала ему свои соображения, обычно в виде рукописных заметок на полях. По словам Бэлфура, в случае с «Джекилом и Хайдом» она попеняла Стивенсону на то, что он, вместо того, чтобы использовать саму эту идею в качестве аллегории, просто рассказывает историю. Она была уверена в том,что Джекил по своей сути насквозь порочный человек, а Хайд — лишь удобное прикрытие. По словам Фанни, после того, как она указала на это мужу, он позвал её в спальню и предъявил ей кучку пепла: из опасения, что ему захочется её переписать, он сжёг рукопись и, заставив себя таким образом начать всё с нуля, сел писать аллегорию, как и предлагала Фанни. Первый черновик был готов уже через три дня.

Возможно, истинной причиной столь настойчивого желания Фанни переписать эту историю были вовсе не её предполагаемые претензии к литературной форме. Малком Элвин (Malcolm Elwin) и Уильям Видер (William Veeder) утверждают, что возражения Фанни вызвал неуместный с её точки зрения эротический подтекст истории. Учёные ставят под сомнение даже сам рассказ Фанни о сожжении рукописи, поскольку никаких других доказательств этому не существует. Как бы то ни было, 31 октября 1885 года рукопись была отправлена в издательство "Longman", а в середине ноября Стивенсон уже получил гранки, то есть всё было сделано в максимально короткие сроки: от написания повести до её набора, корректуры и первого тиража прошло менее десяти недель. Издатели сделали ставку на большие объёмы продаж и, отказавшись от идеи публиковать повесть по частям в виде ежемесячных выпусков, напечатали её в виде брошюры в мягкой обложке стоимостью в один шиллинг. Но так как рождественские ярмарки были и так завалены всевозможными товарами, они решили попридержать книгу до января. И если поначалу продажи шли довольно-таки вяло, то после рецензии в «Таймс» (25 января 1886 года) они сразу возросли, и очень скоро весь тираж в 40 000 экземпляров разошёлся по рукам. По оценкам Бэлфура, к 1901 году только в Соединенных Штатах было продано около 250 000 экземпляров.

Реакция критиков

Стивенсон с самого начала был высокого мнения о «Джекиле и Хайде»: в феврале 1886 года он писал Фредерику Майерсу: «Признаюсь вам, я с самого начала полюбил Джекила, и хорошие отзывы о нём из уст многих людей, а теперь ещё и из Ваших, только усилили мои симпатии». К счастью, его мнение сошлось с мнением критиков. Первая рецензия, написанная (хотя и опубликованная без подписи) другом Стивенсона  Эндрю Лэнгом , который прочёл повесть ещё в рукописи, появилась в еженедельном британском обозрении"The Saturday Review of Politics, Literature, Science and Art"  9 января 1886 года:

«Возможно, роман Принц Отто вызвал некоторое разочарование у многих почитателей Стивенсона. Но если они разочаруются и в его "Странной истории с доктором Джекилом и мистером Хайдом", то у них чересчур уж взыскательный вкус. Это небольшая вещица за шиллинг чем-то похожа на новеллы   Эдгара Аллана По , но с оттенком морали», если воспользоваться недавним определением некоторых произведений мистера Стивенсона...

Задумка мистера Стивенсона, его главный секрет (который ни для кого не секрет) — это идея второй личности, имеющейся в каждом человеке. Сама по себе эта концепция достаточно известна. Эдгар По использовал её в рассказе Вильям Вильсон , а Теофиль Готье — в новелле Теофиль Готье - Двойственный рыцарь . Однако оригинальность трактовки мистера Стивенсона кажется нам нисколько не менее поразительной и ошеломительной. Вторая личность в его рассказе не принимает форму персонифицированной совести, точной копии грешника или «двойника», подобного тому, которого, по преданию, видел Гёте . Наоборот, "второе Я" в этой «странной истории» совсем не похоже на то, что было в "Вильяме Вильсоне", и поэтому — благодаря непохожести на своего "хозяина", своим отвратительным выдумкам, потрясающей живучести, способности расти и увеличиваться в размерах — является, по нашему мнению, изобретением мало того что принципиально новым, так ещё и пугающим. Мы с радостью поприветствовали бы появление призрака, оборотня или даже вампира, — всё лучше, чем встретиться с мистером Эдвардом Хайдом. Мы не можем объяснить вам подлинный характер отношений между Джекилом и Хайдом, а также раскрыть способ, посредством которого они развивались (сам по себе довольно своеобразный, хотя и зависящий от возможностей псевдонауки), — для этого понадобилось бы рассказать вам всю историю целиком и таким образом смазать весь эффект. Скажем лишь, что душевное смятение Джекила, когда он, присев отдохнуть в саду, вдруг обнаруживает, что его рука — это  вовсе не его рука, а чья-то чужая; или переживания адвоката Аттерсона, когда он подходит к двери доктора Джекила и обнаруживает, что в запертой комнате обитает нечто, испускающее охи и вздохи; или некий процесс, свидетелем которого становится доктор Лэньон, — всё это гораздо ужаснее, чем мог бы вообразить себе Эдгар По. Однако во всех этих ужасах нет тех сугубо земных страданий или физического разложения и разрушения, которые так часто и с таким неприятным и необъяснимым наслаждением любил живописать По.

Доказательством мастерства мистера Стивенсона является то, что местом действия своей экстравагантной "трагедии души и тела", как её можно было бы назвать, он выбрал вполне обычные и респектабельные кварталы Лондона. Все его герои (и это, бесспорно, является нетипичным) — успешные высокообразованные мужчины средних лет. В новелле нет ни одной женщины (как и в "Острове сокровищ"), и мы склонны думать, что мистеру Стивенсону вполне удаётся проявить себя наилучшим образом и без участия женских персонажей. Возможно, некоторые критики сочтут недостатком этой истории то, что в ней полностью отсутствуют какие-либо конкретные руководства к действию. Это не нравственная аллегория, хотя нельзя не увидеть в ней определённую мораль и не признать, что так же, как каждый из нас, говоря словами г-на Стивенсона, "путешествует по жизни с ослом" (как он сам в Севеннах), так и за каждым Джекилом ходит по пятам его собственный Хайд. Но было бы несправедливо настаивать на этом, так как для читателя романов нет ничего более ненавистного, чем если его пытаются облагодетельствовать, особенно когда он об этом не просит. Очевидно и то, что мистер Стивенсон не ставит перед собой цель читать нравоучения. Мораль этой истории — в её естественной сущности, которая неотделима от неё настолько же, насколько Хайд неотделим от Джекила в реальной жизни.

При первом прочтении этой истории взволнованный и охваченный ужасом читатель, целиком отдавшийся главной интриге, может ненароком оставить без внимания тонкое и ювелирное мастерство автора, проявившееся в обращении с второстепенными деталями и персонажами. К примеру, в повести есть совершенно замечательный портрет, который мог бы занять достойное место среди картин лучших мастеров серьёзной литературы, — это друг Джекила мистер Аттерсон».

Ещё более убедительной была вполне объективная рецензия, появившаяся 25 января 1886 года на страницах газеты «Таймс». По словам издателя Чарльза Лонгмана, именно эта рецензия дала книге «самый настоящий старт»:

«Ничего из того, что выходило из-под пера мистера Стивенсон до настоящего времени, не давало нам столь яркого подтверждения многогранности его самобытного таланта, как эта изданная скудным тиражом небольшая книжица стоимостью в один шиллинг. Если взглянуть на это с деловой точки зрения, то в наши прагматичные времена можно лишь изумляться столь расточительному отношению к своим выдающимся способностям, что можно было бы расценить как несоразмерное (по отношению к конечному результату) растрачивание столь могучего интеллекта. И здесь мы имеем одно из двух. Либо эта история является результатом случайного психологического изыскания, сочинённого впопыхах, в порыве внезапного вдохновения, либо это плод глубочайших размышлений, позволивших сложить воедино все части этой сложной и непостижимой мозаики. Доказательством может служить тот факт, что любой истинный ценитель, прочитавший однажды эту повесть, непременно захочет перечитать её вновь. В первый раз он будет читать её со всё возрастающим удивлением, сменяющимся любопытством, с которым невозможно совладать. И невозможно понять (хоть убейте!), какими разумными или хоть сколько-нибудь правдоподобными причинами можно объяснить всё происходящее. Однако предельная серьёзность тона на протяжении всего повествования укрепляет нас в убеждении, что объяснения всё же последуют. Мы с нетерпением ожиданием приближения развязки, которая даст нам разъяснения, строящиеся на строго научных основаниях, пусть даже этой науке прочат сомнительное будущее. Затем, облегчённо вздохнув от сознания того, что из наших затруднений найден такой пусть и фантастически неправдоподобный выход, мы начинаем понимать, насколько последовательным был автор при изложении событий. Ни разу, ни на одно мгновение, даже при самых невероятных обстоятельствах, он не потерял нить понимания подлинной сути этого удивительного и сверхъестественного случая. Каждая, казалось бы, невероятная или незначительная деталь была дальновидно подчинена его цели. И когда спустя какое-то время, немного успокоившись и оглянувшись назад, мы говорим себе, что этот странный случай абсурден и совершенно неправдоподобен, мистер Стивенсон может возразить нам словами Гамлета о том, что «есть много в небесах и на земле такого, что нашей мудрости, Гораций, и не снилось». Ибо в бесконечных попытках установления истины мы все ещё блуждаем в потёмках сумеречных границ реальности, и всегда есть вероятность того, что мы можем оказаться на пороге неожиданного открытия, касающегося скрытых возможностей искусства медицины. Но как бы то ни было, сказанного вполне достаточно для того,чтобы попытаться постичь глубину замысла мистера Стивенсона.

"Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" <...> бросает вызов лучшим умам современности и достойна внимания самых компетентных критиков. Мы невольно сравниваем этот рассказ с мрачными шедеврами Эдгара По, но можно смело утверждать, что мистер Стивенсон пошёл ещё дальше. В сумрачном величии своего воображения По детально воссоздавал образы, которые выглядели не в меру реалистично и при этом не являлись чем-то принципиально новым (злой рок, преследующий обречённую семью; человек, живьём замурованный в гробу или в склепе, бешеное кружение человеческого существа в бурлящем водовороте Мальльстрёма), тогда как мистер Стивенсон черпает идеи из области невидимого, окутывая происходящее покровом таинственности ровно до тех пор, пока ему, наконец, не захочется дать нам необходимую подсказку. Мы не собираемся пересказывать его странную историю, хотя вполне могли бы это сделать, чтобы разжечь любопытство наших читателей. Скажем лишь, что им предстоит оказаться свидетелями того, как один из самых опытных адвокатов приходит в полнейшее недоумение относительно поведения своего близкого друга, чья прошлая жизнь — добродетельного и как всем казалось, честного человека — идёт вразрез с порочащим его репутацию тесным знакомством с одним из самых бессердечных и безжалостных преступников. Несмотря на то, что личность злоумышленника уже установлена, преступление, совершённое на глазах у свидетеля, остаётся безнаказанным, поскольку злодей исчезает в неизвестном направлении, притом окончательно и бесповоротно, как будто проваливается сквозь землю. Спустя некоторое время он вновь появляется там, где мы меньше всего ожидаем его увидеть, и в течение нескольких горестных дней продолжает оставаться неуязвимым, вызывая суеверный ужас у всех окружающих. И действительно, напряжение, вызванное всеми этими зловещими событиями, способно расшатать даже самые крепкие нервы. Кроме всего прочего, в разгар этих событий, окутанных непроницаемой завесой тайны, бесследно исчезает милейший доктор, достопочтенный мистер Джекил, и ни у кого нет никаких предположений о том, что с ним могло произойти. В состоянии крайнего возбуждения, раздираемые противоречивыми предчувствиями, мы приближаемся к развязке этой истории, где всему произошедшему находятся более или менее убедительные объяснения.

И как ни странно, дело здесь не только в магическом очаровании этой истории, которая сама по себе завораживает и приводит нас в трепет. Мистер Стивенсон хорошо известен как мастер стиля, и никогда он ещё не демонстрировал свои возможности столь блестяще, как в этом случае. И сейчас мы не имеем в виду то обстоятельство, что книга написана на превосходном английском языке — это само собой разумеется. Мы говорим о том, что он взвешивал каждое слово и выстраивал предложения таким образом, чтобы на протяжении всего повествования поддерживать и нагнетать атмосферу таинственности и ужаса. В этом смысле иногда вполне достаточным может оказаться соответствующее моменту искусное использование местоимения "оно" вместо "он"», а мистер Стивенсон тщательно подбирал выражения и не упустил ни единой возможности. И если стиль его изложения безусловно хорош, то основная идея его книги ещё лучше и свидетельствует о гениальности высшего порядка. <...> Обходясь без церемонной проповеди и без единого намёка на фарисейство, он показывает истинную сущность Зла, которое, пользуясь любой случайной уступкой искушению, с притворной кротостью и маниакальной настойчивостью постепенно набирает силу, пока некогда благомыслящий человек не станет чудовищем, или же, по меньшей мере, отражением его образа. Но мы сказали достаточно, чтобы выразить своё мнение о книге, которую следует читать как законченное исследование в жанре фантастической прозы».

Однако не все критики были в восторге от этой книги. 19 января 1886 года газета "The Birmingham Daily Post" написала: «Попытка объединить необычных людей с достижениями современной науки (вспомним историю доктора Франкенштейна или древнегреческие мифы)  выглядит не более чем проявлением оригинального мышления писателя. И если призрак из Гамлета или сёстры-ведьмы из Макбета внушают нам мистический трепет, потому в них по-настоящему веришь, то при встрече с мистером Джекилом и мистером Хайдом мы лишь улыбаемся про себя, поскольку понимаем, что это всего-навсего плод художественного вымысла».

Лесли Клингер

Перевод с английского: Анастасия Крючкова

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ