Те, кто меня бережет.

ПЕРЧЕНКОВА ЕКАТЕРИНА. "ДЖЕННИ"

С детства маялась бессоницами. Какая это мука, знает любой, кому довелось испытать. А доступный даже ребенку уровень построения причинно-следственных связей, позволял понять: завтра поднимут в сад рано. И, пока все дети, бодрые и веселые, станут оглашать окрестности счастливым визгом, ты будешь мучительно приходить в себя. Своего рода похмелье. Без предшествующих возлияний.

Потому что предшествующее - самое скверное и есть. Лежишь в темноте за часом час, наедине со своими страхами, неприкаянностью и тоской. И нет выхода. Пока читать не научилась. Рано, в пять лет (хотя встречались мне люди, которые и с четырех читают). Потому что, умеющую читать, безошибочный инстинкт, сродни тому, который кошке или собаке позволяет отыскать лечебную травку, вывел к стихам.

Странные такие тексты. Расположены в пространстве непривычно, ритм другой, еще эта рифма и, запоминаются, блин! А ночью, в жуткие часы противостояния с враждебным миром, можно повторить про себя легшее днем на память стихотворение несколько раз по кругу и оно создаст вокруг тебя кольцо тройной защиты (как паста "Колгейт" в старой рекламе). И незаметно заснешь.

Выросла уже давно и в мире научилась размещаться таким образом, чтобы не вспоминать о наличии у него острых углов, и о бессонницах забыла (ну ладно, раз в месяц стабильно). А привычка видеть в хороших стихах оберег осталась. У Екатерины Перченковой сегодня день рождения. И я счастлива, что есть на свете эта девочка, одна из тех, кто меня бережет.

Дженни

как моя дженни ходила по росам босая,
бусы низала в четыре ряда, на углях плясала,
время шло к сентябрю, а ей-то какое дело —
пила и пела, спала с кем хотела,
глядела вполглаза, любила вполтела,
потом совсем улетела.

дженни дразнит меня каждый август,
да так, что я уже заикаюсь.
то у порога рассыплет бисер,
то среди ночи зовет как будто, куда-то тянет,
видно, в такие дали, в такие выси,
что если трезвый — без слез не взглянешь, живым не встанешь.
то постучит, то на гвоздик повесит четки,
то свое имя соломинкой пишет в пыли,
то запоет о желтой подводной лодке
так далеко, еле слышно, как будто снится, совсем вдали.
дженни, не надо, я пью две недели, за мной пришли.
я просыпаюсь мертвым четвертый август,
осень за дверью, осенью будет еще темней.
была бы дженни, колокольчик бы положила на подоконник,
снизка зеленых бус разлетелась бы по ступеням,
мы бы проснулись в одной постели.
я ведь не знаю, как ее звали на самом деле,
кто был я такой, чтобы смотреть в ее паспорт,
кто я такой теперь, чтобы каждое лето в память о ней
вешать на грудь невесомый колючий орден —
сухой репейник.