В конце августа 2011 года будучи человеком с историческим образованием, не скажу историком, испытал культурный шок. И тем сильнее он был, чем сильнее был стыд, который меня пожирал уже как преподавателя. Летом того года мы поехали в Крым. Мы - это две моих знакомых с присоединившимися к ним на небольшой отрезок пути сверстниками-друзьями и я, приглашённый сторожевой пёс. Крутизна и ширь Кача-Кальона, валящий с ног ночной ветер Чатардага, застывшее время Мамонтовой и Червоной пещер, созвездие Лиры над пляжами Казантипа, апокалипсические виды окраин Керчи - всё это вызывало щенячий восторг великовозрастного романтика. Но в Керчи пришло осознание, что историю я не просто не знаю, но постыдно, если не преступно, не знаю.
В северной части города на плоской как стол равнине расположены Аджимушкайские каменоломни. Кровавый памятник жертвам Второй мировой. Этого не передать словами, надо находиться там. Но если кратко: несколько тысяч местных жителей и небольшой взвод Красной Армии прячется от наступающих сил вермахта в близлежащих подземных (!) каменоломнях. Фашисты закрывают "котёл", ставят вышки с пулемётами и начинают выдавливать окопавшихся огнём, газом, лобовыми атаками. Источник воды - единственный колодец, из которого обороняющиеся достают воду, удалив одно из подземных колец колодца - вскоре перекрыт. Чтобы добраться до другого люди на заре выстраиваются (точнее выстилаются) цепью и передают воду - часто одно ведро воды стоит с десяток человеческих жизней. Дальше только страшнее... К октябрю выжило несколько десятков человек, расстрелянных впоследствии гестаповцами, либо сгнивших в концлагерях.
Моя спутница и я были поражены развернувшейся перед нами панорамой трагедии и ге-роизма (как часто, всё же, эти два понятия идут рука об руку) местных жителей. И обоих нас посетила одна и та же мысль: это страшнее блокады Ленинграда будет. И один и тот же вопрос: как мы могли этого не знать?!! Нет, мы нисколько не умаляем подвига ленинградцев. Но почему об этой трагедии не знали мы, и в первую очередь я, как преподаватель истории? Не снимая с себя ответственности за незнание – ignoratio non est argumentum – замечу, что в отечественном преподавании истории как школьном, так и вузовском данный отрезок истории не изучается. Причина – это уже не история России (до минувшей зимы, очевидно), а иностранного, чужого государства. Керчинские события (не один Севастополь город-герой на полуострове) не заслужили даже упоминания, не то чтобы сколь-нибудь подробного рассмотрения в общем курсе истории, как, скажем, куда нам более далёкий Пёрл-Харбор или высадка в Нормандии. Стоит ли удивляться, что за минувшие годы между украинским и русским народом образовалась культурная пропасть непонимания. Крымцы, между прочим, знают и о Сталинграде и о блокаде Ленинграда, а знают ли жители этих городов о героизме украинского народа? Украинцы (не утверждаю что все, но те, с кем нам довелось пообщаться) могут по памяти прочитать несколько строк из Пушкина, Лермонтова, а много ли русских знают стихи Шевченко? Маловероятно… Да и чему удивляться, если мне лично директор одной из школ сделала выговор и попыталась запретить рассказывать старшеклассникам в курсе истории о Голодоморе на Украине.
Сейчас ситуация изменилась, и вот уже об Аджимушкае рассказывают по федеральному каналу, но лично у меня осадок остался. Прежде чем обвинять «соседей» в русофобии, не стоит ли самим поубавить огня фанаберии в факеле своего мессианства?
"Этой ночью я ее видел" стала для меня таким же откровением, как и тот спуск в августе `11г. Вторая мировая на сцене балканского театра военных действий. И вроде бы иначе, и в то же время так знакомо и понятно. Вот они солдаты, чуть ли не с голыми руками идущие на противника, потому как «надо» удержать линию фронта, а командование где-то там, в тылу; кавалерия – элита сухопутных войск -, которая единственно чем может остановить фашистскую бронетехнику так только искусством вольтижировки да одним своим фактом наступления, ибо даже огнестрельного оружия хватает не на всех; жители деревень, как зверьё огня, боящиеся одного вида серых мундиров – в любом случае смерть: от пуль ли эсэсовцев, от пыток ли в застенках гестапо или на фронте от пуль своих же, куда отправят сражаться уже даже не во славу, но гибнущего великогерманского рейха.
Вместе с тем, это, пожалуй, первая для меня книга, открывшая иную сторону войны. Ту, которую вы не найдёте в нашей военной прозе. Вот молодой успешный «капиталист», сотрудничающий и с вермахтом и с партизанами. У нас его заклеймили бы последними словами, объявили бы коллаборационистом, предателем и немедля расстреляли бы. Но почему он должен терять всё ради новой – коммунистической – власти? Он в полной мере self made man, сам построил успешное дело, вкалывает сутками напролёт, заботясь об улуч-шении условий труда и жизни своих рабочих. Так почему он должен всё это отдать красным голодранцам с гор, которые у себя в деревнях были даже не середняками, но последней голытьбой?! Коллаборационист? Если бы не его сотрудничество с офицерским соста-вом вермахта, жителей окрестных деревень и заводов давно бы сгнобили в застенках или расстреляли на месте, по одному подозрению в содействии партизанам. Он не предатель, но патриот, но, к сожалению, патриот-интеллигент, чей романтизм и мягкость лишь усиливают «крутящий момент» перемалывающих его жерновов войны.
Перелистываем дальше и вот уже перед нами портрет старого коммуниста. Это он ещё несколько десятилетий назад вместе с товарищами освобождал родину. Партизан-герой! Но кто он теперь? Просто старик, забытый своими детьми и внуками, в стране, которую он явно видел другой. Но той, которую получил от своих соратников, как только они дорвались до власти. Вы думаете, что «они сражались за родину»? Лишь немногие. Остальные видели в этом лишь социальный лифт. Власть, слава, собственность (когда-то чужая, но теперь личная, а не общественная, как провозглашали). Все эти полупьяные славосло-вия на поминках очередного боевого товарища о том какие они герои, как им тяжко было в зимних горах и весенних болотах. Герои… насиловавшие девчонок и старух в своих же деревнях, избивавшие и пытавшие втроём, впятером помещиков, сельских старост или кого подвернётся. «Звёзды» и погоны им давали за молчание и вовремя прикрытые глаза. Хотя, конечно, и не всем.
Но главное действующее лицо здесь, несомненно, она. Молодая красивая девушка, привидевшаяся во сне четырём разным героям. Тем, кто её когда-то любил и кто обманул, и той, кто всегда хранила надежду, встретить её вновь, или хотя бы узнать, что она жива. Один предал её мечты (наивные и подчас глупые, но всё же мечты, а с ними и надежду), второй предал, наверное, как друг, не успевший или не пожелавший её спасти (хотя и надо отдать ему должное рисковавший собственным положением). Но третий. Третий предал её как человека. Мужчина, так предающий девушку/женщину, таковым может называться лишь с биологической точки зрения, а так он моральный скопец. Ибо по определению должен быть ей защитой, не взирая, любимая она или случайная знакомая («Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать», Рим. 15:1). Драгун и врач хотя бы не были трусами - они могли где-то в себе сомневаться или бояться своего отношения к ней, но честны и смелы были перед лицом опасности, оберегая её. Партизан же вёл себя как трус перед ней, перед собой и перед другими, когда только от него она и могла получить помощь. И ведь стал героем. Такие, по-моему, даже недостойны памяти о тех, кого оставили.
Я называю главную героиню «девушкой», т.к. её поведение, восприятие жизни никак не соответствует человеку взрослому, женщине. Она вызывающе наивна. При этом не по времени и месту дерзка и своенравна. Для неё, кажется, не существует слов «нет», «нельзя». Она делает только то, что ей хочется, ценит только то, что ею любится. Завести крокодила, ей так же легко как завести любовника. Но при всём при этом её не назвать эгоисткой. Скорее она по-детски слепа. Она в равной степени не видит и не ценит любовь своего мужа (вот уж как не вспомнить: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»), и не понимает катастрофы, охватившей мир. Как маленький Обломов или, наоборот, умирающий Ницше, она заливается слезами ярости, видя как гибнут на войне «Савраски», не желая видеть гибели тысяч людей. Щедрая на чувства, она скупа на здравый смысл; открытая миру, она закрыта для понимания близкими; упрямая в каких-то бытовых мелочах, она подчас пассивна там, где нужно проявить волю. Её можно поставить в один ряд с героинями Брэдбери, Фицджеральда, Сэлинджера, Флэгг – теми весёлыми трогательными девушками, что своим самобытным мироощущением заставляют мужчин (да и вообще окружающих) сбросить оцепенение прагматизма, увидев романтику или трагедию там, где её уже никто не видит. Но таким людям нет места на войне.
По композиции роман напомнил мне Слепые подсолнухи . Четыре истории, четыре взгляда на одного человека. Как если бы на ваших глазах из куска сепиолита по очерченной линии кронциркуля начали вытачивать статуэтку. И вот вы уже видите не только героиню, но и войну, второстепенных персонажей, даже природу глазами четырёх разных людей.
Как Стейнбек показал мне другую Великую депрессию, так и Янчар показал мне другую Вторую мировую. Книга, заставляющая многое передумать и многое прочувствовать. Последний раз, когда меня так трясло от ненависти к человеческой мерзости и скотству, спроецированному художественным текстом, были "Заводной апельсин" и «Aquí no era yo».
La Guerra, bellum,-a, vojna, война – злая ирония в том, что во многих языках она женского рода, хотя совсем у неё не женское лицо, и душа, к сожалению, тоже. И тем символичнее, что сочувствие героиня находит в том, для кого война даже на семантическом уровне - мужского рода (der Krieg), будучи перемолотой в труху потерявшими всякое человеческое достоинство соплеменниками. Впрочем, вряд ли они обладали им ранее.