Порядочная женщина всё делает по порядку

Любимое ее понятие было «глубоко порядочный»; она применяла его к людям, слугам, делам и чувствам, если хотела сказать о них что-нибудь хорошее. Она способна была произносить вдова «истинное, доброе и прекрасное» так же часто и естественно, как другой говорит «четверг».

В оправдание себе она придумала сказку, что в свое прискорбное состояние была приведена супругом в невинные первые годы их брака. Этот супруг, который был гораздо старше и физически крупнее, чем она, представал тут каким-то беспардонным чудовищем, и в первые же часы своей новой любви она рассказала об этом и Ульриху с печальной многозначительностью. Лишь поздней он узнал, что человек этот был известным и авторитетным юристом, очень способным в своем деле, к тому же безобидным убийцей — любителем охоты и желанным гостем всяких застолий, где собирались охотники и законники и где говорили о мужских проблемах, а не об искусстве и о любви.

"Это же она!" - воскликнула я, прочитав эти строчки. Она, челябинская Бонадея, загубившая триллионы моих нервных клеток, незабываемая Л.С., чьи игривые карие глаза снятся мне в самых страшных предрассветных снах. Как же вырвалась она из лабиринта музилевских словоплётств, какой злой рок занёс её в соседнюю квартиру, выдал замуж за "настоящего полковника", подарил ей двух непохожих сыновей, привёл её на порог нашего дома?..

Как бы то ни было, одним непрекрасным вечером в дверь постучалась она. Пухленькая ручка несколько раз тюкнула в гулкое железо нашего дома, который с той самой минуты перестал быть крепостью. Миловидная 50-летняя чаровница в приталенном платье, светлые волосы подчёркивают глубину почти чёрных глаз, смех - журчание ручейка. Само очарование, честное слово. Нам всем снесло крышу от неё: мама часами говорила с ней обо всём, все тайны бытия и быта были разложены по метафизическим полочкам их нескончаемых бесед, папа радовался её приходу, угощал самым вкусным, делился новостями, я ловила её похвалы, жаждала её одобрения. А что же она? Она, суровая Бонадея спального района города Че, с достоинством жаловалась на свою несложившуюся жизнь, она рассказывала о судьбе жены военного, о любовях и нелюбовях, о том, как готовить домашний майонез и ставить на место зазнавшуюся невестку.

Дни сменялись неделями, недели месяцами. И лишь одно оставалось неизменным - деликатный стук в любое время дня и ночи. Ежедневно. Постоянно. Круглосуточно. Ни одно очарование не пересилит потребность в уединении. Этого незатейливого блага наша семьи и так была почти лишена: три человека - я и родители - и три кошки вынуждены были сосуществовать на 30 кв. метрах; родители жили в 13-метровой комнате, я - на 9-метровой кухне, где в ряд стояли три самые необходимые для жизни вещи: кровать, холодильник и компьютер. И в какой-то момент всем показалось, что Л.С. занимает слишком много кубических сантиметров в нашем скромном жилище и отнимает слишком много времени нашей жизни. Вдруг мы заметили, что она не уходит домой, когда папа ложится спать, а просто перетекает на кухню, на мою территорию. Когда же и я была готова отойти в царство Морфея, Л.С. с шутками и прибаутками настойчиво тянула маму на балкон, где они вели философские беседы и курили тонкие сигареты до рассвета.

Настало время вступительных экзаменов. Во мне снова проснулась сова: днём я спала, ночью готовилась к экзаменам. А за стеной или на балконе слышался заливистый смех Л.С. и шепот моей мамы. Так наша семья разделилась на два фронта: в большинстве были пострадавшие от маминого гостеприимства - я и папа, в подавляющем меньшинстве - всё еще очарованная, хотя и порядочно измученная скандалами с нами мама, защищавшая из последних сил задолбавшую всех (назовём же вещи своими именами!) Л.С.

Вступительные экзамены я завалила и осенью пошла работать. Приходила домой вымотанная, разочарованная, голодная. Еще с порога слышала её ненавистный голос. Голос вещал, журчал, пел, учил. И да, слова "порядочность", "такт", "уважение" и проч. в исполнении Л.С. вступали в такие противоестественные связи с моим восприятием действительности, что мне хотелось размозжить ей голову. Я сидела на своих 9 квадратных метрах, своих единственных квадратных метрах, Моей - чёрт её дери! - территории и слушала её поучения. Все толстые намёки типа "Мы устали", "Нам всем пора спать", "Что-то хотелось бы в тишине посидеть" безрезультатно растворялись в новых витках старых разговоров.

Так прошло чёрт знает сколько времени. Не один год, точно. Наконец-то, закончилось то, на чём держались эти противоестественные отношения, - терпение моей мамы. И начался период партизанских учений: мы не включали дома свет, телевизор молчал, переговаривались только шёпотом - так мы скрывались от Л.С. Тщетно, кстати говоря. Ей всё время нужна была соль, её внезапно избивал муж, её бывший любовник наносил ей моральную травму, её сыновья влипали в неприятности, в её квартире прорывались трубы - и да, она снова была у нас, очаровательная, покорная, обиженная жизнью, искромётная, порядочная, непогрешимая, с её неизменной присказкой про "чувство долга и ответственности".

Однажды я взорвалась. Я ей высказала неоднократно отрепетированное "Вы здесь всем надоели. Вас здесь никто больше не ждёт. Оставьте нас в покое, пожалуйста." В ответ она назвала меня маленькой глупой девочкой. "Жизнь научит тебя уму-разуму. Тогда ты поймёшь, что к чему." И прошла мимо меня на мою кухню, налила себе чай, села за стол и стала накладывать в кружку сахар, просыпая его изрядное количество на мою постель...

Что остаётся сказать... Жизнь и правда научила меня. Научила меня тому, что как бы ни нравились мне соседи, соседки и прочие милые чужие люди, дальше порога их пускать в свою квартиру нельзя, даже если у них прорвало трубы, а мужья избивают их детьми и любовниками.