Мой роман с книгами так же невнятен и сумбурен, как и все в моей жизни: я, человек-ловкость, человек-удача и почти ходячая катастрофа, не помню, с чего началась любовь. Она прорастала медленно, была, кажется, всегда, но не запойная, а ровная, тихая, как шелестящая на ветру пена сирени под окном.
Нет, конечно, я помню, что первой моей книгой был Носов, с его прекрасным "Витей Малеевым в школе и дома".
Помню, как мне подарили "Рони - дочь разбойника" Линдгрен, и как она сильно поменяла мое отношение к книгам: появилось больше тепла и вовлеченности, пришло желание перечитывать, ощущение книжного мира как реального.
Помню, как мама привезла мне на дачу "Как стать пиратом", но обещала отдать лишь когда я прочту что-то заданное на лето, классе в пятом, и чтение приобрело какой-то сладкий, подарочный привкус.
Помню книжки, которые я традиционно перечитывала летом на даче; помню, как начался период фантастики - и опять не помню с чего.
Зато вот поворотную, однозначно ключевую точку я помню. Первый шаг к осмысленности, совершенно случайный. Тогда пришла не жадность, не увлечение, не страсть к развлечению, а что-то глубокое, сильное: желание потрясения и сжатого в кулак сердца, которое может дать, кажется, только хорошая литература. По крайней мере, мне дает.
Со мной случился "1984"; мне было, наверное, пятнадцать. Именно "случился". Такие вещи не ждешь, не планируешь, они просто происходят.
Случился как обухом по голове, после развлекательной литературы, когда начать серьезную взрослую книжку было и страшно, и любопытно. Скорее, чтобы просто доказать ворчащей о том, что моя мама в пятом классе читала Достоевского, бабушке, что я тоже чего-то стою.
Случился за один вечер, наскоком, и отходила я потом ох как долго. Эффект усилило стечение обстоятельств: я видела, что до конца еще целых тридцать страниц, огого, и если так много, то, значит, не все потеряно, еще есть наде...
И тут я перелистываю очередной раз, в нетерпении, и вижу: конец. Все, точка, последнее предложение как гром среди ясного неба. Вы же помните, помните? Он любил Старшего Брата.
Как, что, почему?
Там, оказывается, в конце было эссе про новояз, и все мои чаяния насчет финала оказались пустыми. Только это было уже неважно, потому что у меня был восхищенный и болезненный ступор.
После долгого и мучительного осмысления, принятия, привыкания к ощущению раздавленности и чужой боли пришла жажда: жажда новых потрясений, ударов под дых, чего-то по-настоящему головокружительного. Не увлекательных сказок, не чарующих миров, а ощущения, что что-то внутри перевернулось и изменилось.
Наверное, дело еще и в том, что я очень долго была черствым ребенком, не пролившим ни слезинки над "Бемби" и "Королем Львом", особо не переживавшим за героев, только наслаждавшимся чужими приключениями. Зато когда я нашла, наконец, что-то по-настоящему перетряхнувшее меня, я подсела, вляпалась по самое не могу. Что-то есть в этом мазохистское, но вот такая у меня любовь: острая, мучительная, ждущая очередного удара. До сих пор, в общем-то.
Благодаря Оруэллу книги перешли из разряда чистого развлечения в нечто интимное и личное. Конечно, очень постепенно - сначала было довольно непривычно, но были потом и следующие шаги, пусть и довольно шаткие. Довольно странные, но были, были, и первый шаг был самым важным. А потом были
"Америка" Кафки.
"На западном фронте без перемен" Ремарка.
"В ожидании Годо" Беккета.
"Война с саламандрами" Чапека.
Шаги с большим разбросом, в том числе и по времени, но, несомненно - вперед. Дальше, дальше, дальше, глубже, острее, потихоньку, постепенное формирование и выправление вкусов, еще дальше; а потом ЛайвЛиб, ну и тут уж все окончательно заверте...