Кэдди пахла деревьями

Пятница, 24 февраля 2006 года
Автор: Дэйв

Перевод с английского: Юрий Волошин / burning_benches
Оригинальный текст: http://snurri.blogspot.com/2006/02/caddy-smelled-like-trees.html
__________________________________________________________________________

(Ханна попросила меня разместить это на видном месте, чтобы каждый мог прочитать. Я всегда делаю то, что говорит Ханна.)

«История не может быть плоха тем, что из нее вам удалось понять лишь половину».
Исак Динесен*

Фрагмент:

Я не плачу, но не могу остановиться. Я не плачу, но земля не стоит на месте, и я заплакал. Земля все лезет кверху, и коровы убегают вверх. Ти-Пи хочет встать. Опять упал, коровы бегут вниз. Квентин держит мою руку, мы идем к сараю. Но тут сарай ушел, и пришлось нам ждать, пока вернется. Я не видел, как сарай вернулся. Он вернулся сзади нас, и Квентин усадил меня в корыто, где дают коровам. Я держусь за корыто. Оно тоже уходит, а я держусь. Опять коровы побежали – вниз, мимо двери. Я не могу остановиться. Квентин и Ти-Пи качнулись вверх, дерутся. Ти-Пи поехал вниз. Квентин тащит его кверху. Квентин ударил Ти-Пи. Я не могу остановиться**.

Это «Шум и ярость» Фолкнера. Впервые я прочитал эту книгу, когда учился на втором курсе, поскольку она входила в мою программу по сравнительному литературоведению. Данный отрывок встретился мне на странице 24. Я понятия не имел, о чем, черт возьми, здесь речь; сплошной хронологический беспорядок и много непонятных деталей – по крайней мере, в первой главе, написанной от имени Бенджи, который в буквальном смысле страдает слабоумием (название книги восходит к шекспировской цитате о том, что жизнь – это история, рассказанная идиотом).

Тем не менее, книга меня крайне увлекла. В ней много причудливых образов (см. выше) и наличествует семейная драма. Местами доводилось чувствовать себя по-дурацки, потому просто читал дальше, не акцентируя особого внимания на встречающихся неясностях.

Позже на лекции преподаватель говорила как раз о представленном выше отрывке. Она отметила одну особенность, которую сам я из текста извлечь не сумел – в этой части повествования Бенджи пьян. Ти-Пи (чернокожий мальчик, «нянька» Бенджи – прим. пер.) напоил его, и это разозлило Квентина, брата Бенджи. Ранее Бенджи никогда не доводилось пьянеть, и он не знал, что вообще значит быть пьяным. Для него опьянение не означало потерю равновесия или то, что его глаза начинают лезть из орбит, нет. Для него это означает, что и сарай, и сама земля вдруг начинают двигаться. Все это производит поразительное и ясное ощущение описываемого явления, и такой способ повествования оказывается неким идеальным проводником в мировосприятие персонажа, который видит вещи совершенно иначе, чем я. Я был ошеломлен. Когда мне открылась эта проникновенная догадка, мое отношение к книге кардинально изменилось. Она до сих пор принадлежит к числу моих любимых.

Фолкнер сложен. Не думаю, что даже самые преданные из его поклонников станут это отрицать. Насколько мне известно, мнения людей о его творчестве полярно разнятся, и я не припомню ни одного автора, в отношении которого слово «ненавижу» употреблялось бы чаще. Однако Фолкнер использует язык не только для того, чтобы оживлять время и пространство, но также с целью всецело втянуть читателя в мыслительный процесс, разворачивающийся в чужом сознании. И, как мне кажется, в этом-то и заключается конфликт, лежащий в основе масштабной и актуальной ныне дискуссии о самой возможности добиться понимания, о преодолении рамок сугубо индивидуального восприятия, о посредничестве между собственным «я» и «я» другого, о том, как сделать это постороннее «я» постижимым.

Написанные ясным языком книги подразумевают, что между читательским «я» и «я» автора барьеров нет, по крайней мере таких, которые нельзя было бы преодолеть; я собираюсь рассказать историю, и вы ее поймете. В произведении могут скрываться и другие, более глубокие вещи, но вам не стоит из-за них беспокоиться, если вам они не интересны. Просто наслаждайтесь чтением.

Напротив, сложные произведения утверждают наличие барьера между «я» читателя и «я» писателя, и этот барьер – мы сами. Слова, которые я употребляю, могут означать для тебя не совсем то, что под ними подразумеваю я. И я мог бы избежать этого, употребляя слова с меньшей смысловой нагрузкой, но если я действительно так поступлю, то эти слова станут в меньшей степени моей правдой; они станут чем-то, что легче усваивается, но не передает в полной мере тот месседж, который я стараюсь донести. Это выбор, который я делаю как писатель, а вы, совершая выбор читательский, можете предпочесть просто не браться за такое чтение. Чтобы моя история была рассказана по-настоящему, от вас потребуется выполнить определенный объем работы, и вы вполне можете прийти к мысли, что оно того не стоит. Таким образом, чтение становится похожим на межличностное общение.

(Размышляя о двух способах литературного творчества – так называемом «понятном» и «сложном» – я не затрагиваю вопрос о зависимости качества произведений от того, как именно они написаны. Пожалуй, соглашусь, что способов писать плохо гораздо больше, чем писать хорошо, потому всякую чушь я в расчет не беру.)

Как бы там ни было, я не ставлю ни один из этих типов писательства выше другого. Возможно, наибольшее удовольствие – дочитать сложный текст и извлечь из него все, что только можно; по крайней мере, так думаю я. Однако это требует много времени и усилий, потому я не читаю так много, скажем, того же Фолкнера, как раньше. Джейн Йолен*** напоминает нам о том, как много можно выразить простым повествовательным предложением. Больше, чем может выразить изобилующее опущениями и малонагруженное пунктуацией предложение на восемь страниц? Зависит о того, кого вы спрашиваете.
__________________________________________________________________________

* Исак Динесен – один из псевдонимов датской писательницы Карен Бликсен (1885-1962).
** Шум и ярость: Роман / Пер. с англ. О. Сороки. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – С. 39.
*** Джейн Йолен (р. 1939) – американская писательница и редактор, более известная произведениями детской литературы.