Первая любовь (исповедь)

Первая любовь.. что может быть романтичней?
У Байрона, первая любовь случилась в 9 лет.
У Лермонтова — в 10. Примерно в это же время он посвятил любимой девочке стих — К Гению.
Это был его гений чистой красоты.. гений, со сбитой смуглой коленкой и лиловым бантиком в каштановых волосах.
У меня первая любовь случилась в 6 лет. Настоящая, роковая. Как в капле, в ней отразилась любовь всей моей жизни, уже во взрослом возрасте, когда я встретил своего смуглого ангела.
В это почти невозможно поверить, но в 6 лет у меня была совершенно безумная роковая любовь, с бессонными ночами, бредом, разорванными письмами, слезами и.. кровью.
Но есть одно «но» в этой правде. В правде, порой «но» больше, чем в лжи, этим и ужасает правда, словно бы изувеченная.
Я был влюблён не в девочку. Не в человека даже.
Я любил безумной, безответной любовью… книгу. Аленький цветочек Аксакова.

Примерно в это же время, сказка Аксакова, мучительно и сладко переплелась в моём сердце со сказкой Экзюпери -
Маленький принц.
Я заболел ветрянкой и был весь в зелёнке (мне нравилось, как мама меня разукрашивала. Она сидела на диване, а я стоял между её колен, как живой холст. Мама улыбалась и говорила, что она всегда мечтала стать художником, как Поленов или Шишкин. Она порой увлекалась и на груди у меня рисовала травку, одинокий цветочек и маленькую бабочку.  Иногда рисовала силуэт зайчика в траве. Заканчивала, отводила кисть в сторону, совсем как художник и с чудесной улыбкой говорила: портрет готов! С вас 300 рублей! Шишкин бы обзавидовался: чудо в сосновом лесу, медвежонок ты мой — и ласково целовала меня в лоб).
Меня не выводили на улицу, скрывая от детей.
Старший брат, однажды вечером с улыбкой сказал мне: а тебе мама не сказала о тайне на твой счёт? Наверное, жалеет тебя. Бедный ты наш..

- Расскажи, расскажи! — взмолился я.

Брат сел на диван, в позе девятилетнего Мефистофеля, заложив ногу на ногу и словно бы покуривая невидимую сигарету:

- Ты точно хочешь узнать эту тайну? Не боишься?

- Не боюсь! Скажи! Не томи уже!!

- Понимаешь, Саша, мы это скрывали от тебя. В нашем роду, было.. чудовище.
Когда-то давно, на нашу пра-пра-пра бабушку, в лесу напал оборотень.
Она вернулась домой, в село, через пару дней, вся истерзанная, бледная, без сил.
Что с ней произошло в вечернем лесу, она не говорила. Она вообще ни с кем не говорила месяцами после этой трагедии.
Лёжа в постели, отвернувшись к стене, она тихо плакала. Плечи её вздрагивали..
Через 9 месяцев у неё родился странный ребёнок.

- Я?

- Ты дурачок? Я же тебя говорю: пра-пра-пра бабушка наша.
Это было лет 300 назад, недалеко от тёмных и диких костромских лесов.
Ребёнок родился — чудовищем. С хвостом, копытами.. на теле у него пробивались шипы, как у розы.
С тех пор, в нашем роду, иногда рождается чудовище. Это наша русская рулетка.
Брат.. ты чудовище. Это никакая не ветрянка, а пробивающиеся шипы в твоём теле.
Если ты выйдешь на улицу, об этом все узнают.
Налетят журналисты, охотники. Тебя заберут в зоопарк, а если повезёт — в цирк.
В газетах о тебе такое напишут… прославят на весь мир!

- Это правда? Ты.. меня не обманываешь — спросил я робким голоском.
На прошлой неделе, я лежал в постели и ты мне принёс в пассатижах, волшебную красную монетку, и с улыбкой спросил: смотри какое чудо! Хочешь?
Я радостно сказал: хочу! раскрыл ладошку, и ты мне туда положил монетку..
Оказалось, что она была раскалена до красна и я обжёг себе руку.

- Монетка была настоящая, волшебная. Ты же слышал, как серебро действует на оборотней? Ну вот. Так на тебя подействовала простая волшебная монетка.
Я тебя никогда не обманывал, поверь.
Таким не шутят, брат.
Говорят, в Италии, красивые зоопарки. Там кормят ананасами..

- Не хочу в зоопарк! Не хочу в Италию!! Не хочу ананасы!!! Не хочу быть чудовищем! — слёзы и крик на всю комнату.

В дверях спальни показывается мама в своём синем халатике и.. с ножом в руке.

- Что случилось тут у вас опять?!

Брат сидит перепуганный на диване, с догорающей невидимой сигаретой. Я ещё более перепуганный стою возле него. Смотрим изумлённо на маму с ножом..
Она улыбается нам, что-то ещё говорит и уходит на кухню.
Брат, почти шёпотом, без тени улыбки:

- Вот видишь? Она думала, что уже началось.. и ты окончательно превратился в чудовище. Поэтому и с ножом прибежала.

- А разве она не режет капусту?

- Чепуха. Она в последнее время часто на кухне, заметил? Чтобы быть ближе к ножу. Боится за меня, за себя.. тебя боится, брат.

Я уже было снова открыл рот для плача. Слёзы сверкнули на глазах.
Брат кинулся с дивана ко мне и закрыл мне ладонью рот и с мрачной улыбкой прошептал: я пошутил!! Тсс!!!
Господи, какой же ты дурачок у нас!
Не удивлюсь, если в том костромском лесу, некий таинственный дурачок напал на нашу прабабку…
Я опять открыл рот для крика..

В шутку сказанное слово — чудовище, посеяло во мне сомнения, что я — человек.
Я часами стоял перед зеркалом и приглядывался к себе: худой.. рёбра видно, на коленке ранка и тоже, зелёнка, мой вечный друг детства.
Ручки-веточки, волосы взъерошены, заплаканные красные глаза, как у оборотня… У-ро-дик!
Но рожек вроде не видно. Зато вечно торчит на макушке клок волос. С самозабвением лунатика, поднявшегося среди ночи в постели.
Может это оно? Предчувствие рога..

В это же самое время, я упал и сильно повредил ногу. Я хромал, как Байрон.
В моей постели вечно гостила книга — Аленький цветочек.
Я был просто влюблён в эту сказку: там была моя боль, моё уродство, там была женщина-ангел, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки. Она одна, силой любви, побеждала чудовище и он превращался в прекрасного принца.
Да, я буквально бредил этой сказкой, бредил Настенькой и чудовищем: я смотрел в раскрытую книгу, как в зеркало моей жизни и судьбы.
Часто, я брал в свою постель — розу, и спал с ней ( у нас у окна на столике стоял чудесный букетик искусственных алых роз в синей вазе в стиле Ватто).

Бредил я и фигурально, и буквально.
У меня была высокая температура и я метался в постели, вслух вышёптывая что-то.
Мне мерещилось, что Настенька стала чудовищем, и её чудесное синее платье разрывало мускулистое, волосатое тело.
Чудовище превратилось в простого принца. Они поменялись местами. Принц склонился в траву на колени над Настенькой и просил у неё прощения, а она плакала в траве.
И тогда принц, словно Ромео, сказал своей Настеньке: поцелуй меня.. укуси меня до крови, я хочу быть с тобой навсегда, хочу быть снова чудовищем.
Потом мне бредилась далёкая планета и целое поле алых роз на ней, и посреди поля, за руку, медленно идут чудовище и маленький ребёнок — я.

Я рыдал, метался в постели и руки мамы гладили моё разгорячённое лицо.
Я заметил в моей левой подмышке — градусник. Бред тут же ласково накренился, как птица над морем, увидев блеснувшую в синеве рыбку.
Теперь я был маленьким принцем, который сражался с чудовищем: я был ранен мечом в грудь, с левой стороны и лежал в жарких розах на луне и умирал в одиночестве, глядя на незнакомые, неправильные звёзды и голубеющий месяц Земли.
Мама прилетала ко мне на луну, в своём чудесном синем платье, склонилась надо мной и вытащила меч из моей груди, который тут же превратился в её руке в алый, огромный цветок, словно бы цветок этот рос из моей груди.
Я тихо улыбнулся маме, провёл рукой по её левой, влажной щеке и прошептал ласково: Настенька..

Вечером, перед тем как пойти спать, я в пижамке, на полу, писал трепетные письма розовому томику Аксакова и клал письма между страниц и ложился спать с бьющимся сердцем и с блаженной улыбкой: сердце улыбалось на лице..
Мой брат видел мои свидания с Аксаковым, и когда я засыпал, с улыбкой подсовывал в розовый томик.. ответные письма, мне, — от Настеньки.
Письма были странные. Письма-записки. Настенька обращалась ко мне — моё милое чудовище..
Она писала, что любит меня и ждёт меня, что мы в будущем непременно встретимся с ней.
Я рыдал, буквально рыдал над этими письмами и целовал письма и розовый томик Аксакова: я точно знал, что я особенный. Не совсем обычный мальчик. Пусть и не принц, а чудовище.. но именно мне, мне, а не другим, простым мальчикам, книги пишут письма с признаниями в любви.
Я искренне считал себя чудовищем и по ночам, в постели, до крови расчёсывал свои ранки на теле.
Успокаиваясь, я засыпал со слезами на дрожащих ресницах и мне снилось, как из моей груди, запястий, лба, голеней, растут прекрасные розы с шипами.

Прошли годы. Я вырос и полюбил самую прекрасную женщину на земле, с удивительными, неземными глазами, цвета сказки и крыла ласточки: она была похожа на иллюстрации Настеньки к сказке.
Между нами вспыхнула неземная любовь. Именно неземная, по многим причинам. Я не видел ни в фильмах, ни в книгах, того, что было у нас.
Я буквально носил моего смуглого ангела на руках.
Каждое утро, она просыпалась с цветами возле подушки и сердцем моим возле своих милых ножек: я любил приготовить завтрак для любимой, лечь к ней в постель и ласково дожидаться, когда она проснётся, уткнувшись лицом в её чудесные ножки, прижав их к сердцу, как цветы: я любил ощущать ножки любимой на моей груди. Они буквально были созданы для моей груди.. точнее, наоборот.

Когда мы ссорились, я не смел лечь с ней в постель, и словно покорный раб, спал на полу, возле постели, спал сидя, прильнув лицом к ножкам моего ангела.
Она, милая, с улыбкой шептала в темноте. Темнота, шептала: ну всё, всё.. я тебя прощаю, иди в постель, холодно на полу..
Я не шёл. Я так наказывал себя и всю ночь прижимался к милым ножкам моего ангела, покрывая их поцелуями: любимая меня прощала, а я себя не мог простить.

По утрам, уже прощённый, крылатый, я переводил это в нежную игру.
Любимая вставала с постели и я ей говорил с улыбкой, простираясь у её ног, чтобы она шла в ванную не по банальному полу, как простые смертные.. но по моим ладошкам, словно по расцветшим кувшинкам: любимая обожает кувшинки.. они такие невесомые, сказочные, лунные..
Она улыбалась, стоя надо мной в своей лиловой пижамке (встала из мрака младая, с перстами пурпурными, Эос! — бывало шептал я у её милых ног), и шла медленно и грациозно, как царица.
Я простирался у её ног и покорно подставлял свои раскрытые ладони под её тёплые шаги.
Это было чудесно..
В ванной я не унимался и вовсе не собирался уходить, а предлагал ей быть рабом  — до конца, быть в этот день после ссоры таким рабом, какого не было у Клеопатры.

Я делал для неё всё, буквально — всё.
Я носил её на руках из комнаты в комнату. Носил её на руках даже на улицах и даже в магазине.
На нас все смотрели с нежнейшими улыбками, особенно, женщины, а потом с лёгкой грустью переводили взгляд на своих мужчин.
А мой ангел, лёгкий, как счастье, прижимался к моей груди — крылатый размах левой руки, правой — обнимает меня за шею, ножки чудесно и невесомо выпрямлены: она напоминала тех чудесных одалисток на картинах Джона Уильяма Годварда, которые больше похожи на богинь, томно лежащих на восточных диванах.
Любимая парила по магазинчику, как Маргарита, брала с полочки что ей захочется, и летела дальше, мимо розового поля цветущих улыбок женщин и мужчин.

Придя домой, я становился на колени, в позу рыцаря, и нежно снимал с неё ботиночки, целуя каждую раздетую ножку.
Раздевал её, и переодевал в домашнее.
Готовил ей чудесный обед и кормил её с руки, и целовал горлышко, когда она глотала еду.
В ванной, я мыл её, причём, руками и губами, вместо губки.
Она так мило смеялась этому моему сравнению.
Я сам менял ей тампоны. Использованный тампон, я вытаскивал своими губами за верёвочку, что-то шутя про нить Ариадны и спагетти, когда влюблённые кушают спагетти с двух сторон, нежно встречаясь губами..
В такие моменты я увлекался, стоя на коленях перед любимой и ласково смотрел вверх, на моего ангела, держащего меня за голову так ласково, как на картине Уотерхауса — Душа розы, женщина держит цветок розы, а я не мог удержаться и нежно шутил: любимая.. я тебе не говорил? У меня есть тайна. Мрачная.

- Какая?

- Я.. факир. Прости, что скрывал это от тебя. Сейчас я потяну за ниточку и вытащу… белого кролика, хочешь?
И говорил волшебные слова, прямо «туда» — Рабиндранат Тагор!
Любимая откидывала голову и заливалась чудесным, звонким смехом.
В дни после ссор, я уговаривал её… быть рабом до конца, везде, так везде. А значит и в туалете.
Мы оба выходили из туалета, нежно-смущённые и улыбающиеся, с покрасневшими лицами, словно от лёгкого неаполитанского загара стыда.
Это нас сильно сроднило. В такие дни после ссор, мы были единым, блаженным существом, андрогином любви.
У нас не было друг от друга тайн, ни телесных, ни духовных. Иногда мы с улыбкой говорили о том.. что мы часто бессознательно ищем повода для нежной ссоры: так факир грациозно, из пустоты и сумрака, вытаскивает розу.
Мы жили в раю..

Но вот, в раю упал первый осенний лист, и второй, третий. Воздух зарябил багрянцем осенней листвы.
Во мне стало проявляться.. что-то чудовищное.
Брат в одном был прав: с нашей прабабкой, на самом деле — ведьмой, кое-что случилось в тёмном лесу: она сошла с ума.
Что она там увидела, никто не знает, как и то, что она делала в ночном лесу.
С тех пор, в нашем роду, эта болезнь иногда проявлялась и расцветала мрачным цветком.
Мой случай в этом смысле особенно печален и по своему забавен тем, что моей крёстной была моя тётя, позже сошедшая с ума.
Это было не просто тихое безумие, а некая творческая, мрачнейшая синестезия искажённого восприятия и себя и мира.
Мне порой мерещилось, что у меня из запястий растут прекрасные розы, или моя грудь стала прозрачной и стали видны удивительной красоты, бабочки, какие порхают возле ночных фонарей на улицах Калькутты.
Такая бабочка могла покинуть мою грудь и ласково порхать в парке, сесть на плечо любимой.. и я тогда не знал, как сказать об этом ей: это настоящая бабочка, или мой бред? Если скажу, что бабочка сидит на плече.. а её там нет?
Я просто ласково подходил и целовал плечо моего ангела.

Однажды я лежал в постели с любимой. Она спала, милая, а я.. тихо плакал, видя, как из моей правой руки растут волосы и шипы.
У меня рос огромный чёрный хвост и тихо змеился в постели, невесомо обвивая ножку моего ангела под одеялом. Неспешно и тепло он вился по ноге, касался бедра и пытался проникнуть пижамку...
Я боролся в постели с чудовищем. Я ревновал себя, к себе же, к тьме в себе.
Любимая мирно спала, а я задыхался в постели.
Мой тёмный и скользкий хвост, перевивал мою шею и душил меня.
Огромные, чёрные крылья расплескались из груди и навалились на меня, словно два огромных, жутких существа стояли надо мной и вдруг, переглянувшись с ухмылкой, набросились на меня.

Я убегал в ванную и там продолжалась борьба.
Падали с полочек вещи, шампуни.
Любимая просыпалась. За дверью в ванную, слышался её робкий голосок: милый.. тебе плохо? Открой мне, пожалуйста.
Через некоторое время, я открывал ей. Весь красный, вспотевший, запыханный, с порезами на руках, груди и лице.
По детски отводя от неё виноватый взгляд, я говорил ей, что я упал и поранился..
Милая.. она о чём-то догадывалась, но, разумеется, не знала всей правды.
Однажды, готовя что-то на кухне, она повернулась ко мне с заплаканными глазами и с ножом в руке и тихо спросила: Саша.. ты наркоман? Скажи правду! Я больше так не могу!! Скажи, умоляю, что с тобой происходит!! Я хочу тебе помочь, милый!

Моя болезнь прогрессировала. Я терял контроль над собой. Я боялся.. причинить боль моему смуглому ангелу.
Рассказать ей правду, я почему-то не мог. Было стыдно. Словно я её предал.. став чудовищем.
Моей вины в этом не было. Почти.. человек всегда виновен на этой земле: либо перед богом, либо перед любимым человеком, либо перед любовью.
Видит бог: я боролся чудовищем до последнего, и он меня изувечил. Я стал хромать.
На моём теле были вечные порезы. О душе и говорить нечего: она вся была вся истерзана. Сплошное кровавое месиво.
Чудовище целиком полонило мою волю.
Оно не давало рассказать любимой о том, что со мной происходит.

Когда я оставался один, я вслух, со слезами, спорил с чудовищем, умолял меня оставить и не трогать любимую.
Но чудовище ухмылялось мне в зеркале и расправляло свои чёрные крылья, словно в тёмном лесу шёл кто-то невидимый и страшный, как судьба, раздвигая ночные кусты.
Я закричал и разбил рукой зеркало, сильно порезав руку.
Это не могло больше так продолжаться.
О себе я уже не думал. Со мной было покончено: я становился чудовищем.
Я теперь думал лишь о любимой. Я должен был её спасти.. от себя: я прекрасно понимал, что она моя жизнь, мой воздух, и что я без неё не проживу долго. Тяжелее было осознание, что я буду жить без неё, милой, чем быть чудовищем.

Однажды зимним утром, пока она спала (боже! Век бы стоял над её постелью и смотрел как она спит, милая! Никто так божественно не спит, как она. Помню, когда мы только начали жить вместе и спать в одной постели, я ходил бледный, с расшатанными нервами, у меня появились судороги и я даже падал в обморок. Любимая не понимала, что происходит, думала что я заболел чем-то серьёзным. Когда я робко ей сознался.. она грустно улыбнулась и обняла меня. Дело в том.. что я считал преступлением, заснуть и не видеть как спит моя любимая рядом. Я не спал ночи на пролёт и с наслаждением смотрел как она спит, ангел мой, в лиловой пижамке..), я и чудовище, написали ей на кухне, странное и очень нежное письмо, время от времени отвлекаясь на то, чтобы сцепиться и бороться на полу с жутковатыми улыбками.

Я даже почти не взял своих вещей. Оставил квартиру любимой. Оставил в ящике, тетрадки со своими стихами и рассказами, посвящённые ей, её одной: душу свою оставил и уехал. Скрылся (чудесное слово, таинственное, с эхом крыльев).
Поселился в маленьком и заброшенном домике за городом, недалеко от леса, возле оврага. Вдали от людей.
Я замуровал себя там заживо.
Со временем, в овраге, словно нежная, прирученная заря, затрепетали розы. Овраг, словно озеро, был наполнен чудесным, живым алым светом.
Любимая проснулась утром… в аду. Но зато она была жива, не изувечена, пусть и изранена: ей сильно досталось, милой. Она переживала за меня.
Уже толком не помню, что было в том странном письме. Знаю, что там была неземная нежность, слова прощения и.. что-то ещё, написанное чудовищем.
Я потом допытывался у него, что там было. Мы боролись в снегу, в лесу под луной, и даже в розах боролись, в овраге, но уже много позже.
Я хотел убить себя.. чудовище, но не мог. Чудовище меня спасала в последний момент и перевязывало мои запястья, зализывало раны мои, и потом долго выхаживало меня в постели, гладило меня по перебинтованной голове с жуткой улыбкой.

Любимая посчитала, что я её предал.
В некотором смысле, она права. Я причинил ей ад, я предал её..
Но видит бог, я сделал всё возможное, чтобы уберечь ей от себя, от ещё большего ада.
Это моя вина, что я не смог победить чудовище в себе.
Моя вечная вина, что я.. зная, о моей наследственной болезни, посмел считать себя человеком, который вправе, наравне со всеми — любить и быть счастливым.
Да, это моя вина, что я, с дремавшим чудовищем в груди, однажды, апрельским вечером в парке.. посмел подойти к ней и сказать: я люблю вас..

Но я не мог поступить иначе. Я увидел ту, о ком мечтал всю свою жизнь. Именно такой я представлял Настеньку, в детстве.
Я увидел самую прекрасную женщину на земле, и у меня перехватило дыхание, всё как-то разом свечерело (да, это был вроде день) и я упал на колени, возле лужи. Рядом стояла любимая с подругой, она оглянулась на меня с тревожной улыбкой, что-то сказала мне.. а я признался ей в любви: я не мог дышать без неё. Она помогла мне подняться. Она спасла меня..
В это невозможно поверить, но мой ангел был моей первой и последней любовью. Любовью всей моей жизни: был моей жизнью... Невозможно поверить в это ещё и потому, что встретив её уже во взрослом возрасте.
Я не знаю как так получилось.. это знак неба. Но за всю мою жизнь, мне ни разу, ни одна женщина не сказала вечных слов: я тебя люблю. Даже подростки, пошляки разные, убийцы, инвалиды.. знали на себе чудо этих слов, а я, дожив до зрелости, так и не знал этих слов. Все женщины в моей жизни, почему-то заменяли это слово на иные слова, на нежность, но не говорили заветных слов, словно бы знали, что эти слова однажды произнесёт та, что будет моей судьбой. И она их произнесла, мой ангел, я тихо заплакал и обнял её.. снова упав на колени перед ней (что-то странное и нежное происходит с гравитацией Земли, возле милых ног моего смуглого ангела..).
Я искренне думал, что вечная красота и любовь, смогут победить чудовище. Да я толком и не верил в него, если честно.
Это было моей ошибкой. Я недооценил чудовище. В этом моя вечная, неискупимая вина перед моим смуглым ангелом.
В этом смысле.. я был чудовищем, ещё не став им вполне.
Быть может, именно этим я и разбудил его: разбудил нашей неземной любовью, нечто потустороннее, нечеловеческое, дремавшее в груди.

Не проходит дня, ночи, чтобы я в слезах не тосковал по любимой.
Иногда, по ночам, мы… я и чудовище, приходим под окошко любимой.
Там часто горит свет. Любимая поздно ложится.
Мы стоим под окном, с розами у груди, чуточку пьяные, и тихо плачем, разговаривая с окошком, словно с милой, чудесной звездой.
Бывает, любимая подходит к окну, и тогда мы, словно дикие звери — скрываемся.
На снегу лежат алые розы, одинокие, ненужные.
В окошке ещё долго горит свет..