Moon River (Исповедь)

Одиночество.. странное слово. Слово-пейзаж. Слово-душа. В нём есть что-то от тайны любви и безумия.
В самом слове - одиночество, уютно и искушающе разместилось слово — ночь, словно ворон сидит на веточке слова.
Наедине с ночью — в душе.
Одиночество, как проявление отсутствия гравитации на уровне чувств: все предметы начинают жить какой-то своей, тайной жизнью, словно до этого они скрывали своё тихое безумие.
Простая бежевая чашка из-под чая, уже не совсем чашка: она живая память о любимом человеке.
Она, милая, нежно утратив вес, как теряют память, невесомо приподнимается в тёмном воздухе, медленно перелетает из кухни, в коридор, тоже, тёмный, а потом в спальню.
Подлетает к книжной полочке, и задумчиво медлит возле неё, словно бы что-то пытается вспомнить.
Затем, подлетает к тёмному окну: там ласково отражаются огни ночного города вдалеке, снег, под улыбчивым наклоном возле фонарей, и моё прозрачное отражение, тоже, возле фонарей: моё сердце заметает снег..

Я люблю в одиночестве пить черничный чай в темноте. Забыв о свете, словно его больше нет в мире.
Озябшие в одиночестве ощущения, осенней листвой бессмысленно трепещущие за окном воспоминания, словно бы растущие из пустоты, вдруг обретают смысл и покой: чувства становятся ласковыми и доверчивыми тенями, сосредотачиваясь в осиротевших и гостеприимных комнатах моих касаний.
Нет больше мира. Есть робкая улыбка вещей, воспоминаний, так же, утративших вес: мир словно был создан только вчера, и в нём ещё всё так блаженно-непонятно, прозрачно.

Вот, в сумерках коридора, в воздухе плывёт чашка черничного чая.
Я то знаю, что она — бежевая (я купил точно такую же, какая была у любимой), но в темноте, — кто знает? — она может впервые стать тем, о чём мечтала, или что ей снилось.
Это может быть зелёная чашка, цвета нежной травки в апреле, как на картине Уотерхауса «Северный ветер», или голубоватая чашка с изображением картины Поленова: сирень после дождя (один из любимых художников моей любимой).
Да и вообще, это может быть и не чашка.
А что? Не знаю.. какое-нибудь перепуганное тепло неведомого зверька, сжавшегося в комочек в моих ладонях.
Вот он горячо облизнул мою руку.
Я.. вскрикнул от неожиданности и разжал пальцы.
Зверок больно укусил меня за правую ногу и убежал.
Я тоже бегу куда-то. А куда — не видно: везде, заросли тьмы в моей квартире.
Темно блеснул смутный прямоугольный просвет, словно исхудавший призрак Малевича. Я туда. Больно ударяюсь мизинцем правой ноги обо что-то (мой вечный мученик!). Или это меня кто-то ранил во тьме? Зверь воспоминаний, или томик Достоевского превратился во что-то чудовищное?
Не знаю. Мне страшно.

Я забираюсь в прохладные заросли тьмы, и сижу, с бьющимся во все стороны света — тьмы! - , перепуганным сердцем.
Вдруг, моей левой руки, робко касается что-то тёплое, гладкое.
Это огромный лоб какого-то грустного зверя.
Он прижимается ко мне и не отходит. Боже!
Я робко глажу его. Говорю ему что-то нежное, а у самого, душа — в пятках, в мизинце юродивом, улыбающемся в темноте (я умею улыбаться мизинцем на правой ноге: после перелома, он может отгибаться в сторону на 80 градусов, одним усилием воли; есть в этом какая-то невесомость..), и даже не сразу вспоминаю, что сижу на полу, между шкафом и диваном, и неуверенно глажу диван.
Господи! каким печальным чудаком может быть человек, тоскуя по любимой, сходя с ума в одинокой квартире!

Поднимаюсь с пола и включаю свет.
Ах, моя квартира сходит с ума вместе со мной!
Диван насупился и смотрит на меня как на идиота и отводит свой карий взгляд.
В прихожей блестит оскалом осколков, разбитая чашка.
Томик Достоевского лежит на полу, вместе с раскрытым, смуглым томиком Пушкина, словно они замыслили совершить побег из моего дурдома.
Перевожу взгляд на ноги свои: мизинец на правой ноге, тихо хихикает, подрагивает весь от смеха сдерживаемого, он даже согнулся от смеха и словно держится за животик. Похож на сказочного гнома.

Не знаю, писать об этом или нет. Стыдно: я стал в одиночестве.. развратным.
Особый, утончённый вид разврата, который не снился де Саду: разврат бесконечной тоски по любимой, разврат воспоминаний.
В первый раз это случилось случайно, в постели.
Мне понравилось, хотя и было очень стыдно: не думаю, чтобы до такого изощрённого разврата, кто-то ещё додумался кроме меня. Я даже не слышал о таком.
После первого раза, мне было так стыдно (особый чеширский стыд, когда словно бы хочется исчезнуть из мира, раствориться, но чтобы лёгким улыбчивым силуэтом, вне тела, мерцала твоя память.. память о любимой. Это всё, что у меня есть в мире: в ней, большая достоверность, чем в моём теле и неприкаянной жизни), что я плакал и просил в постели, на коленях, прощения у фотографии любимой.

Вот как это было.
Я проснулся среди ночи. Как обычно, мне снилась любимая.
Я лежал на левом боку, в податливых, доверчивых сумерках полусонья; протянул правую руку чуть вправо, где раньше спала моя любимая, и.. коснулся её милой руки!
Это было невероятно. С любимой я расстался. Она была в другом городе. У неё — отношения, она счастлива, и, наконец, у неё нет ключей от моей квартиры.
И вдруг, она, милая… спит в моей постели!
Возможно ли это? Или это чудо? Может, раз в 100 или 1000 лет, в мире тайно происходит какой-то сбой в законах природы, и они на миг блаженно отменяются, и тогда нарушаются законы времени, пространства, законы ссор между влюблёнными и кошмарных молчаний, равных ледяному, обжигающему безмолвию межзвёздных пространств?

Иногда это выражается в зацветшей сирени посреди зимы, в удивительном стихе, равном лучшему стиху Пушкина, но написанном простым школьником-непоседой, на уроке, после того как он получил двойку по литературе.
Но он влюблён в девочку, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки. И вот он пишет в конце тетрадки стих, о котором никогда не узнает учительница, любители Пушкина, да и девочка, быть может никогда не узнает об этом стихе.
Просто тихий рай просиял в школьной тетрадке и она закрылась: школьник плачет, закрыв ладонями лицо. А соседка по парте успокаивает его. Она думает.. что он из-за двойки.
Так же чудо может сбыться над Москвой: в вечернем небе, просияет сад с роскошной сиренью и тихая улочка Авиньона 14 века, где Петрарка впервые встретил Лауру свою возле церкви, и все это увидят и изумятся и тысячи фотографий, подобно чудесной, осенней листве в Эдеме, разлетятся по всему миру, зародив в сердцах людей веру в чудо и томление по небесной любви.

Итак! в моей постели была любимая! Чудо в моей постели! Весна и рай в моей постели!!
Это был не сон, я точно знаю.
Сквозь ресницы сна, я смотрел на руку моего ангела, нежно касался руки, гладил её и робко прижимался губами к ней, целовал, целовал её без конца и просил прощения, и снова покрывал поцелуями милую, тёплую ладошку.
Я прижимался к руке, не только губами: всем лицом, всей душой, судьбой, всем бессмертием своим, словно бы обнажая свою душу, как в случае с перетянутым одеялом, с Той, таинственной стороны жизни, так что я ощущал озябшим бочком своей души, асфоделиевые цветы и талый, алый холодок от реяния крыльев незримых ангелов.

Я был в раю.. Может я умер? Может так и выглядит рай? В тот миг, мне пришла на сердце мысль, что в фильме Тарковского, Солярис, который так любит мой смуглый ангел, главный герой полетел к далёкой и таинственной планете, которая оказалась.. обыкновенным раем, где он снова встретил свою любимую. Умершую.Это была именно планета-рай, на которую человек, подобно вирусу мрачному, привёз — свой личный ад.
Да, это так естественно.. вот ты расстаёшься с любимой, и не можешь без неё жить и сердце просто тихо останавливается, ты умираешь, ибо сердцу и судьбе, больше нечем дышать, и ты просыпаешься… нет, не в сияющих цветах рая, а в простой постели, рядом с любимой, ибо она, это всё, что тебе нужно от этого мира и рая.

Как сейчас помню: со слезами на ресницах я трепетно прижимался к милой руке в моей постели, боясь перевести взгляд на чудесные плечи, шею, лицо моего смуглого ангела.
Всё так же, сквозь ресницы сна, я смотрел на тёмное окно, на тихо сиявшую там звёздочку и думал с улыбкой о тайне вселенной и чуде любви, равной тайне жизни на далёких планетах.
Раньше, когда я ещё жил и был в раю… когда я просыпался в одной постели с моим ангелом, я любил нежно потянуться и поцеловать ножку любимой.
Это был мой каждодневный ритуал: не было утра, чтобы я не поцеловал милые, несравненные ножки любимой: они чем-то похожи на ножки Афродиты, на картине Боттичелли. Пальчики, те, что рядом с большими, чуточку длиннее их, словно бы привстали на цыпочки для моего поцелуя..
Словно я оказывался в нежном гареме Эдема, и выбирал, какой же пальчик поцеловать.. и тут, они, милые, словно бы приподнимались ко мне для поцелуя… смелые, свободолюбивые, прекрасные.
А любимая и не подозревала, чем я занимаюсь, пока она спит..
Только ножки моего смуглого ангела, лучше, чем у Афродиты Боттичелли. Их нужно рисовать отдельно. Изящная ножка, на груди мужчины… словно это берег, которого коснулась Афродита.
Разумеется, этот мужчина — потерпел кораблекрушение, или просто утонул в море и его вынесло на берег, и ножка Афродиты на его груди, вернула его к жизни. Непрямой массаж сердца.. ножкой милой, как и положено богине: сердце мужское под ногой женщины. Его жизнь и смерть — в её власти.

Сначала я целовал ещё спящие губки моей милой.
Губы спящей женщины, похожи на доверчивую и податливую красоту ночного цветка: когда целуешь ночной цветок, кажется, что целуешь его сны и его аромат.
С женщиной спящей, точно так же. Её нежный, теплый запах, становится как бы зримым и вот ты его целуешь, целуя губы женщины; аромат спящей женщины, аромат губ, стал голосом нежности, и ты, словно в раю, можешь поцеловать милый голос любимой, и даже коснуться его.
Я любил, когда мой ангел спал, целовать его в самые разные места, так что, когда он просыпался и сладко потягивался, то с улыбкой угадывал, куда же я его поцеловал.
Это была наша утренняя игра.
Я делал моей милой, подсказки, в основном, литературные: знаменитый стих Брюсова, состоящий всего из одной строчки, повторяющейся, повесть Гоголя, с латинским окончанием «sic» (любимая чудесно смеялась, откинувшись своей милой каштановой головкой на подушку и говорила: Тарас Бульба!?), Роман Элизабет Гаскелл, фильм Эрика Ромера, сборник рассказов Анаис Нин, Жан Жене..

И всё же, после нежных блужданий моих поцелуев, в метели мурашек, причём, и моих, и любимой (это удивительно.. я не понимаю, почему это волшебство ещё никто до сих пор не описал в литературе)… мой ангел ещё спит, а душа её, чувства, как таинственные цветы, уже проснулись и трепетно отзываются на мои поцелуи — мурашками.
Кожа становится нежнейшим лунатиком, бесконечно покорным моим касаниям.
Смуглая кожа моего спящего ангела, словно бы приподнималась на цыпочках, целуя губы мои.
Иной раз, именно мурашки любимой, целовали меня первыми, т.к. я нежно заигрывал с ними, замирая губами в миллиметре от кожи, тепло дуя на кожу, и тогда.. тогда… происходило чудо: любимая словно бы утрачивала вес, словно бы сбрасывая последнюю свою одежду, обнажалась до бессмертия, невесомо приподнимаясь над постелью к моим губам, словно в фильме Тарковского — Ностальгия, только ещё нежней и таинственней, приподнималась одной силой любви.
Мой милый, неземной лунатик…

Да, после всех одиссеевых приключений моих утренних поцелуев, я всегда переворачивался и ложился лицом к милым ножкам любимой, прильнув к ним душой и губами. Я мог с ними говорить очень долго, пока любимая спала. Я поверял им свою душу и сны. Я читал им стихи свои.. и просил прощения.
У смуглых ножек моего ангела, простирался рай и мои мечты.
Рядом с ними забывал обо всём на свете, и мог вот так лежать, целые века, нежно потягиваясь уже не телом, но и бессмертной в счастье, душой.
Казалось, что душе и счастью, было тесно в спальне.
Я потягивался душой, мечтой, дальше спальни, и блаженно ощущал, как в конце улицы, с ветки клёна взлетела синичка и лёгкий снег просыпался на землю, совсем как пыльца с крыла бабочки где-нибудь в Калькутте.
Я ощущал мурашки звёзд, на смуглом плече раннего утра и улыбку неба в далёком, как рай, окне, ощущал и нечто совсем уже невозможное, что было за пределами осязаний: ощущал, как в этом окне лежат обнявшись, мужчина и женщина, и в комнате рядом, я видел улыбку их ребёнка в кроватке…

Так и в ту таинственную ночь, когда в моей постели, как на фотографии рая, нежно стал проявляться мой ангел, я смотрел на звёздочку в тёмном окне и мечтал, мечтал..
Я домечтался о тайне зарождения жизни на земле и далёких звёздах, равной тайне любви.
Вот, в глубинах вселенной, светила звезда, населённая таинственной жизнью.
Жизнь, как прекрасный цветок, проблагоухала и отцвела, и звезда взорвалась и стала сверхновой, и частички света, ещё не открытые наукой лучи, как память сердца, хранящие память об этой жизни, её расцвета, её счастья и мук, пронизали вселенную: звезда проблагоухала в вечном ночи космоса.

Эти таинственные лучи достигли земли.
Они взаимодействовали с немым и сонным веществом, когда ещё не было жизни на земле, и с человеком, на пути его эволюции.
Эти таинственные лучи от далёких, умерших звёзд, и сейчас пронзают землю и нас, и порой, в ссоре влюблённых, происходит чудо, этот звёздный, горний свет и свет сердца, встречаются, сталкиваются и рождается на миг.. что-то таинственное, как при зарождении жизни на земле или далёких звёздах и при воскрешении в конце времён, и вроде бы умершие отношения, уснувшие навек чувства, чудесным образом вновь зацветают неземной нежностью и словами любви.

Может, и в эту ночь, случилось что-то подобное, — спрашивал я шёпотом, себя и руку любимой, целуя её..
Просто расцвела звезда где-то за миллионы световых лет, и я с любимой.. помирился, и она чудесным образом оказалась в моей постели, вопреки всем законам мира.
Это же чудо! Чудо!! О таком должен был снимать фильм Тарковский и Цветаева должна была написать свою лучшую поэму!
С тем же успехом, я мог бы проснуться в постели.. с Одри Хепбёрн, с Анаис Демустье, (в пронзительном фильме Маргарита и Жюльен, она похожа на моего смуглого ангела: именно она, на моего ангела, т.к. сравнивают с оригиналом и совершенством. Этот фильм, странным образом похож на поэму Перси Шелли - Лаон и Цитна), или мог проснуться с картиной Уотерхауса — Северный ветер (на нём девушка тоже похожа слегка на моего ангела) —  в Лувре, эта картина таинственно бы исчезла.
С тем же успехом, я мог бы написать рассказ, равный рассказу Платонова… но вместо этого, чудо звезды сделало так, что любимая оказалась в моей постели.

Это мой рай. Мне ничего больше в жизни не надо: мне было не важно, умер я, или всё ещё живу: я был счастлив.
Прильнув к милому теплу руки любимой, я мог бы пролежать в ночи, целые дни, месяцы, года, века. И это был бы мой рай.
Кончился бы мир и пали бы звёзды на руины земли и начался бы вновь мир, как вечная весна без конца и без края, а я всё так же лежал бы в постели среди звёзд, прижавшись лицом к смуглой ладошке любимой.
Моя постель проносилась бы мимо рая, как счастливая комета, и удивлённые ангелы, Достоевский, Цветаева, Тарковский, Платонов, Пушкин, крылатая Одри Хепбёрн, с ласковой грустью смотрели бы на нас, толком не понимая, что происходит…

Уже не помню, когда именно я с ужасом осознал… что любимой — нет в моей постели, что я один, и что мои губы прильнули к моей же левой руке, которую я перележал и не чувствовал, и потому, в темноте, в полусонье пробуждения, видя сквозь ресницы сна, я спутал её с желанной рукой моего ангела.
Боже мой! Как я рыдал тогда в ночью в своей бессмысленно опустевшей постели! Я упал лбом на свою левую руку, отнемевающую болью тоски по любимой, пронзённую тысячами маленьких стрел: моя рука словно бы оказалась где-то на далёкой планете, где нет воздуха, где вечный холод и тьма, на планете.. за миг до взрыва звезды.

В чём заключается моё извращение?
Я стал намеренно ложиться в постель, так.. чтобы перележать руку.
Чтобы очнуться среди ночи, и на блаженный миг, сквозь дрожащие ресницы сна, ощутить, что любимая, рядом со мной, в моей постели, и что мир не кончился и в нём ещё можно жить.
В такие моменты, обнажённый, туго перетянутый верёвками, с бесчувственной рукой, или ногой, плечом, душой.. я кажусь себе печальным, парализованным ангелом, потерпевшим крушение на далёкой и холодной планете.
Его уставший, потерявший надежду взор, устремлён на вечно тёмные небеса, на новые, бессмысленные созвездия, а в сердце тихо горит свет незакатной звезды — мысль о той, кого я люблю больше жизни.

Я смогу легко перенести гибель мира, бога, рая, свою гибель, гибель бессмертной души.. но если этот свет в сердце погаснет… боже мой! Пусть он светит вовеки веков! Дальше, много дальше моего тела и беспутной жизни моей!
В конце концов, и жизнь, и судьбу, и отношения с ангелом, которого ты вымолил у неба, можно перележать в ночи, как руку, и даже..  «заспать», как в старину, измученные жизнью и непосильной работой, крестьянки, «засыпали» своих грудных детей.
Это моя вина, вина всей моей жизни, которую мне не искупить ни на этом свете, ни на другом, что я погубил любовь всей своей жизни, что я причинил боль и ад —  ангелу, самой прекрасной женщине на земле.
И разве это оправдание, что сделал я это невольно, только потому.. что жизнь моя и судьба — изувечены, и устали до предела, как та крестьянка…
Свети, свети моя звёздочка! Свети и в моей душе и в душе любимой моей! Не гасни!
Я чувствую твой путеводный, незакатный свет и через века!!
Если душа полюбила по-настоящему, как бывает лишь раз в жизни, то скорее душа умрёт и развеется в веках, по ветру, став грустной частью травы и звёзд, нежели умрёт такая любовь. Бессмертная любовь.