Свет женщины

Когда нам очень грустно и больно в любви, значит, мы чуточку вспоминаем.. свою смерть.
Меня с детства волновал вопрос не о том, почему небо голубое, почему трава растёт весной (я искренне думал, что цветы, трава, листва.. улетают вместе с птицами, в Африку. Только трава с цветами идут туда пешком, сквозь землю, как богомольцы-юродивые, и потому они исчезают раньше листвы).
Нет, мне было интересно другое: о чём мы думаем во время смерти?
Смерть, это же предельное приближение… чего-то таинственного, словно космос взошёл, как луна и осветил своими лучами, нечто-то вечное в душе.

Я видел в детстве, как умирают животные, цветы. Я видел пронзительную печаль в их глазах (уже позже я подметил эту печаль в строчках Андрея Платонова и пейзажах на картине Леонардо, позади людей: было в них что-то от кротких ангелов за плечами людей, которые знают всю грустную правду о мире и человеке и потому словно бы стыдятся долго смотреть нам в лицо).
Не глаза, а два последних листочка на ветке осенней, намокали вечером и звёздным небом, и трепетали так тихо, бессильно, шёпотом, словно облетали сразу — в рай.
О чём думают цветы во время смерти?
О бабочках? Апрельском, голубоглазом дожде? О руках влюблённой женщины?
В умирании, цветок наверно выходит за свои пределы, как аромат, и нежно путает себя с дождём, мурашками муравьёв по утру, или даже с глазами и устами влюблённой женщины, уснувшей в лиловых цветах.

Вполне возможно, что это как-то повлияет на будущую жизнь цветка.
Аромат этого цветка, его цвет, может стать составом губной помады или духов; словно в раю, цветок станет тем, что он любил и что снилось ему: частью губ женщины, её сладостным ароматом, словно женщина сама по себе — таинственный цветок, которому в любви снится рай.
С возрастом, росла и моя мысль о смерти: а что буду думать я, во время смерти?
В детстве это не сложно представить: веточка по весне, на которой распускаются почки. Ласточка в синеве, голубой мячик, закатившийся под кровать, словно от обиды за что-то. Руки мамы на моём лице..
А чуть позже, когда душа расправит крылья?

Есть выражение: мы есть то, что мы мыслим.
В этом есть некая недоговорённость: мы то — о чём будем думать во время смерти.
В умирании, существо человека, райски обнажается, как осенние веточки с редкой листвой, через которые проступает синева, как последний сон или взошедшее солнце в раю.
В смерти, время исчезает и смешивается, как краски и тени на картинах импрессионистов: будущее, прошлое, воспоминания, блаженно перепутаны, смешаны, и настоящее, словно робкий, последний листок, трепещет на незримом ветру и вот-вот отлетит в небеса.

Это чувство, мы смутно сознаём в любовной муке. смотря на буффонаду жизни, Божественную комедию жизни, взором Брейгеля: мы видим его картины, как бы с позиции ласточки, летящей над нелепостью жизни и грустной, обречённой красотой мира.
Именно в смерти, сразу видно, чем был человек, что он любил и чем.. он будет: словно ангелы, разом, включили свет во всём тёмном квартале души, во всех домах и комнатах.
И лишь иногда, все эти составляющие блаженно сливаются в нечто единое: если человек любит по настоящему.
Человеку не хватает этой оптики взгляда.

Когда я тоскую по любимой, или когда мы ссоримся и в нас полыхают земные обиды, мимолётные (как листва времён года), боли, обиды, гордыни, сомнения и страхи… а проще говоря — полыхает багрянцем листвы, наше Эго, то я ложусь на пол посреди спальни, словно меня ранили на поле Аустерлица, и взором Болконского, смотрю в потолок, за которым полыхает — космос.
Я закрываю глаза и представляю, что умираю.
Представляю я очень хорошо, талантливо, и потому слёзы иногда текут по моим щекам.
Звонит телефон..  но я не беру.
Я знаю, что это не любимая звонит. Или.. всё же она?
А может.. ангелы дозвонились до меня?

Я же умираю, и предметность мира, декорации грусти, ласково намокают пейзажами и звуками неба.
Так что, возможно это и правда, звонят ангелы.
Лежу на полу, умираю от любви, слезы текут… и вдруг, предательская улыбка растёт на устах, как подснежник в ноябре: борюсь с желанием, искушением, встать и побежать к телефону.
А вдруг и правда, я так талантливо играл смерть, что ангелы поверили и дозвонились до меня?
Ни разу не слышал ангелов..

А если я возьму телефон, а там.. милый, неземной голосок моей любимой?
Неужели она.. ангел? Давно подозревал..
Или просо, кто-то ошибся номером. Спросят какого-нибудь Иннокентия, или Марину Ивановну.
Или и это всё же, будут ангелы? Меня не проведёшь. Значит.. я умру и в следующей жизни стану Мариной Ивановной.
Или, не дай бог, Иннокентием.
Да и Мариной Ивановной как-то не хочется быть, хотя и интересно, что это за Марина Ивановна такая.
И стыдно перед любимой. Что я ей скажу? Позвоню к ней по телефону, или в дверь, она откроет а я ей: любимая.. прости меня. От мук любви, я стал.. стал.. Мариной Ивановной.
Вот бы на денёк стать Мариной Ивановной! Но лишь для того, что бы понять: о чём думают женщины!
Хочу это понять раз и навсегда, чтобы никогда не ссориться с любимой.

Лежу на полу. Умираю. Ангелы не могут дозвониться до меня.
Любимая и не знает, как я страдаю..
Женщины вообще, мало догадываются о том, как страдают мужчины: нет, мы не смотрим грустные фильмы под тёплым пледом на диване, с чашечкой горячего кофе. Не лопаем шоколад и мороженое. Не изливаем душу в слезах, подругам..
Мы.. мы… лежим на полу в спальне, раскинув руки, и смотрим в потолок, за которым, как луна, взошёл глубокий космос: мы умираем..
Или так делаю только я? Просто у меня нет друзей, и я не знаю, как страдают мужчины.
Наверно и они так делают. Не один же я. Я же не идиот...

Лежу на полу, умираю. В голове, сердце, воспоминаниях (во всех комнатах моего существования — идеальная акустика любовной грусти) звучит музыка из пронзительного фильма Мелочи жизни (1970)— Les Choses de la Vie.
Под музыку я страдаю и умираю особенно талантливо, как артист.. балета. Меня в детстве одного из всей группы в садике выбрали в труппу балетную. Но я гордо отказался: мне было стыдно балетного трико. Точнее.. то, как неприлично-кошмарно оно обтягивает некоторые выступающие части… спереди и сзади. Мне казалось это грехопадением. И ночью мне снилось как я в балетном белом трико грациозно танцую в Эдеме, схваченном багрянцем осени: опадают листья, яблоки, ангелы улетают на юг… а я танцую, танцую среди опадающей жёлто-алой листвы.
Слёзы текут по щеке..
Мой кот подошёл и тепло лизнул мою щёку.
Лапкой тронул мой нос. Ещё раз, и ещё раз..
Господи! Барсик!! Дай мне по человечески умереть! Патетично и красиво!
Вечно ты превращаешь всё в игру и комедию!
Что о нас ангелы скажут? А женщины?
Ты.. может, есть хочешь?
Ладно, покормлю тебя и снова лягу на пол, страдать и умирать от любви.

Лежу, умираю. Космос снова взошёл за потолком, как луна.
На луне кто-то включил телевизор: какие-то выстрелы, погоня. Тишина.
Читают стих:

Рас-стояние: вёрсты, мили…
Нас рас — ставили, рас — садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.

вроде, Цветаева. Канал Культура? Снова тишина. Что-то скрипнуло. Раздался женский смешок.
Тишина накрапывает, как дождик.
На миг показалось, что голубая, прохладная капля шлёпнулась мне на лоб с потолка.
Раздался стон.. ещё, и ещё…
На луне кто-то занимается сексом!
Господи! Да смогу я по человечески умереть то? Что за жизнь! Что за дом!
Снова тишина. Космос сияет. Полнолуние космоса.
Ангелы с далёких звёзд пытаются мне дозвониться..
Я думаю о любимой моей.
Слеза сверкнула по щеке и пропала, с грацией метеора в ночных облаках.
Вот оно, началось. Грозное и таинственное ощущение смерти.
Сейчас я буду мыслить о вечном, и эти мысли сольются с мыслями о любимой моей и я пойму что-то главное..

Барсик тихо забирается на мою грудь и укладывается, повертевшись по часовой стрелке 2 раза, как это делают только кошки: чем-то похоже на колдуна, вычерчивающего мелом - круг. Улёгся, милый, подогнув правую, белую лапку под грудь и сладко вздохнув. Вот бы так Сфинкс в Египте лежал.
Или любимая в моей постели..
Ну что за мысли! Я хочу думать о вечном!
Ладно, придётся думать о вечном и любимой, с Барсиком на груди..
Фрейд наверно в раю смотрит в телескоп на Землю, в далёкую Россию, и улыбается..

Если в смерти о чём-то сильно-сильно думать, как цветы, во время умирания (мысль становится ароматом, печалью лепестков и воспоминанием о вечности), то этим и станешь после смерти.
Так о чём думать? О любимой!!
Или нет? Нужно думать о ней, как-то в профиль, наискосок, как в стихе Ахмадулиной, а то и правда, стану любимой моей в каком-нибудь сумасшедшем и далёком как звезда в созвездии Ориона, 26-веке.
И будут меня звать.. Мариной.
Я сойду с ума от нежности к себе, буду скитаться по ночному полю за городом, в лиловой пене цветов, голая, прекрасная, смуглая, как.. Афродита полей.
Я буду спать в траве и разговаривать с космосом, обнимая себя нежно-нежно, а когда приду домой, то часами буду стоять перед зеркалом (тоже, голая) и глупо улыбаться от счастья и трогать раз за разом, свой чудесный носик.
И вдруг, мои губы сами собой загрустят и промолвят: Саша… что ты натворил!

Нет, лучше буду думать о наволочке, на которой спит любимая моя.
О чудесной бежевой чашке, из которой она по утрам пьёт любимый зелёный чай. О помаде розовой и сиреневом лаке для ногтей..
Боже.. я, кажется, превращаюсь в Марину Ивановну!
Ничего страшного. Чего только не сделаешь для любимой..
Ах, а ещё лучше, я буду думать об изумительных носочках любимой, цвета облаков в апреле, трепетно-белых, как акация по весне, так что непрестанно хочется улыбаться от счастья и смотреть на них долго-долго, а потом поцеловать (и облака, и носочки.. на ножках, да и без ножек. Боже, с каким наслаждением я сейчас бы поцеловал носочки любимой! Или её чашку с чаем, одиноко стоящую в тёмной кухне в ещё более тёмном шкафчике, словно забытый и одинокий актёр после того, как представление закончилось и все разошлись и выключили свет.. а ему некуда идти: театр — это его жизнь и дом. И он тихо плачет на сцене, говорит с кем-то во тьме, играя свою лучшую роль, которую никто не увидит).

Вот бы стать носочками любимой в следующей жизни!
Будда, милый, помоги! Меняю свою бессмертную душу — на носочки любимой! Соглашайся!
Или лучше на наволочку? Боже.. засыпать с любимой, щека к щеке. Вот он, рай. Ты этого не поймёшь, Будда. Никто не поймёт счастья, быть наволочкой любимой моей..
Может сумасшедшие поймёт на далёких звёздах. Интересно, есть на далёких звёздах дома сумасшедших?
А если любимая во время сна, так крепко и сладко заснёт, что пустит слюнку… на меня, на наволочку, то я сойду с ума от счастья. Для наволочки, это лучше чем секс, наверно..
Это будет первая сошедшая с ума наволочка.
Меня будут стыдится ангелы, Христос, Будда.. про друзей я даже и не говорю.
Зато Барсику будет весело со мной, как обычно.

Вместе с носочками, меня развесят после стирки на балконе (да, знаю, знаю, что у любимой есть стиральная машинка, но так хочется помечтать! Что она по старинке, стирает меня своими смуглыми ручками в пене и в горячей воде… ах, это лучше чем секс… для наволочки и носочков, разумеется. Чуточку зарозовевшие смуглые,обнажённые руки любимой в пене — Афродиты! Две Афродиты.. Такое и Боттичелли не снилось!), и меня с носочками подхватит ветер, словно ангел, и унесёт в голубую даль, и мы с носочками затеряемся в переулочках осени, словно влюблённые Шагала, мы будем пролетать над карими крышами домов..
Странички газет будут бредить в смирительной рубашке листов, о странных и влюблённых призраках, танцующих на крышах под дождём..

Наволочку и белые носочки, подхватит западный ветер, тот самый, из стиха Шелли, и отнесёт нас вместе с перелётными птицами, в Африку, на озеро Чад, о котором писал Гумилёв, и будем там — сумасшедшая наволочка и влюблённые носочки, лежать на спине, на озарённом луной, берегу, «едва соприкасаясь рукавами», и смотреть на огромные, ласковые звёзды, какие не снились и князю Болконскому, и прекрасный жираф, проходя мимо, посмотрит на нас удивлённо и нежно, как на чудесных и странных птиц из далёкой России.
А любимая будет спать в своей тёплой постели и ей приснится что-то нежное-нежное и она улыбнётся во сне..

Боже мой! У меня ведь нет кота! Барсик умер много лет назад!
Вот оно, началось: вечность, началась.
Сейчас снова будут звонить ангелы, и в телефон и в дверь.
Сейчас что-то случится, что-то немыслимое, и я пойму тайну жизни, любви..
На луне, за потолком, ангелы включили радио: установили связь с Землёй..
Господи, господи, что это? За что такие муки?
Басков поёт!!
И в кошмаре не думал, что буду умирать под песню Баскова!

Нет, не ангелы, а демоны живут на луне.
Значит, я умер. Ангелы меня оставили. Любимая меня оставила..
Я, темнота, потолок, как акация в ночи на ветру, и Басков: здраствуй, ад! Я твой! (простираю руки к потолку...).
Но что это, что? Боже, боже..
Я… никогда не думал, что песня Баскова может исторгнуть из моих глаз, горячие слёзы!
Прости, Чайковский! Прости, Цветаева!

- Я стану грустью, в улыбке твоей..

Господи! как прекрасно! Это же.. чистая поэзия! Чистая нежность и боль!
Вот, чем я хочу стать, умерев..

Лежу на полу и плачу.
Я весь полон мыслями о любимой и нежностью к ней, как блюдечко луны полно светом солнца: тронь её — расплескается.
Я в детстве любил, как котёнок, лакать из горячего, переполненного блюдечка.
Вот бы ладошки любимой, налакаться!
Бездонная влага тепла и счастья! Хоть 1000 лет лакай!
Вот бы умереть, и стать котёнком-непоседой с тёмной кляксой на носике, которого подбросят к двери любимой.
Я бы ей всю ночь ладошку лакал, когда она заснула..

Когда вот так лежишь на полу, с мыслями о любимой, как бы держа их за руку, и умираешь, то переносишься в сумеречное состояние.
Как и что мы подумали бы о любимом человеке, когда умирали бы?
Всем своим существом! Всей судьбой!
И обиды, боли, гордыни, неразрешимые препятствия, превратились бы в облетающую, тающую в синеве, листву.
Боже мой, любимая! Как же я тебя люблю!
Ничто мне не важно в этом мире, ничто, лишь ты одна мне важна, ты одна — моё счастье, моё небо..

Лежу на полу в темноте, и губы, как лунатики на карнизе, шепчут стих Анненского: Среди миров, с мерцании светил, одной Звезды я повторяю имя..
Нет больше сил сдерживать себя. Хочется обнять любимую, упасть к её милым ножкам, и целовать, целовать их снова и снова, снова и снова, снизу вверх: словно на смуглых веточках по весне, тепло раскрываются почки моих поцелуев..
К чёрту обиды, гордыни, эгоизмы..
Любимая! Я бегу к тебе!!

Вскакиваю с пола и устремляюсь в комнату, открываю дверь: любимая!
Дверь стыдливо и медленно распахивается, словно бы закрывая одну половину лица, рукой, как в печали..
Никого нет. Сверкает космос за дверью.
Пронёсся и исчез метеор в темноте.
В глубине, среди звёзд, в пустоте висит постель.
На ней, в своей милой лиловой пижамке, спит моя любимая.
Спит на левом боку. Правая ножка чуть согнута, руки у лица.
Белые носочки медленно летают вокруг постели, как спутники.
Любимая тихо плачет..

Я не понимаю, что происходит.
Иду во тьме, в мерцании светил, и опускаюсь на колени, в примятый, тёплый свет звёзд, словно в траву.

- Любимая, не плачь! Не плачь! Я с тобой, я теперь никогда тебя не покину!
Я люблю тебя!

Любимая, не отрывая глаз, шепчет в пустоту:

- Саша, что ты натворил! Зачем, зачем ты умер, милый?!